Илья Пиковский - Похождения инвалида, фата и философа Додика Берлянчика
— Конечно, у нас все надеются...
— Я серьёзно, Додик, вы же обещали?
— Эллочка, я не отрицаю, но... согласитесь, что с точки зрения человеческой морали это далеко не безупречно. Мы укрепляем позиции диктатора и подрываем баланс сил в этом регионе, а это очень взрывоопасный регион.
— Но эсминец демонтирован, я покажу вам документы. Там нет полного орудийного комплекта.
— Я знаю, нет чехлов. Каддафи их легко пошьёт.
— Вот видите, как вы теперь заговорили…
— Ну, ну! Не надо. Если уж на то пошло, я могу купить вам всё, что захотите: «Шанель», лайковый пиджак, норковую шубу, наконец. Но эсминец? Я вообще не слышал таких цен.
— Вы, обманщик, Додик!
— Нет, я пацифист.
Зрачки ребёнка сузились и стали похожи на выходные отверстия револьверных стволов, но она тут же овладела собой и предложила встретиться опять. Додик согласился, но предупредил, что не станет помогать оружием диктатору.
Свидание прошло в очень милой обстановке, а потом к Додику явился какой-то тип, явно цивилизованный на скорую руку — в новеньких итальянских штанах ядовито-горчичного цвета, в изумрудной футболке и с поношенным кирпичным лицом, которое венчала копна пшеничных волос. Он поздоровался и, без приглашения усевшись в глубокое кожаное кресло, начал с того, что в целом евреев он не любит, но лично к Додику относится с безраздельным уважением. На что Додик вскользь заметил, что хороших евреев больше, чем их есть на белом свете…
— Как так? — не понял гость.
— Арифметически, — ответил Додик и пояснил, что у каждого русского есть один хороший еврей. Сколько русских на свете? Сто пятьдесят миллионов, а евреев не больше восемнадцати. Таким образом выходит, что на каждого еврея в мире приходится целых восемь прекрасных еврея-человек!
— Логично, — согласился гость и открыл папку, которую бережно держал в руках. Его багровое лицо сразу приобрело выражение комедийной напыщенности, как это бывает у человека, который оттенком шутливости хочет смягчить остроту предстоящего разговора. Он сказал, что знает Эллочку с пелёнок и имеет прямое отношение к эсминцу. И что именно его друзья позаботились о том, чтобы восстановительный период после тяжелейшего инфаркта проходил у Додика в приятных эротических условиях, а заодно отсняли всё это на плёнку.
— Но пусть это вас нисколько не тревожит, — добавил он, — мы готовы вернуть вам все фотографии и плёнки, и ещё в придачу триста тысяч долларов наличными. Авансом, наперёд. Но услуга за услугу! Эллочка уже вам говорила: вы переведёте небольшую сумму в Лас-Пальмас…
— А если я не соглашусь?
— Я думаю, вы разумный человек…
И он вежливо откланялся. Потрясённый Додик опустился в кресло. Он грыз ногти, не зная, на что решиться... Пока он был молод и здоров, жена являлась для него чем-то вроде коммунально-бытового приложения к знойным радостям жизни, и только теперь он осознал, как бывал несправедлив к этой прекрасной женщине. Он понимал, что Лиза не простит его и немедленно уедет к дочке в Сан-Франциско. Он страшился потерять её… Но, с другой стороны, он не желал иметь ничего общего с продажей Ливии эсминца, так как знал о санкциях ООН и ненавидел террористов. В его душе поднялась яростная схватка между интересами семьи и человечества, и интересы человечества оказались сильней.
А через несколько дней к Лизе на работу явился мужчина в изумрудной футболке и выложил ей компромат на мужа.
— Не может быть! — потрясенно воскликнула она, выслушав его. — Неужели это правда?
— Мадам, перед вами факты…
— Слава Богу! Значит, он всё-таки здоровенький. На долгие ему годы, как говорится.
И бедная женщина радостно заплакала.
Глава 10. БИЛЛ О’КАЦ
Едва оправившись от инфаркта с помощью пляжной обольстительницы, Берлянчик впал в гнетущую тревогу. Конфликт с бандитом, возникший из-за «Клуба гениев», оставался неразрешённым, и смертельная угроза ходила за ним тенью по пятам. В поисках выхода из положения Берлянчик отправился к венерологу Лобовскому и вкратце рассказал ему о дачном инциденте, опуская такие ненужные подробности, как встреча с Горчаком и «роман» в стенном шкафу.
— Скажите, — спросил профессор, — а в милицию вы не обращались?
— Нет, я сразу поехал в венбольницу.
