Николай Лейкин - Наши за границей

— Николай Иванычъ… — тронула она, наконецъ, за плечо спящаго мужа.

Тотъ пронзительно всхрапнулъ и что-то пробормоталъ, не открывая глазъ.

— Николай Иванычъ, проснись… Я боюсь… — потрясла она еще разъ его за рукавъ.

Николай Ивановичъ отмахнулся рукой и произнесъ:

— Пусти, не мѣшай.

— Да проснись-же, тебѣ говорятъ. Я боюсь, мнѣ страшно…

Николай Ивановичъ открылъ глаза. и смотрѣлъ на жену посоловѣлымъ взоромъ.

— Пріѣхали развѣ куда-нибудь? — спросилъ онъ.

— Не пріѣхали, все еще ѣдемъ, но пойми — мнѣ страшно, я боюсь. Ты такъ храпишь безчувственно, а я одна не сплю, и мало-ли что можетъ случиться.

— Да что-же можетъ случиться?

— Я боюсь, что на насъ нападутъ разбойники и ограбятъ насъ.

И она разсказала ему про случай въ отдѣльномъ купэ на желѣзной дорогѣ, про который она читала въ романѣ, и прибавила:

— И зачѣмъ это мы сѣли въ отдѣльное купэ?

Николай Ивановичъ тоже задумался.

— Недавно даже писано было, что усыпляютъ на желѣзныхъ дорогахъ разбойники, хлороформомъ усыпляютъ, а ты спишь, какъ убитый, — продолжала Глафира Семеновна,

— Да вѣдь я чуть-чуть… — оправдывался Николай Ивановичъ.

— Какъ чуть-чуть! Такъ храпѣлъ, что даже стукъ колесъ заглушалъ. Ты ужъ не спи, пожалуйста.

— Не буду, не буду… Я самъ понимаю теперь, что надо держать ухо востро.

— Да конечно-же… Двери снаружи… Войдутъ — меня за горло, тебя за горло — ну, и конецъ. Вѣдь очень хорошо понимаютъ, что въ Парижъ люди ѣдутъ съ деньгами.

— Не пугай, не пугай, пожалуйста, — отвѣчалъ Николай Ивановичъ, мѣняясь въ лицѣ, и прибавилъ:- И зачѣмъ ты это мнѣ сказала! ѣхалъ я спокойно…

— Какъ зачѣмъ? Чтобы ты былъ осторожнѣе.

— Да вѣдь ужъ ежели ворвутся разбойники, такъ будь остороженъ, или неостороженъ — все равно ограбятъ. Не пересѣсть-ли намъ въ другое купэ, гдѣ нѣсколько пассажировъ? — задалъ онъ вопросъ.

— Какъ-же ты пересядешь, ежели поѣздъ летитъ безостановочно, какъ стрѣла, а купэ наше не имѣетъ внутренняго сообщенія съ другимъ купэ?

— И то правда. Тогда вотъ что… Не вынуть-ли мнѣ деньги-то изъ кармана и не переложить-ли за голенищу?

— А ты думаешь, что нападутъ разбойники, за голенищей не будутъ шарить?

— Вѣрно, вѣрно. Такъ что-жъ тутъ дѣлать?

— Прежде всего не спи.

— Да ужъ не буду, не буду.

— Потомъ… Вѣдь у тебя есть револьверъ въ саквояжѣ. Зачѣмъ ему быть въ саквояжѣ? Вынь его и положи рядомъ на диванъ — все-таки будетъ спокойнѣе.

— Душечка, да вѣдь револьверъ не заряженъ.

— Такъ заряди его. Зачѣмъ-же возить съ собой револьверъ, ежели имъ не пользоваться?

— Такъ-то оно такъ, но вотъ, видишь-ли, я впопыхахъ патроны дома забылъ.

Глафира Семеновна такъ и всплеснула руками.

— Вотъ дуракъ-то! Видали-ли вы дурака-то! — воскликнула она.

