Николай Самохин - Юмористические рассказы
— А в цирке чего кажут? — не унимался дядька. Молодые люди молчали. Лица у них одеревенели, а на носах выступила испарина.
— Культурный! — заворочался нз кондукторском сиденье товарищ в шляпе. — Про театры выспрашивает, не про пивные…
Дядька между тем, видя, что мы насчет театров не рубим, перекинулся на кинофильмы.
— Недавно кино смотрел «Посол Советского Союза». Видали, нет?
Молодые люди, сглотнув слюну, враз кивнули.
— Так это ведь, между прочим, про Коллонтай фильм. Про Коллонтай, честное слово! — дядька оживленно завертел туда-сюда головой. — Слыхали про такую — Коллонтай?..
Тут товарищ в шляпе окончательно не выдержал.
— Коллонтай, Коллонтай, а ты поменьше болтай! — сердито сказал он инвалиду. — Развел тут антимонию!
Из водительской кабины вышел на шум стажер и спросил:
— В чем дело?
Потом оглядел пассажиров и прямо шагнул к дядьке:
— Ваш билет!
Инвалид охотно достал билет.
— Хм! — сказал стажер и еще раз подозрительным взглядом окинул салон.
Между тем подошло время дядьке слезать. И он стал прошаться.
— До свиданьица, милые! — сказал он. — Спасибо за компанию. Веселые вы — ну прям как у нас в деревне.
— Иди, иди! — сказал товарищ в шляпе. — Из колодца своего поменьше лакай!
— Товарищ шофер! — сказал дядька водителю. — До свиданьица. Счастливого пути!
И пока троллейбус стоял, дядька всё махал нам с улицы кепкой, а товарищу в шляпе даже послал воздушный поцелуй.
Смех по праздникам
Это было много лет назад. В редакции вечерней газеты, где я в то время работал, обсуждался макет новогоднего номера. Помню, он был уже в основном утрясен: на первой странице — передовая «В новом году — к новым рубежам» в окружении откликов и рапортов, на второй и третьей — лирический репортаж «Слово о кирпиче», воспоминания персонального пенсионера «Счастье мое — коллектив» и рабкоровский рейд по мастерским бытремонта.
— Есть еще дырка, — сказал ответственный секретарь. — На четвертой полосе. Вот здесь. Пятьдесят строчек.
Действительно, в нижнем правом углу четвертой полосы, как раз над объявлением: «Театр онеры и балета реализует горбыль по сходной цене» — белел ничем не занятый прямоугольничек.
— Хорошо бы поставить юмористический рассказ, — вздохнул кто-то. — Такой бы новогодний, искрометный… Только где взять?
Это «где взять» вдруг заело редактора.
— Как «где взять»! — недовольно сказал он, — Что, у нас нет писателей-юмористов? Есть у нас какой-нибудь юморист? — обернулся он к отделу культуры, то есть ко мне.
— Есть, а как же, — поспешил ответить я. — Целых два — Гущин и Пожижеев.
— Пожижеева помню, — сказал редактор. — Хороший был человек… А Гущин, это который с бородой?
— Нет, с бородой — директор филармонии.
— Ну, все равно, — сказал редактор. — Закажите кому-нибудь из них. Только пятьдесят строк — не больше. А то эти писатели любят развозить…
Сначала я позвонил Гущину. Он был помоложе, и мы с ним даже встречались раза два.
— Паи-шь, старик, — задушевно сказал Гущин. — И рад бы, честное слово, но не могу, паи-шь. Гриппую. Зверрски!..
— Может, еще выздоровеете, — высказал надежду я. — Целая неделя до Нового года.
— Что ты, старик! — энергично запротестовал Гущин. — Ни в коем случае. Такой грипп — просто ужас!.. Африканский.
Тогда я собрался с духом и позвонил знаменитому Пожижееву.
— А по будним дням, уважаемый, вы не смеетесь? — ехидно спросил Пожижеев, не дослушав мои смущенные бормотания. — По будним, а? Воздерживаетесь, значит, ради более серьезных занятий?
— Понимаете ли… — робко начал было я.
— Понимаю, понимаю, — перебил меня взявший хороший разгон Пожижеев. — Не позволяют насущные проблемы. Кампания по озеленению, месячник по борьбе за чистоту города, декадники всеобщей вежливости и те де? Трудящиеся не простят легкомысленного отношения, не так ли?..
Я слушал, не смея бросить трубку и чувствуя, как по спине сбегают щекочущие струйки холодного пота.
Три дня я ломал голову над вопросом: где взять рассказ — веселый, новогодний, искрометный? На четвертый день сел и написал его. Я свалил в кучу деда-мороза, елки, шампанское, «похрустывающий снег» и «раскрасневшиеся с мороза лица», перемешал все это как следует и положил на стол редактору. Не знаю, как насчет искрометности, но новогодним рассказ получился.
