Марк Твен - Том Соуер за границей
Мы съ Джимомъ очень дивились тому, какъ могъ Томъ, очутясь въ незнакомой и такой громадной странѣ, какъ эта, направиться такъ прямо и отыскать подобную незначительную кучку земли, отличивъ ее сразу среди милліона другихъ, совершенно съ нею схожихъ, и это безъ всякаго другого руководства, кромѣ его собственныхъ познаній и природной смѣтливости. Мы много разсуждали объ этомъ, но не могли угадать, какъ онъ тутъ изловчился. Правду сказать, я другой такой головы и не встрѣчалъ. Ему не доставало только лѣтъ, чтобы завоевать себѣ такую же славу, какъ капитанъ Кидъ или Уашингтонъ. И я скажу, что даже этимъ двумъ, при всѣхъ ихъ дарованіяхъ, было бы мудрено отыскать этотъ холмикъ, между тѣмъ какъ это было плевое дѣло для Тома Соуера: онъ перелетѣлъ черезъ Сахару и отличилъ это возвышеніе также легко, какъ вы отличили бы негра среди кучки ангеловъ.
Мы нашли тутъ же, по близости, небольшое соленое озеро, наскребли соли съ его береговъ и пересыпали ею наши львиную и тигровую шкуры, для сохраненія ихъ до той поры, когда Джиму было бы удобно ихъ продубить.
ГЛАВА XI
Мы забавлялись тутъ дня два и, въ то самое время, когда полный мѣсяцъ коснулся другой оконечности степи, увидѣли рядъ маленькихъ черныхъ фигуръ, двигавшихся по его серебристому лику. Онѣ вырѣзывались такъ отчетливо, какъ будто были нарисованы на немъ чернилами. Это былъ новый караванъ. Мы умѣрили скорость нашего полета и слѣдовали за этими путниками, просто ради общества, хотя это было намъ и не по дорогѣ. Онъ грохоталъ, этотъ караванъ, и презабавно было намъ смотрѣть на него на слѣдующее утро, когда солнце облило пустыню своими лучами и на золотистый песокъ упали тѣни верблюдовъ, походившія на длинноногихъ старикашекъ, двигавишихся процессіей въ цѣлую тысячу человѣкъ. Мы не слишкомъ къ нимъ приближались, ставъ теперь осторожнѣе и зная, что нарушимъ порядокъ шествія, перепугавъ своимъ появленіемъ верблюдовъ. Этотъ караванъ представлялъ собою самую блестящую картину по части пышныхъ одеждъ и величавости во всемъ. Нѣкоторые изъ главарей ѣхали на дромадерахъ, — мы увидѣли здѣсь впервые это животное, — очень высокихъ и бѣжавшихъ въ перевалку, точно бы они были на ходуляхъ, что страшно перекачивало всадника и должно было порядочно взбалтывать обѣдъ у него въ желудкѣ, я думаю; но за то дромадеры очень выносливы и превосходятъ верблюда въ скорости бѣга.
Караванъ сдѣлалъ привалъ среди дня, а затѣмъ, къ вечеру, снова выступилъ въ путь. Мы стали замѣчать вскорѣ какую-то странную перемѣну въ солнцѣ. Сначала оно стало похоже на желтую мѣдь, потомъ на красную, наконецъ, превратилось въ шаръ кровяного цвѣта; а въ воздухѣ стало еще жарче и душнѣе; потомъ все небо на западѣ потемнѣло, точно заволоклось туманомъ, но страшнымъ, зловѣщимъ, похожимъ на видимый сквозь красное стекло. Взглянувъ внизъ, мы увидѣли ужасное смятеніе во всемъ караванѣ; всѣ люди метались, точно обезумѣвъ, потомъ бросились на землю и какъ бы замерли здѣсь.
Вслѣдъ затѣмъ, мы замѣтили, что что-то надвигается; походило это на страшно громадную стѣну, поднимавшуюся съ земли до небесъ; она закрыла собою солнце и приближалась точно какое-то полчище. Дунулъ на насъ легкій вѣтерокъ, потомъ онъ засвѣжѣлъ и въ лицо намъ посыпались песчинки, жгучія, какъ огонь. Томъ крикнулъ:
— Это песчаная буря! Оборачивайтесь спиною къ ней!
Мы повиновались и не прошло болѣе минуты, какъ бушевалъ уже вихрь, песокъ летѣлъ въ насъ цѣлыми лопатами, затемняя все вокругъ насъ такъ, что ничего не было видно. Черезъ пять минутъ, лодка наша переполнилась пескомъ до краевъ и мы сидѣли на ларяхъ, зарытые по горло; однѣ головы наши торчали и намъ было трудно дышать.
Потомъ эта песчаная мятель порѣдѣла и мы могли уже видѣть, что чудовищная стѣна понеслась далѣе по степи… Страшное было это зрѣлище, могу я сказать! Мы доосвободились и взглянули внизъ… Тамъ, гдѣ былъ караванъ, не было ничего, кромѣ песчанаго океана, тихаго и спокойнаго. Люди и верблюды были задушены; они погибли и были погребены, — погребены подъ десятифутовымъ наносомъ песка, какъ мы удостовѣрились въ этомъ… и Томъ говорилъ, что пройдетъ много лѣтъ, можетъ быть, прежде чѣмъ вѣтеръ снесетъ съ нихъ этотъ песокъ, а ихъ друзья все не будутъ знать, что сталось съ этимъ караваномъ!
— Теперь мы можемъ понять, — прибавилъ онъ, — что именно случилось съ тѣми людями, у которыхъ мы взяли сабли и пистолеты.
