Константин Изварин - Военно-морские рассказы
— Пусто, — резюмировал Быстов.
Мы с Ряузовым пожали плечами «Бывает».
Движение в бухте затихло. На северной стороне, в высотных домах медленно гасли огни. Запахи летней ночи, словно дождавшись именно этого момента, хлынули со всей южной мощью прямо в морскую душу...
По-моему даже Ряузов почувствовал.
На шкафуте, звякнув, открылся камбузный люк.
— А не выпить ли нам чаю? — задумчиво произнес Вовка Ряузов, вдохнув поглубже.
«А почему бы и не выпить?».
Ряузов, конечно, личность приземленная, но идея весьма недурна. Тем более, что мы никогда не против выпить. Пусть даже и чаю.
Теплая южная ночь, со всем звездным светом, ласковым шепотом волн и, ох, ты, Господи, запахами, куда лучше воспринимается под крепкий чай с чем-нибудь домашним и неторопливую беседу. О чем? Да ни о чем. Просто беседа.
Мы сидели прямо на палубе третьего мостика, опершись спинами о нагревшуюся за день надстройку и прихлебывая душистое питье, смотрели на звезды. Было хорошо. И мысли наши, влекомые соленым ветром, устремлялись прямо к звездам. Казалось еще чуть-чуть и самую близкую нам Проксиму Центавра можно будет просто достать руками...
Нирвану разбило быстрое буханье матросских ботинок. Еще несколько мгновений, за которые никто из нас не успел вернуться на Землю, и над палубой третьего мостика показалась голова.
— Тю-ю, — сказала «голова». — А говорят, что они скворцов ловят...
Да пропади они пропадом, скворцы!
Без истины
— Нам Быстова не хватает, — заявил Ряузов в самый разгар очередного спора.
Надо сказать, что споры у нас возникали и ранее, но после увольнения Быстова они, обычно, ничем не кончались. Уверенный Ряузов, совершенно неожиданно, для самого себя, ставший командиром отделения, стремился не к достижению истины, а переспорить. Если раньше можно было апеллировать к Быстову, чье мнение считалось истиной (даже для Ряузова), то теперь...
Нет, Ряузов, конечно же, признавал за мной и опыт, и знания, но кроме этого он был еще и уверен в себе.
Я вам скажу, что если на одну чашу весов положить Знание, а на другую наглую Уверенность, то даже не сомневайтесь, Знание никогда не будет весить больше.
Кстати, то, что Ряузов будет командиром отделения, предсказал именно я. Еще год назад. Ряузов же, со свойственной ему уверенностью, примерял эту должность на меня.
И кто в итоге оказался прав, позвольте спросить?
— Не хватает нам Быстова, — повторил Вовка Ряузов.
Я кивнул. Мне Быстова, ой как, не хватало. И не потому, что можно было к нему апеллировать, просто интересный человек Быстов.
— А, — махнул рукой Ряузов. — Он всегда тебя поддерживал.
Ну да, так оно и было. Быстов поддерживал меня. За редкими исключениями.
А теперь ответьте мне пожалуйста: Если Истина на стороне Знания, всегда ли Уверенность перевешивает?
Тебе надо...
Про нашего зама, боевого замполита то есть, я мог бы писать круглые сутки. Вот так — садился бы с утра, карандаш в лапу, глаза в потолок, взгляд строго вовнутрь — отсутствующий...
И только бумагу подкладывай
Великолепный роман получился бы. Под названием «Зачем ты нужен, или приключения балласта».
Первую часть этого названия чуть ли не ежечасно повторяли все двести членов экипажа, который, по меткому наблюдению, нам семья. Как видят замполита, та и повторяют. Мысленно, правда. «И зачем ты нам нужен, товарищ капитан третьего ранга?». Сколько не бились над этой загадкой, так и не смогли найти ответа. Ведь нужен, несомненно. Зря, что ли его к нам прислали? Но зачем? А черт его знает!
Вторая же часть весьма точно определяет роль, исполняемую замом в сложном устройстве корабельной службы. Балласт и есть. Однако, настоящий балласт много полезнее. Хотя бы тем, что по кораблю не шляется. И политзанятий не проводит.
А еще наш зам боролся с неуставными взаимоотношениями. Делал он это так: соберет всех в столовой, выйдет в центр и скажет, глядя на нас как на очередное звание: «Гидра годковщины поднимает голову». Маяковский ты наш! Так и слышится: « Врангель еще жив! Добей его в Крыму!». Дальнейший текст исполнен рутины, а потому не интересен. Но, главное, главное — в конце. А в конце — рефреном: «Я вижу в этом проявление махровой годковщины». Вот так — именно махровой. А не какой-нибудь еще.