— Да что-жъ ты подѣлаешь, если забылъ! На грѣхъ мастера нѣтъ. Да ты не безпокойся, въ Парижѣ купимъ, — отвѣчалъ Николай Ивановичъ.

— Еще того лучше! Мы находимся въ опасности по дорогѣ въ Парижъ, а онъ только въ Парижѣ патроны купитъ!

— Постой, я выну изъ саквояжа свой складной ножъ и открою его. Все-таки оружіе.

— Тогда ужъ выньте и револьверъ и положите его вотъ здѣсь на диванъ. Хоть онъ и не заряженный, а все-таки можетъ служить острасткой тому, кто войдетъ. Давеча, когда ты спалъ на всемъ ходу поѣзда, вошелъ къ намъ въ купэ кондукторъ для осматриванія билетовъ, и удивительно онъ мнѣ показался подозрительнымъ. Глаза такъ и разбѣгаются. Хоть и кондукторъ, а вѣдь тоже можетъ схватить за горло. Да и кондукторъ-ли онъ? Вынимай-же револьверъ и складной ножикъ.

Николай Ивановичъ тотчасъ-же слазилъ въ саквояжъ, досталъ револьверъ и складной ножикъ и положилъ на видномъ мѣстѣ.

— Ты, Глаша, бодрись… Богъ милостивъ. Авось, и ничего не случится, — успокаивалъ онъ жену.

— Дай-то Богъ, но я должна тебѣ сказать, что когда ты спалъ и мы останавливались на минуту на какой-то станцій, то къ окну нашего купэ подходилъ ужъ какой-то громаднаго роста черный мужчина въ шляпѣ съ широкими полями и очень-очень подозрительно посматривалъ. Даже всталъ на подножку и прямо заглянулъ въ наше купэ.

— Да что ты?

— Вѣрно, вѣрно. А видъ у него совсѣмъ разбойницкій, шляпа съ самыми широкими полями, на плечахъ какая-то накидка… Ну, однимъ словомъ, точь-въ-точь, какъ ходятъ разбойники въ здѣшнихъ заграничныхъ земляхъ.

Николай Ивановичъ въ раздумьи чесалъ затылокъ.

— А ужъ потомъ ты его не видала, этого разбойника? — спросилъ онъ жену.

— Да гдѣ-же видѣть-то, ежели мы съ тѣхъ поръ нигдѣ не останавливались? Поѣздъ уже съ часъ летитъ, какъ птица.

— Бодрись, Глаша, бодрись… Теперь кто взглянетъ къ намъ въ купэ — сейчасъ будетъ видѣть, что мы вооружены, что мы приготовившись. Тоже ежели и разбойникъ увидитъ револьверъ, такъ еще подумаетъ — нападать или не нападать.

— Ты ужъ, пожалуйста, только не спи, — упрашивала жена.

— Какой тутъ сонъ! До сна-ли мнѣ теперь?

У двери съ наружной стороны кто-то закопошился, что-то звякнуло, блеснулъ огонекъ. Николай Ивановичъ вздрогнулъ. Глафира Семеновна поблѣднѣла и забормотала:

— Господи, спаси и помилуй! Возьми, Николай Иванычъ, револьверъ хоть въ руки. Возьми скорѣй.

Николай Ивановичъ протянулъ руку къ револьверу. Въ это время спустилось стекло купэ и въ отворенное окно показалась голова кондуктора.

— Bitte Fuhrkarten, mein Herr [1],- проговорилъ онъ.

Николай Ивановичъ, держа въ одной рукѣ револьверъ и какъ-бы играя имъ, другой рукой подалъ кондуктору билеты и не сводилъ съ него глазъ. Кондукторъ покосился на револьверъ и пробормоталъ:

— Jetzt können Sie bis Verniers ruhig schlnfen [2].

— Видишь, видишь, какая подозрительная рожа! — замѣтила Глафира Семеновна.

— Дѣйствительно подозрительная, — согласился Николай Ивановичъ.