До самого Восьмого марта меня не трогали, но потом, на планерке, кому-то пришла в голову свежая идейка: хорошо бы заполучить в женский номер юмористический рассказ. Разумеется, увязанный с восьмимартовской тематикой. Весенний, искрометный.
— Обратимся к писателям. — сказал редактор. — Есть у нас юмористы?
— Есть, а как же, — сказал я и отправился звонить Гущину и Пожижееву.
После того как я слепил юмореску в женский номер, дело пошло легче. Перед очередным праздником я звонил Гущину, выражал ему соболезнование по поводу непроходящего гриппа, потом уныло прослушивал издевательства Пожижеева и садился писать рассказ.
…В первый мой сборник вошло четыре новогодних рассказа, четыре восьмомартовских, четыре первомайских. Имелись также рассказы, написанные по случаю дней: физкультурника, шахтера, геолога, строителя и рыбака. Но таких было меньше, поскольку юмор к ведомственным праздникам в редакции требовался реже.
Теперь я член Союза писателей. В газете давно не работаю, живу, как говорится, на доходы от своего творчества. Перед каждым праздником мне звонит из редакции один скромный молодой человек. Молодой человек просит рассказ. Юмористический.
За рассказ заплатят десять рублей. Я это знаю точно. Десять рублей мне очень нужны. Но какая-то сатанинская гордость хватает меня за горло, и мне хочется спросить уничтожающим голосом: «А по будним дням, дорогой, вы не смеетесь?» Но поскольку я понимаю, что молодой человек здесь ни при чем, и к тому же мы с ним знакомы лично (раза два встречались), я сдерживаю себя и говорю задушевно:
— Ах, старик, и рад бы, честное слово. Но не могу. Мигрень… Такая, веришь ли, мигрень — хоть на стенку лезь.
Рассказы в газете все-таки появляются. Подписывается под ними тот самый молодой человек.
Он не дурак, и — помяните мое слово — еще издаст книжку. А со временем выйдет и в писатели.
Только вот где он после этого будет печататься по будням?
Два по пятнадцать
Некто Мымрюков Арнольд Николаевич, молодой человек, аспирант, специализирующийся на искусственных почках, в оригинальной обстановке встретил нынешний Новый год. Нет, не в лесу под натуральной елочкой, как некоторые романтики предпочитают, и не в самолете, допустим. Встретить Новый год в самолете, на высоте девять тысяч метров, — теперь не редкость. У меня у самого однажды лучший друг встречал Новый год где-то между Норильском и Красноярском. Я его тридцать первого ждал, а он только первого утром заявился. И привел с собой стюардессу. Этакую красавицу из журнала мод — с голубыми глазами и рюмочной талией. Они у меня часа три просидели. Все держали друг дружку за руки, и он ей рассказывал, как был удивлен и потрясен атмосферой, царившей в самолете: когда, дескать, совершенно не знакомые чужие люди, с Камчатки, из Херсона и других противоположных мест, один другого душевно поздравляли и буквально братались. А она ему, взволнованно смеясь, отвечала, что вот, мол, дурочка, — еще хотела отказаться от этого рейса.
У Мымрюкова ничего похожего не было. Он никуда не летел и не ехал. Наоборот, весь день почти просидел дома, с обеда пытаясь дозвониться по междугородней линии в Кызыл, к родной тете, чтобы поздравить ее с Новым годом. Он переругался со всеми телефонистками, дошел до высшего начальства, и в двенадцатом часу ночи ему, наконец, дали вместо Кызыла Кунгур, какую-то школу-интернат, где ответила дежурная уборщица.
Короче, свою родную тетю Мымрюков так и не поздравил.
А сам он, еще накануне, был приглашен встречать Новый год к своему шефу по научной работе, доктору Якобсону.
И вот, в половине двенадцатого, когда все нормальные люди сидели уже вокруг винегретов и холодцов, Мымрюков выскочил на дорогу и чудом поймал такси с зеленым огоньком.
До Заюлинского жилмассива доехали благополучно, но время истекало, и Мымрюков занервничал:
— Сейчас давай направо, — сказал он. — Тут переулками ближе.
— Направо не могу, — заявил водитель.
— Привет! — сказал Мымрюков. — Ты что, — троллейбус? Это троллейбус по проводам ходит — сворачивать не может.
— Ишь ты, знаток! — окрысился шофер. — Направо ему. Мне, может, тоже направо. Я к свояку обещал заехать — Новый год встречать. А еще домой надо заскочить — хоть рубашку чнстую надеть. Таксист, выходит, уже и не человек.
