Джон Барт - Химера

– Вы, боги, воспринимаете секс слишком серьезно, – упрекнула она, когда я проклинал второй свой спад. В ответ я не без горечи предположил, что подобные ей нимфы приучены к тому, что божества, которым они прислуживают, куда веселее вставляют вставших ванек, и пояснил, возможно перегнув палку полемики, что сам я в импотенции полный новичок и не могу быть за нее в ответе.

– О, мне же видно, стоит тебе воспрять, и ты будешь восхитителен, – утешала она. Отнюдь не ее вина, заверил ее я; на самом деле, никогда с самых первых моих ночей с Андромедой – столько лет тому назад, – никогда не доводилось мне возлечь со столь обаятельной, худенькой и в то же время налитой девицей; более того, мы с Андромедой, преисполнившись нежности, вспоминал я, начинали как достойные друг друга любители и учились навыкам любовного ремесла вместе, в то время как мастерство Каликсы свидетельствовало об огромном предшествующем опыте…

Она, улыбнувшись, запретила мне дуться.

– Поверишь ли, но в двадцать два я была еще девственницей. – Она весело призналась, что в девичестве своем настолько обожала меня, Сабазия и Аммона, да к тому же с таким рвением отдавалась учебе и спорту, что не позволила никому из смертных познать себя (я и не слыхивал, что смертным дано прихватывать нимф); потом, однажды под вечер, когда она подметала в капище овцебога (капище на небесах? пыль на Горе Олимп?), где была – как и в моем, и в святилище Пивопивца – ревностной прихожанкой, ей явился сам Аммон и, к ее великому удовольствию, ее протаранил. Пройдя посвящение, она с радостью расширила свои функции в трех наших храмах с простой прислужницы до жрицы-проститутки, в почтенной традиции своих земных контрпартнеров свято отдаваясь самым истинным из наших поклонников-мужчин – между случками с двумя из трех ее божеств.

– И с Сабазием тоже! – возмутился я. Моя ревность к Аммону, несмотря на древние обиды по поводу его совета Кассиопее, могла оказаться чистой завистью, поскольку в Иоппе я видел его изображения – по-человечески симпатичный парень, сквозь темные курчавые волосы которого крутой спиралью изгибались бараньи рога. Сабазий же не только безмерно досаждал мне еще в Аргосе, будучи закваской всех тамошних брожений; меня передернуло, когда я представил себе, как этот старый приапист пыхтит, взгромоздясь на мою изящную, как телочка, нимфу.

Она хихикнула:

– Ты думаешь, ты таки импотент! Но, Персей, не уделяй этому столько внимания! – Кроме плавания и бега, чистосердечно согласилась она, мало что доставляет ей такое же цепенящее удовольствие, как цепные оргазмы, которыми умели ее цеплять Аммон и один или два из ее смертных партнеров. С Сабазием они, с другой стороны, довольствовались тем, что проводили время беседуя, порыгивая пивом и отсасывая; первое – долго и дружески, последнее – кратко и любовно, что доставляло ей по-своему такое же удовольствие, как и стремительное и страстное траханье с Аммоном.

– Ты слишком беспокоишься, – сказала она мне на вторую ночь, когда, вновь продемонстрировав свое бессилие, я с досады посоветовал ей бросить меня и обратиться в аммонизм. – Во-первых, я никогда не переставала и не перестану быть аммониткой – как, впрочем, и сабазианкой, несмотря даже на то, что ни один из них не выходит больше со мной на связь. – Я не был, спокойно напомнила она мне, единственным богом ее пантеона; с другой стороны, ей доставляло невообразимое счастье просто находиться вместе со мной, на моем алтарном ложе, знать свое божество – любое из ее личной троицы – "теплой, человечной личностью", "вне пьедестала", по ее выражению. А сверх того, неужели я и в самом деле настолько наивен, что уравниваю занятие любовью – на манер неоперившегося юнца – с более продолжительным проникновением?

Да.

– Я же герой! – Взмахом руки я указал на свои рельефные триумфы, первую сцену в развитие которых она мне в тот день представила. – Мой стиль – виртуозность в исполнении любой роли!

Она убрала мою правую руку: ее убеждения не дозволяли недалекой, по обязанности, разработки клиторали – даже божеством.

– Чем больше ты думаешь о сексе как о представлении, – сообщила она мне, – тем сильнее накатит на тебя страх перед сценой в ночь премьеры. А теперь покрепче обними меня и войди поглубже в детали того, что я тебе сегодня открыла.

Вздохнув, я так и поступил, скручинившись калачиком позади своей мудрой и симпатичной наставницы точно так же, как пространный второй виток храма, в который она ввела меня днем, конхоидой огибал первый. Как я в конечном счете и чаял и гадал, рельефы Персеиды и мой алтароцентрический взгляд отнюдь не исчерпали друг друга там, где я царственно восседал с Андромедой; вторая серия – соответствующая с сохранением пропорций первой, но существенно превосходящая ее размахом, дабы соответствовать масштабу их грандиозного разворота – начиналась безо всякого перерыва, прямо за колонной на дальней стене, лежавшей на одной прямой с левым задним столбиком моей кровати и пупком Каликсы.