XXI

Безпокойство супруговъ о томъ, что они могутъ быть ограблены въ купэ разбойниками, все усиливалось и усиливалось, и, наконецъ, дошло до крайнихъ предѣловъ, когда, во время минутной остановки на какой-то станціи, дверь купэ отворилась и въ ней показалась гигантская фигура съ дымящейся короткой трубкой во рту, въ широкополой шляпѣ съ тетеревинымъ перомъ, въ венгеркѣ и съ охотничьимъ кинжаломъ за поясомъ. Фигура въ одной рукѣ держала сѣрый непромокаемый плащъ, а въ другой ружье въ чехлѣ. Глафира Семеновна пронзительно взвизгнула и инстинктивно бросилась отъ фигуры къ противоположной двери купэ. Отскочилъ къ другой двери и Николай Ивановичъ, забывъ даже захватить лежавшій на диванѣ револьверъ. Онъ былъ блѣденъ, какъ полотно, и силился отворить изнутри дверь, чтобы выскочить изъ купэ, но дверь была заперта снаружи.

— Кондукторъ! Херъ кондукторъ! — закричалъ онъ не своимъ голосомъ, но гласъ его былъ гласомъ вопіющаго въ пустынѣ; фигура влѣзла въ купэ, захлопнула за собою дверь, и поѣздъ снова помчался.

Глафира Семеновна тряслась, какъ въ лихорадкѣ, на глазахъ ея были слезы. Она жалась къ мужу и шептала:

— Разбойникъ… Тотъ самый разбойникъ, который уже заглядывалъ къ намъ въ купэ на одной изъ станцій. Что намъ дѣлать? Въ случаѣ чего, я буду бить стекла и кричать.

Фигура «разбойника» замѣтила, что она напугала супруговъ, и, вынувъ изо рта трубку, разсыпалась въ извиненіяхъ, мягко заговоривъ по-нѣмецки:

— Bitte, entschuldigen Sie, Madame, dass ich Ihnen gestört habe. Bei uns is Coupe ist fürchterlich besetzt [3].

Супруги ничего не поняли и молчали.

— Вы спали и испугались? — освѣдомилась фигура по-нѣмецки и прибавила: — Да, я такъ внезапно вошелъ. Пожалуйста, извините и успокойтесь.

Отвѣта не послѣдовало. Супруги не шевелились.

Фигура не садилась и продолжала по-нѣмецки:

— Пожалуйста, займите ваши мѣста.

— Глаша, что онъ говоритъ? Онъ денегъ требуетъ? — спросилъ Николай Ивановичъ жену. — Ежели что — я выбью стекло и выскочу…

— Нѣтъ… не знаю… Онъ что-то кланяется, — отвѣчала та, заикаясь.

— Вы русскіе или поляки? Вы не говорите по-нѣмецки? — не унималась фигура, услыша незнакомый говоръ супруговъ и не получая отъ нихъ отвѣта. — Ахъ, какъ жаль, что вы не говорите по-нѣмецки!

И фигура стала приглашать ихъ садиться жестами. Въ это время Николай Ивановичъ замѣтилъ у бедра фигуры двѣ висящія внизъ головами убитыя дикія утки и, сообразивъ, пріободрился и проговорилъ женѣ:

— Кажется, это не разбойникъ, а охотникъ. Видишь, у него утки…

Отлегло нѣсколько отъ сердца и у Глафиры Семеновны и она, пересиливъ страхъ, отвѣчала:

— А не можетъ развѣ разбойникъ настрѣлять себѣ утокъ?

— Такъ-то оно такъ… Но смотри… У него лицо добродушное, даже глупое.

— Тебѣ кажется добродушнымъ и глупымъ, а мнѣ страшнымъ. Пожалуйста, будь наготовѣ и не спускай съ него глазъ. Гдѣ-же твой револьверъ? — вспомнила она.

— Ахъ, да… — спохватился Николай Ивановичъ. — Вонъ револьверъ лежитъ на диванѣ около того окошка.