Да, оно было понятно. Просто и ясно, какъ день. Ихъ занесло такою же песчаной мятелью и дикіе звѣри не могли добраться до нихъ, потому что вѣтеръ обнаружилъ снова ихъ тѣла, лишь когда они высохли уже совершенно и не годились для пищи. Мнѣ казалось, что мы жалѣли тѣхъ бѣднягъ, какъ-только можно жалѣть кого-нибудь и крайне о нихъ грустили, но я ошибался: гибель этого послѣдняго каравана поразила насъ сильнѣе… гораздо сильнѣе. Видите-ли, тѣ были намъ совершенно чужіе и мы не испытывали ни къ кому изъ нихъ близости, — за исключеніемъ развѣ того мужчины, который какъ бы сберегалъ дѣвушку. Но съ этимъ караваномъ было совсѣмъ иначе. Мы слѣдили за ними цѣлую ночь и почти цѣлый день, и совершенно сошлись съ ними, подружились. Я нахожу, что самый лучшій способъ удостовѣриться, любите-ли вы или ненавидите кого, — это путешествовать вмѣстѣ. Такъ было и здѣсь. Мы полюбили этихъ людей сразу, а путь съ ними довелъ эту пріязнь до высшей степени. Чѣмъ долѣе мы двигались вмѣстѣ, тѣмъ болѣе знакомились съ ихъ привычками, тѣмъ болѣе и болѣе любили ихъ и тѣмъ сильнѣе радовались нашей встрѣчѣ съ ними. Мы такъ изучили нѣкоторыхъ изъ нихъ, что называли ихъ по именамъ, когда толковали о нихъ, и скоро сошлись такъ запросто съ ними, что даже откинули «миссъ» или «мистеръ», а называли ихъ просто однимъ именемъ, безъ приставки, и это не казалось невѣжливымъ, а было только естественно. Понятно, что это были не дѣйствительныя ихъ имена, а придуманныя нами для нихъ. Такъ тутъ были: м-ръ Александръ Робинсонъ и миссъ Аделина Робинсонъ; полковникъ Макъ-Дугаль и миссъ Гэрріэтъ Макъ-Дугаль; судья Іеремія Ботлеръ, и молодой Бошрэдъ Ботлеръ. Этихъ мы набрали изъ главарей каравана, которые были въ роскошныхъ огромныхъ чалмахъ, при ятаганахъ и разодѣты какъ самъ Великій Moголъ и изъ числа ихъ семейныхъ. Но когда мы успѣли узнать ихъ покороче и такъ полюбили ихъ, то не было у насъ ни «мистера», ни «судьи» и прочаго, а просто себѣ Алекъ, Адди, Джэкъ, Гатти, Джерри, Бекъ и такъ далѣе.
И знаете, чѣмъ большее участіе принимаете вы въ чьихъ-нибудь радостяхъ и горестяхъ, тѣмъ ближе и дороже становятся вамъ эти люди. Мы не оставались холодными и равнодушными, какъ большинство путешественниковъ; мы были привѣтливы и общительны, и принимали къ сердцу все, что происходило въ караванѣ: въ этомъ можно было на насъ положиться, мы отзывались на все, не дѣлая никакого разбора.
Такъ, когда они сдѣлали привалъ, мы остановились прямо надъ ними, въ тысячѣ ста или тысячѣ двухстахъ футахъ повыше, на воздухѣ. Когда они закусывали, мы дѣлали то же, — и выходило оно даже какъ-то домовитѣе, ѣсть за компанію. Когда, въ тотъ же вечеръ, у нихъ праздновалась свадьба, — Бекъ и Адди поженились, мы напялили на себя самыя крахмальныя изъ профессорскихъ манишекъ, ради парада, а когда у нихъ тамъ устроились танцы, мы тоже не отстали отъ нихъ и отплясывали.
Но бѣда и горе сближаютъ еще болѣе и мы испытали это при похоронахъ, которыя совершились у нихъ въ слѣдующее утро, на самомъ разсвѣтѣ. Мы не знали покойника, онъ былъ не изъ членовъ нашего кружка, но это было намъ безразлично: онъ принадлежалъ къ каравану и этого было достаточно для того, чтобы мы пролили на его могилу самыя искреннѣйшія слезы съ высоты тысячи ста футовъ.
Да, намъ было несравненно болѣе тяжело разстаться съ этимъ караваномъ, нежели съ тѣмъ, члены котораго были, сравнительно, болѣе чужды намъ и, притомъ, умерли уже такъ давно. Этихъ новыхъ мы знали при ихъ жизни и полюбили; было нѣчто ужасное въ томъ, что смерть скосила ихъ на нашихъ глазахъ, и что мы оставались снова одинокими, лишенными всякой пріязни, среди этой громадной пустыни… Мы даже желали не встрѣчать болѣе друзей въ нашемъ странствіи, если намъ было суждено терять ихъ вновь такимъ образомъ.
Мы не могли удержаться отъ разговора о нихъ, и они припоминались намъ постоянно, все въ такомъ видѣ, въ какомъ мы знали ихъ, когда всѣмъ намъ жилось счастливо вмѣстѣ. Намъ такъ и представлялась подвигавшаяся вереница; свѣтлыя оконечности копій сверкаютъ на солнцѣ, дромадеры идутъ своею развалистою походкой… Чудятся намъ потомъ свадьба и похороны; но явственнѣе всего видимъ мы этихъ людей на молитвѣ, - потому что ничто не могло отвлечь ихъ отъ нея: лишь только раздавался обычный къ ней призывъ, — и это нѣсколько разъ въ день, всѣ останавливались, обращались лицомъ къ востоку, откидывали голову назадъ, простирали руки и произносили молитву, становясь четыре или пять разъ на колѣни, падая ницъ и касаясь лбомъ до земли.