– Ты видела, как все это было, – сказал я. – Подрастали беспокойные дети; мы с Андромедой стали совершенно разными людьми; брак наш сел на мель. Царство мое не нуждалось в особом попечении, репутация – в подтверждении… но я утратил и свой блеск, и свои золотые кудри: минуло двадцать лет, как я обезглавил Медузу; я набрал двадцать лишних килограммов весу и умирал со скуки. Впереди было еще полжизни, а я чувствовал себя скованным, запертым внутри Данаиной утробы, обитого медью сундука, заданий Полидекта. На самом деле – пожалуйста, не смейся – постепенно я пришел к убеждению, что каменею, и спросил у своего врача, не может ли это быть запоздалым результатом облучения Медузой. "Просто суставы с возрастом уже не те", – справедливо провозгласил этот дурак и посоветовал забыть о Горгоне, отказаться от узо, побольше упражняться. Но охота на лис и в подметки не годится монстромахии; я вставал слишком поздно, пил слишком много, бесстыдно пользовался своим авторитетом, докучая каждый вечер попавшимся под руку слушателям рассказами о своей жизни. "Тогда смените обстановку, – прописал доктор, – небольшая морская прогулка принесет вам огромную пользу". Он даже подмигнул мне: "Возьмите с собой женушку; второй медовый месяц – ну и так далее".

– Иногда, – сказала Каликса, – я по-настоящему удивляюсь докторам.

– Я тоже. Но я предложил это, и Андромеда сразу же согласилась: оставим детишек в Аргосе и поплывем в Иоппу, чтобы проведать родню, – минуло уже двадцать лет, как она в последний раз видела Кефея и Кассиопею. "Не совсем то, что я имел в виду, – сказал я. – Мы остановимся там, когда придет время, но давай пройдем весь путь: заглянем к царю Диктису на Сериф, поприветствуем в храме на Самосе Афину, съездим к горе Атлас, где я накоротке вырубил ток в контуре грай, – ты же никогда не видела горы Атлас, – затем на денек остановимся в Хеммисе на Ниле, где я приземлился, чтобы утолить жажду, перед тем как спасти тебя". Между прочим, Каликса… – Я развернулся, чтобы проследить взглядом за этими свернувшимися на стене эпизодами.

– Пожалуйста, не останавливайся, – взмолилась она, и, сочтя, что вопреки собственным установкам в виду она имеет необременительное рукоделие, которым я сопровождал свое повествование, я продолжил:

– И вот, с самого начала развернулась борьба – несмотря даже на то, что я исключил из нашего маршрута Стикснимфвилль, Гиперборею и Гесперию, чтобы выкроить лишнюю неделю на Иоппу и краткую экскурсию в фессалийскую Лариссу. "Иоппа, и точка", – заявила Андромеда.

– На мой взгляд, с ее стороны это неблагоразумно, – сказала Каликса.

Я откашлялся:

– Ну хорошо, возможно, в желании вернуться в памяти к славным дням моей юности и присутствовала доля праздной суетности, но было это не голое тщеславие – и то же относится к моим еженощным рассказам: где-то по пути я что-то потерял, не туда свернул, утратил сноровку, не знаю, что именно; мне казалось, что если я смогу с должным тщанием по нему пройти, мне удастся ухватить систему, отыскать ключ.

– Чуть выше и слева, – прошептала Каликса. Но я уже ушел в свой рассказ.

– Со времен ссоры с твоим приятелем Сабазием, – сказал я, – отношения между мной и Андромедой уже никогда не были такими, как прежде. – Я рассказал ей, как, прикрываясь своей дионисийской кличкой, явился кутить в Аргос с Наксоса пузатый бог пива со своей новой женой Ариадной…

– В последний раз, когда мы виделись, он рассказывал о ней, – призналась Каликса. – Поначалу я обезумела от ревности, но он был так счастлив, а она так мила…

– Обезумели все, – сказал я, – особенно женщины в летах, пей-пей-пей, а когда я попытался было закрыть бары, он подговорил их поедать, пока я не уступлю, своих детей. Честное слово. Мне следовало протянуть некоторое время – надо же хоть в чем-то положить им предел, – но Андромеда утверждала, что я не могу смириться с его популярностью… – Правда заключалась в том, заявил я, что я и в самом деле завидовал богу-выскочке из-за его поклонников и поклонниц, тем паче что моя собственная слава, после того как я отказался от героизма в пользу размеренного правления Арголидой, ничуть не возросла; с другой стороны, пусть и не ханжа, я в общем-то верил в порядок, умеренность, самодисциплину и в принципе противился беспорядочным оргиям домохозяек, не говоря уже о педофагии. Точно такому же сыну Зевса, как и Сабазий, хоть и не богу (поскольку матушкой мне приходилась простая смертная), мне выпало преисполненное трудоемких подвигов житие златокудрого героя, в то время как Сабазия, насколько я был в курсе, хлебом не корми, дай только что ни день набраться да оттянуться…