Гаральд Бергстед - Праздник Святого Йоргена
Ее глаза закрылись, голова бессильно упала на грудь.
Микаэль бережно обнял ее, обнял с каким-то новым для него чувством огромной всепоглощающей нежности к этой сильной и гордой душе, которая отдала ему себя так всецело и беззаведно. Он поцеловал ее и прошептал:
— Олеандра, твоя кровь вольется в мой род. Твоя красота будет вечно сиять на лицах моих потомков. Пусть же они смотрят на мир твоими умными глазами, пусть будут такие же сильные духом, как ты.
Она неподвижно лежала в его объятиях и вдруг прижалась к нему так крепко, что сама испугалась, и чтобы прогнать свой страх, она прижималась к нему все сильней и сильней… а он взял ее на руки и унес в Супружеский покой.
Утро святого Йоргена
Утреннее солнце весело заглядывало в Брачный покой, играя на расписанных фресками сводах. Коронный вор проснулся. Он приподнялся и долго смотрел на спящую Олеандру, глубоко вдыхая воздух всей своей могучей грудью. На груди его была красная татуировка, изображавшая восходящее солнце. Оно напоминало ему о привольной юности, о веселой жизни среди бродячих актеров и циркачей.
Это солнце на его груди наколола однажды своими острыми инструментами маленькая китаянка.
Теперь китаянка была забыта, забыта и принцесса Пармская, очаровательная истеричка. И вот он сидит, склонившись над спящей Олеандрой, такой сильной, гордой и в то же время такой доверчивой и нежной.
Да, он был пленен, пленен навеки, — кончилась его свобода. С ним случилось то, во что он никогда не верил.
Все его чувства, все мысли, вся страсть его души и каждый удар сердца — все тянулось, летело, стремилось и взывало к ней, восторженно, жадно, неодолимо, радостно и властно.
В его необузданной, очерствевшей душе, душе бродяги, пробудилось что-то новое, словно вдруг забил горячий источник неиссякаемой нежности… нежности к ней одной…
Все грязное, уродливое и мерзкое осталось в прошлом, настоящее было прекрасно.
Жажда мести, которая столько лет жгла его душу ненавистью и злобой, вдруг утихла и стала казаться ему нелепой, ненужной и пустой.
Уныние, усталость, разочарование, которые совсем недавно заполняли каждый уголок его души, казались ему теперь чом-то непостижимо бессмысленным… и уносились из его памяти, словно увядшие осенние листья.
Новое, могучее тепло струилось по его жилам, и он все смотрел и смотрел, очарованный этой красотой, этой мудрой нежностью и великой доверчивостью, этой пленительной юностью с румянцем на щеках, которая лежала рядом с ним, подарив ему всю свою веру и любовь.
Юность его прошла среди жалких, надломленных людей, холодных и бессердечных, на них он растрачивал силу и жар души и ничего не получал взамен: они лишь жадно высасывали из него жизненное тепло. Никогда еще ему не возвращали того, что было рождено пламенем его сердца и ума… а она вернула, — полно, щедро и обильно, она, такая нежная, доверчивая и прекрасная.
Олеандра проснулась. Вернее, чуть приоткрыла глаза, незаметно перенеслась из прекрасной ночной грезы в прекрасную грезу дня и устремила на него свой взгляд, упиваясь его красотой, силой, мужественностью и нежностью…
Она смотрела на него радостно и бездумно, просто смотрела и улыбалась, и не было ничего, кроме ее счастья, любви и безграничного доверия к тому, кто сидел перед ней. На его могучей мускулистой груди багровело солнце. Она ласкала и целовала это красное солнце ночью, при свете восковых свечей…пока в Брачном покое не догорел последний огарок…
Олеандра лежала. Микаэль сидел. И взоры их, согретые затаенной нежностью, были прикованы друг к другу… бездумно, безмолвно. И так жи безмолвно, охваченные одним могучим жиланием, они сливались воедино… и потом — подобно тому как две прекрасные розы-сестры, растущие бок о бок на одном кусту, часами смотрят с затаенной нежностью друг на друга, трепеща под порывом южного ветра, словно они одни в целом мире, — они отдыхали друг подле друга после вспышки великой страсти…
— Йорген, — прошептала Олеандра.
— Да?
— Йорген, — смущенно повторила она.
— Я слушаю тибя.
— Я должна сказать тебе кое-что.
— Так говори же, глупенькая.
— Ты не рассердишься, Йорген?
— Обещаю тебе.
— Мне очень стыдно.
— Почему?
— Но я все равно скажу.
— Так говори же.
— Йорген!
— Да?
— Я думала вчера, что ты обманщик. Микаэль вздрогнул. Она неправильно поняла его и умоляюще схватила за руку.
— О, не сердись на меня, Йорген. Слышишь! Слышишь! Не сердись. Я не могла не сказать тебе.
