Игорь Чубаха - Железная коза
Пятиэтажка благосклонно кивнула курчавому, прежде чем остальные зэки успели собрать ставки на тотализаторе.
Озноба, не вставая, брезгливо выдохнула, поскольку отношения все равно обострились, как осколки:
– Ты – труп!
– Я вызываю тебя на бой до первой смерти.
– Даже и не думай об этом.
– Здесь. Сразу после ужина.
ИЗ ДОКУМЕНТОВ. Рецепты тюремной кухни.
Кошка с восточным соусом.
Кошку поймать, убить, выпотрошить, ощипать и обсмолить. Подготовленную кошку нафаршировать кубиками очищенного белого хлеба и сыра, сливочным маслом, вложить потроха и веревочную лестницу. Зашить, посолить, поперчить, смазать маргарином. Влить в чугунную сковородку полстакана воды, положить кошку и жарить в духовке, поливая соком. Готовую остудить, выложить на блюдо, вытащить нитку. Украсить маринованными фруктами и солениями.
Подать к кошке соус: растолочь орехи, зелень и чеснок, добавить немного томатного соуса, черного перца и перемешать.
На одну кошку: 100 г белого хлеба, 60 г сыра, 80 г масла.
Крыса табака.
Тушку распластать, лапки отрезать у колена, внутрь вложить напильник. Посыпать солью и перцем, положить на сковородку с растопленным маслом, плотно закрыть крышкой и жарить под грузом 20 – 25 минут. Перевернуть и жарить до готовности. Подать на блюде. Отдельно подать измельченный чеснок, залитый куриным бульоном.
Ужин показался отставной княгине Козан-Остра необычайно вкусным. Она слопала три тарелки баланды из свекольной ботвы, умяла четыре тарелки перловой каши и принялась со смаком, как купчиха, тянуть один стакан водянистого чая за другим.
– Я, конечно, нисколечки не сомневаюсь в твоей победе, но не могу не открыться, – слегка грассируя, выдал Мустафа Гоморский. – Я не был звукорежиссером фильма «Миллион лет до нашей эры». Меня было назначили начальником охраны банка, и я ввел денежную премию постовым за каждого убитого грабителя. Банк доразорила старушка в инвалидном кресле из соседнего приюта. Она была сто сорок седьмым грабителем, убитым постовыми. Кстати, одному из постовых она приходилась дальней родственницей, и он обещал ее в приют вернуть «сразу после уикенда». Ах, лучше бы я был звукорежиссером.
– Я верю в тебя, Мустафа, – подбодрила парня вдова. – Ты еще будешь звукорежиссером. И я никому не расскажу о банке. Клянусь Ярилой.
– Ясное дело, не расскажешь, – криво усмехнулся Гоморский.
Повар, явно тайный сторонник Пятиэтажки, на четырнадцатом стакане заявил, что чай кончился.
– Ха-ха-ха!!! – хищно потерла ладони неотвратимая, как заказное письмо, бабища, но штукатурка с потолка не посыпалась, ее там больше не осталось.
Подхалимы быстро унесли грязную посуду, протерли стол. Надзирателей выставили за дверь, так как у тех не оказалось билетов.
– У меня семеро детей, я имею право на льготы! – еще долго ломился в дверь кто-то.
По правилам поединок должен был проводиться на столе. Зэки окружают стол и держат в вытянутых руках ножи. Кто оступится или решит сбежать, на эти ножи нарвется. К большому сожалению Ознобы, зэки правила поединка знали, а последний шмон у них проводился в предыдущем ледниковом периоде, так что аккуратно заточенные ножики блестели отовсюду, как луны на картинах Куинджи.
Из тайника в столовую были перетащены две зубоврачебные бормашины «Счастливая старость» с удлиненными шнурами. Эти машины тайно собирались в притюремных мастерских из деталей комбайнов, где надо переточенных умельцами. Кто первая высверлит зуб противнице, та и победитель.
– Сверли! Сверли! Сверли! – принялись скандировать заключенные, размахивая ножами, пахнущие так, словно отишачили смену на прокладке канализации.
– Я – набитый битком троллейбус, не останавливающийся на твоей остановке! – сказала Пятиэтажка и сделала шаг вперед, размахивая жужжащим оружием. Стол завибрировал под чугунной пятой...
– Я – реклама твоих конкурентов по центральному телевидению! – сказала Пятиэтажка и сделала еще один шаг вперед. Завибрировал стол под Бетховена...
– Я – бутылка водки без сертификата качества! – сказала грубая, как бригадир монтажников, Пятиэтажка и сделала следующий шаг вперед. Ее кличка означала, что даму боятся. Стол жалобно заскрипел под Паганини...
– Я – вирус в твоем компьютере! – сказала разительная, как кирпич Пятиэтажка и сделала очередной шаг вперед. Не хуже, чем шагающий экскаватор. Жалобно заскрипел глиноногоколосный стол. – Благодарю тебя, аллах, удары моего пульса сильнее ударов ее рук...