Нашим корабельным негодяям очень понравилось это слово — «махровой». Они начали его употреблять. К месту и не к месту. И затаскали нужное слово. Чуть до дыр не протерли. Та и слышалось: «...махровой...», «...махровый...», «...махровым...». И еще множество вариаций.
Употребляли они его в сочетании со столь не стыкуемыми понятиями, что командир, ошалевший от этакого расширения границ «Словаря живого русского языка», тут же влепил пять суток с содержанием первому попавшемуся «продолжателю дела Казака Луганского».
Или еще так зам с годковщиной боролся: Зайдет в столовую где народ собрался «видик» смотреть, дождется когда переводчик прогнусавит: «В главной роли Арнольд Шварцдебеббер» и скажет: «Не дам в обиду молодух матросов».
Потом «видак» отключит, кассету выдернет и стоит — непоколебимый как памятник Дзержинскому.
Расходится народ по кубрикам и друг другу как «Но пасаран» — «Гидра годковщины поднимает голову».
Вот такой у нас был орел-комиссар — длинный как жердь, тощий как глист, жилистый как подметка, с лицом усатым и ответственным за наше идейно-патриотическое воспитание. Настолько ответственным, что Ленинское «комиссары впереди» воспринимал буквально.
Неизвестно за каким чертом, но кто-то главный и штабной издал приказ, гласящий, что в период нахождения в тропиках, личный состав обязан получать дополнительную дозу физической нагрузки. Чтобы жизнь медом не казалась, видимо.
Идиотские приказы и исполняются по идиотски. Особенно замполитом. Он почему-то решил, что самой лучшей нагрузкой для нас будет пробежка. По кораблю.
Взялся он за это рьяно и даже возглавил. Бежал впереди — два шага вдох, два выдох — посреди морского и очень одинокого пейзажа. А мы вслед за ним — из кормы в нос — по правому борту, из носа в корму — по левому. Проскакивая в двери, огибая барбеты, торпедные аппараты и установки радиоэлектронной борьбы.
Получив таким образом усиленную дозу целых два раза, мы, то есть связисты, переполнились недоумением по самые козырьки тропических пилоток и обратились к своему «быку».
— Товарищ капитан-лейтенант, — сказали мы, — зачем нужно это самоистязание? Для чего мы... при плюс сорок пять... в тропических трусах... по раскаленной палубе?... Мы не понимаем.
— А вам и не надо понимать, — кратко и емко ответил наш «бык». — Утешайте себя мыслью, что так положено.
И мы утешали, получая ежедневные нагрузки, покрываясь потом, уменьшая, таким образом, и без того скудные запасы воды в организме. А зам по-прежнему гордо возглавлял наши пробеги, призванные, видимо, если не запугать наиболее вероятного противника, то, хотя бы, удивить.
А после этого идиотизма бегуны, с замом во главе, грохотали по трапу под душ. И обливались забортной водой. Специально для этой цели на юте была сварена конструкция из дырявой трубы и пожарного шланга. Соединяешь их в одно целое, вентиль крутанул и вперед — возмещать потерю соли. Вода теплая, струи колючие — так навозмещаешься, что соль эта, морская, с тебя хлопьями осыпается. Аж скрипишь при ходьбе. Такое, понимаешь, удовольствие.
Уф, слава богу. Очередной пробег завершился. Зам, бегущий во главе, первым скатился по трапу, на бегу подхватил «рукав» и, не прекращая движения, соединил. Крючки хрустнули, вцепившись друг в друга.
«Ага! — подумал зам». И повернул вентиль Вода хлынула столь радостно, а напор был столь силен, что соединение не выдержало. И разлетелось, звонко лязгнув.
«Ух, ты! — подумал зам, глядя как соленый поток стремится за борт».
Он повернул вентиль в обратную сторону, еще раз соединил и снова повернул. Соединение снова не выдержало. Зам еще раз завернул, соединил, повернул.
«Дзинь! — сказал шланг». И снова сорвался.
«Ну что ты будешь делать, — развел руками зам». И снова полез соединять.
Старпом, как будто он дожидался именно этого момента, величественно спустился по трапу, увидел зама в позе Лаокона и повернул вентиль.
Вода хлынула, весело зашипев, в рукав, сквозь соединение, сжатое замовскими руками, в конструкцию. И ударила веселыми упругими струями в раскаленную палубу.
— Вот, — сказал старпом, влезая под этот душ. — Так и держи.
Он, фыркая и отплевываясь, поворачивался , подставляя соленым струям то один, то другой бок и чувствовалось, что истинное удовольствие ему доставляет не душ, а то, что обеспечивает этот душ лично зам.
— Молодец. Тебе надо трюмным быть, а не замом, — подытожил старпом, вытираясь.