— Но почему же ты сомневалась? — спросил Микаэль после долгого молчания.
— Да потому, что вчера я еще слушалась рассудка.
— Где же теперь твой рассудок?
— Не знаю, и не все ли равно.
Ее серые глаза, еще вчера такие холодные и испытующие, сегодня сияли небесной чистотой, любовью и доверием.
В эту минуту над ними зазвонил соборный колокол, зазвонил с такой силой, что был слышен скрип балки, на которой он висел.
Коронный вор вскочил как вспугнутый зверь.
Забористым, холодным ветром налетело и захлестнуло его прежнее чувство безнадежности и дерзкого презрения к смерти и уверенно заполнило все уголки его души.
Слова Олеандры поколебали его светлую мечту, колокол разбил ее вдребезги.
Он гремел своей темной медью и обволакивал тьмой его нежность, его счастье.
Ложь, обман, измена, казнь, ненависть, месть, бегство — вызвать вал колокол. Пробуждение было таким горьким, что он даже пожалел о своем мимолетном счастье.
— Соборная невеста! Спасибо за все! — крикнул он, поцеловал Олеандру и спрыгнул на пол.
— Йорген! — испуганно воскликнула она, села на постели и устремила на него пристальный взгляд, словно хотела заглянуть ему в самое сердце. — Ты уже уходишь?
— Я и сам не знаю, сколько еще пробуду здесь.
— Куда бы ты ни пошел, я всегда буду с тобой! — взволнованно сказала Олеандра.
— Тебе будет слишком трудно, — ответил он, поморщившись.
— Пусть трудно, только бы мне быть рядом с тобой, — отвечала она.
В груди Микаэля бушевала буря. Он был потрясен тем безграничным доверием, которое светилось в ее глазах.
Микаэль в упор смотрел на нее. За доверие он должен платить доверием, иначе нельзя. Но может ли он довериться ей, поймет ли она его?..
Он все смотрел и смотрел на нее, и она отвечала ему открытым взглядом, полным беспредельной нежности, а колокола звонили, и бились сердца, отдаваясь в сплетенных любовью руках…
Но сомнение снова победило: что за дело ей, дочери гроссмейстера, до жалкого паяца! Ведь она любит не его, а святого Йоргена!
А колокола все звонили: «Месть! Месть! Месть!» Йоргенстад просыпался, начинался новый день, быть может, последний в жизни Коронного вора. В рощу уже стекались первые паломники; каждый хотел занять место поближе, чтобы получше разглядеть святого, который проедет здесь в соборной карете. Вон идут и господа первосвященники: им нужно подготовиться к шествию.
Прочь раскаяние и всякие сантименты! Довольно хныкать о прошлом. Он гордится тем, что он — Коронный вор, мошенник, проникший в святая святых этого дурацкого собора! Гордится тем, что завоевал самую знатную девицу города, как охотник, затравивший редкую дичь.
Он весело накинул на плечи плащ святого Йоргена: вперед, смело вперед. Его ждет триумфальное шествие в ярком сиянии дня… и, быть может, вечная ночь.
— Йорген, можно мне с тобой? — спросила Олеандра побледнев.
Он быстро повернулся к ней и воскликнул, словно в порыве беспечной и дерзкой влюбленности:
— Куда хочешь и когда хочешь, моя красавица!
И взгляд ее тотчас же засветился радостью счастливой любви. Она спрятала лицо на могучей груди святого. Потом распахнула плащ и поцеловала красное солнце.
Франц
А Франц всю ночь ходил вокруг собора, подкарауливая Коронного вора. Он жил теперь, как сова: днем прятался, а ночью бодрствовал, выискивая добычу.
Коронный вор решил надуть его, — в этом Франц больше не сомневался. Вся эта кутерьма с соборной невестой нужна ему лишь для отвода глаз. Девушек много, хоть пруд пруди. Да уж если на то пошло, Франц не младенец. За четверть часа Коронный вор мог отлично справиться со своей невестой… Угомонил бы кровь… а там можно обчистить и соборные подвалы…
Все ясно. Пока город спит, откроется одна из соборных дверей и Коронный вор попытается улизнуть с соборным золотом. Ночной туман скроет его от посторонних глаз, и он, никем не замеченный, спрячет сокровища в надежном месте.
Но тут он и попадется: Франц начеку. Он выйдет из засады и скажет: «Повремени, приятель! Ведь мы работали вдвоем!»
* * *Скоро начнет светать, а Коронного вора все нет да нет. Проходят драгоценные ночные часы, когда так удобно обделывать всякие темные делишки, а Франц, голодный и продрогший, еще шныряет вокруг собора. Он устал и проклинает своего коварного друга, этого лживого скомороха. Он, видно, и впрямь заснул! Или он хочет, чтобы его захватили прямо в соборе, когда рассветет?