– Я – твой контрафактный майонез! – сказала Пятиэтажка, поскользнулась и грохнулась на спину. Стол заскрипел без лишнего выпендрежа.
Пятиэтажка поскользнулась на ловко подброшенной вдовой пригоршне перловки. Пользуясь моментом, стремительная, как электричка Озноба метнулась вперед и склонилась, отведя руку со сверлом, над упавшей:
– Заткнись, ты... девственница! – это был удар ниже топика.
– Это я-то девственница? – возмутилась Пятиэтажка, вместо того, чтобы держать пучиноподобный рот на замке.
Зуб был высверлен мгновенно. Зубная стружка забила горло, и соперница чистосердечно преставилась.
Арбитр засчитал чистую победу. Ликующие Мустафа и Ибрагим подхватили счастливую вдову на руки и сделали круг почета. Остальные зэки, поняв, что были неправы, болея за Пятиэтажку, бросились на колени молить о прощении. Не было печали. Озноба легко простила.
Теперь без лишней суеты можно было ознакомиться с нательными надписями. Широкой полосой протянулась Пятиэтажка вдоль стола. Была в ее облике и притягательность, и неповторимость. Если бросить взгляд сверху, можно было разглядеть идущую от плеча до плеча надпись: «Не влезай – убью», выполненную рукой искусного мастера в готическом стиле.
Не менее любопытными казались сделанные славянской вязью на лбу аббревиатуры «Слон» и «Клен», по одной из версий означающие: «Слава лесорубам от надзирателей» и «Камера легче, если невиновен».
Одно из красивейших мест любой женщины – груди. На правой груди погибшей неизвестный татуировщик запечатлел бессмертные строки: «Сижу за решеткой...», на левой – «По диким степям Забайкалья». Эти груди много видели, многое помнят и о многом могли бы рассказать.
Подошли ли вы к Пятиэтажке со стороны дверей, глянули на покойницу от окна или стали разглядывать труп, забравшись на стол, – перед вами открылись бы две огромные женские ноги, имеющие свой, присущий только им неповторимый текст: первая и вторая книги «Графа Монте-Кристо», сочинение блистательного Александра Дюма без купюр, с иллюстрациями Билибина.
Зэки на радостях проводили троицу до самых дверей «тринадцатки», но внутрь войти не решились. Дурная примета. «Сколько зайца не корми, он волка боится», – говаривал не в меру одаренный Айгер ибн Шьюбаш.
* * *– Друзья мои, я так счастлива! – нюхая букет белых и алых роз, присланный добродушным надзирателем, поделилась сладкогубая Озноба Козан-Остра и спиной откинулась на кровать.
Мустафа и Ибрагим кисло переглянулись.
– Вы не радуетесь вместе со мной? Вересневая Лада не щекочет ваши пятки оптимизма?
– Радоваться-то мы радуемся, но... – скривил губы Ибрагим.
– Но мы оставили Надежду... – скривился Мустафа, – ...и уже давненько. И щекочется у нас между больших пальцев ног.
– Давно тут сидим, – объявил со значением цитату культурный побратим.
– Ребята, – улыбнулась понимающе Озноба, вдова по Фрейду, – неужели вы думаете, что я не смогу вам Надежду заменить? Легко. Кто первый?
– Я думаю, что будет справедливо, если им буду... – начал Ибрагим.
– Я, – закончил Мустафа.
– О`кей, – понимающе улыбнулась обольстительная Озноба Козаг-Остра. – Как бы дитя не трахалось, лишь бы не вешалось.
Ибрагим оторвал полоску от простыни и завязал себе глаза, затем улегся на кровать и чуть сдвинул повязку. Самую малость. Так, чтобы было видно происходящее. На его взгляд, жизнь являлась иррациональным процессом творческого становления, который объективируется в застывших формах культуры.
Озноба начала нежно массировать гребаное тело Мустафы. Ее сильные гребаные пальцы быстро бегали по гребаной спине мужчины, сначала лишь едва прикасаясь, потом все больше и больше разгоняя кровь. Тут вдова заметила, что гребаный меч Мустафы находится в полной боевой готовности. Она осторожно притронулась к нему пальчиками и быстро пробежала, как по флейте. Мужчина чуть заметно вздрогнул. Озноба тяжело задышала.
– Гребаный, гребаный, гребаный мой! – шептала Озноба, ее гребаное тело конвульсивно извивалось. Слова с огромным трудом вырывались из рта, а стоны, покинув ее гребаную грудь, соединялись с гребаными стонами Мустафы.
Когда парочка подуспокоилась, Ибрагим со своей кровати призывно кашлянул.
– Ну конечно, милый, я о тебе не забыла. И вообще, так рано ложиться спать я не привыкла, – успокоила страдальца репресированная княжна.