— И верно поступили. Очень умно сделали, голубчик. Вы бы только повредили делу. Ну вот что, дорогой, позвоните вечерком. Бандиты — наш традиционный контингент. Я полагаю, мы что-нибудь придумаем.
В десять вечера Берлянчик позвонил профессору, и Лобовский сообщил, что он нашёл выход на бандита, и тот готов решить дело полюбовно. Каким образом он так ловко обернулся, венеролог пояснять не стал. Это известие привело Додика в восторг. Судьбе было угодно, чтобы пятьсот долларов, которые он вручил профессору за мнимый сифилис, отвели от него смертельную угрозу и открыли безопасный путь его идее «Клуба гениев» и к миллионам олигарха.
Спустя день, Берлянчик в прекрасном расположении духа отправился в банк «Мираж», который обязался продать ему пять процентов акций завода. Но тут его ждало неприятное известие. В результате интриг бывших соучредителей Берлянчика — Димовича и Газецкого банк внезапно изменил своё решение и от сделки отказался. Таким образом Берлянчик оставался без контрольного пакета, а только с грудой бесполезной бумаги рядового держателя акций, в которую он ухлопал большую часть своего состояния.
Как всегда в подобных случаях, когда события принимали чрезвычайный характер, Додик вызвал по мобильному Гаррика Довидера, и они вышли в море на яхте «Папирус». Был полдень. Светило солнце, но из одной ехидной тучки сеял мелкий дождь. Небольшие частые волны искрились солнечными мотыльками и были побиты мелкой водяной сыпью. Друзья сидели на палубе, набросив на плечи брезентовое полотнище. Рыжая голова Довидера смотрелась из-под брезента огромным контрабандным самородком.
Берлянчик поделился с другом новостями последних дней. Он рассказал о дачном приключении, венерологе Лобовском, о смене руководства на заводе, положившей конец нормальному сотрудничеству, о своём решении купить это производство и историю с долей «Миража». Гаррик слушал Берлянчика, помешивая ложечкой крепкий кофе и отбивая кивками головы те места в его рассказе, которые казались наиболее банальными, если принимать жадность, вероломство и жестокость за человеческую норму.
— Мне кажется, — наконец сказал он и строго посмотрел на товарища белесыми на выкате глазами, словно предостерегая от возможных возражений, — дело заходит слишком далеко...
— Что ты имеешь ввиду?
— «Клуб гениев». Это идея, конечно, романтическая и, как человек трудной нравственной судьбы, я — «за» руками и ногами. Но завод? — Он кисло поморщился и пожал плечами. — Зачем тебе завод?
— Пойми, «Клуб гениев» потребует больших и, главное, стабильных денег, а их может дать только производство.
— Какое производство?.. От него осталось только имя и большая кирпичная труба. Да и то без дыма.
— Дым будет, не волнуйся.
— Додик, я в тебе не сомневаюсь, но...
— Погоди! — перебил Берлянчик. — Давай вернёмся к философской стороне вопроса. Видишь ли, Гаррик, в бизнесе человек отражается как в зеркале. Если он туп и примитивен, его амбиции идут не дальше «Джипа», тёлок, ресторанных вояжей и, как апофеоз всему, — членство во «Всемирном клубе скифов». Если взять бизнесмена на порядок выше, он ищет удовлетворения в самом процессе дела. Ещё выше — те рвутся в Раду и политику… А вот на самой вершине пирамиды, Гаррик, мы: ты и я... Разве это не заманчиво? Бывший цеховщик и бывший «ломщик» в поисках великих гениев?
— Гммм... — пробормотал Довидер, опуская веки. — Новых Гоголей и Толстых?
— Вот именно! — кивнул Берлянчик. — Ты представь их участь, Гаррик. Их сегодня ненавидят все: родные — за бесперспективность, друзья — за комплексы, женщины — за нищету, окружение — за превосходство, критики — за то, что эти люди вне их понимания и признают только совершенство... И в этой нестерпимой пытке — между осознанием своих возможностей и дикими реалиями — они спиваются и вешаются. — Я — их последняя надежда! Я, я... Давид Берлянчик!
Бывший «ломщик» с уважением посмотрел на друга.
— Значит всё упирается в долю «Миража»?
— Да.
Гаррик наморщил лоб, плотно сжал мясистые губы, надув их крупными бильярдными шарами, и крепко задумался.
— Послушай, — вдруг сказал он, проясняясь лицом. — Я, кажется, знаю, кто может спасти гениев…
— Ну, ну? Выкладывай?
— Билл О’Конноли!
— А кто это? Я не знаю.
— Один знакомый аферист.
— А что это за имя — Билл О’Конноли?
— Нет, так его зовут в Нью-Йорке, а вообще он Боря Кац… Додик, это отличная идея! Надо Борю запустить в «Мираж».
