Djonny - Сказки темного леса
Постепенно, вместе с тем, как в моей крови повышался уровень алкоголя, дикая, неуемная радость начала охватывать меня. Музыка стала громче, окружающие цвета вспыхнули ослепительной радугой, в груди поднялась и стала стремительно нарастать будоражащая чувства волна. Кенди я видел как будто сквозь пелену, которая постепенно смыкалась, поглощая мои сознание и память — до тех пор, пока не накрыла меня целиком. Тогда я исчез, а тот, кто дремлет в глубинах моего разума, открыл глаза и взял руль в свои руки.
Я проснулся на куче елок, каждой клеточкой измученного тела ощущая, что черное безумие отступило, и я снова могу что-то чувствовать и осознавать мир. На дворе стоял полдень следующего дня, Елочная Кампания подходила к концу, а я лежал и все никак не мог припомнить: вроде как вчера я должен был сделать что-то очень важное? Только вот что? Память работала с трудом, сознание двигалось вслепую сквозь смутную паутину ассоциаций, и вот, наконец… — Комиссия, — одними губами прошептал я, — я должен был встретить какую-то комиссию!
Обстоятельства вчерашнего дня полыхнули в моем сознании подобно серии ослепительных вспышек. Ага, сообразил я, комиссию я встретил — тут все в полном порядке. Двигаемся дальше: проданные елки, бар «Диадор», смутные очертания Кенди. Начиная с этого момента в моих воспоминаниях открывалась пропасть, заполненная лишь какими-то обрывочными видениями. Заглянув в неё, я содрогнулся от ужаса — до такой степени жутко все это выглядело. Первое, что я увидел, было лицо какого-то мужика с заломленными за спину руками. Его держали двое приписанных к нашему штабу бойцов ОПОРГ № 2, а я сидел на столе и хлестал ему по роже свернутым в трубку протоколом.
— Будешь еще рубить елки, сука? — орал я. — У, браконьерская рожа!
Судя по всему, вернувшись в штаб, я разошелся не на шутку. Нарушителей я приказал подтаскивать ко мне не иначе, чем с завернутыми за спину руками, после чего орал на них и лупил поперек рожи протоколами. Об одного мужика я излохматил целую пачку бумаг, прежде чем выяснил: это не нарушитель, а работник елочного базара, пришедший узнать — не продадим ли мы ему немного елей?
Понятно, что одному мне не удалось бы устроить подобный террор — так или иначе, а людей ко мне должен был кто-то подтаскивать. Тут мне здорово помогли бойцы ОПОРГ № 2, которые (невзирая на мое скотское состояние) продолжали беспрекословно выполнять любые мои приказы. В какой-то момент любой посторонний человек, который оказывался у нас в штабе, рисковал оказаться перед моим столом лицом вниз и с закрученными за спину руками. На беду, посередине очередной экзекуции в пикет заглянул куратор из Госкомэкологии. Он показал себя человеком недалеким — вместо того, чтобы «взять ноги в руки» и бежать, он ворвался в помещение и принялся орать, будто его резали:
— Что здесь происходит? — визжал он. — Ну-ка, вы, немедленно прекратить! Я кому сказал?! Я смотрел на него и не мог понять: откуда взялся нарушитель такой невиданной наглости? Амнезийные барьеры надежно отделяют «меня трезвого» от «меня пьяного», с куратором из Госкомэкологии моё «альтерэго» оказалось совершенно незнакомо. Так что не успел он еще закончить орать, как его руки оказались вывернуты, а лицо низведено до уровня моего стола. Тогда я взял очередной протокол, размахнулся как следует и от души врезал по этому лицу скатанной в трубку бумагой.
— Ну что, сука?! — спросил я. — Будешь еще рубить елки? А?
Потом было много чего еще: шум, крики, пиздюли и куратор из Госкомэкологии, который сначала что-то орал, а потом со страху едва не спрятался под стол. Это случилось, когда он по глупости решил напомнить мне про свои двадцать пять елок.
— Вы меня не так поняли! — прохрипел он из угла, в который мы его загнали. — Я просто пришел забрать свои елки!
Это взбесило меня до такой степени, что я отбросил в сторону протокол, схватил со стола лампу и попробовал задушить куратора шнуром. В этот момент кто-то напал на меня сзади, так что мне пришлось оставить свою затею и дать противнику решительный отпор. Здесь моя память давала сбой, я никак не мог вспомнить — кто был мой противник, как он смог миновать мою «охрану», и почему его самого не подтащили ко мне с заломленными за спину руками? На этом месте завеса тьмы становилась особенно плотной: дальше не было ничего, кроме холодного снега, медленно раскачивающихся фонарей и горького привкуса рвоты. Воспоминания плыли перед моими глазами, превращаясь в череду бессвязных образов — плыли, покуда не утонули во мраке беспамятства.
Вот черт, подумал я, что же я скажу Крейзи? На всякий случай я быстренько прокрутил в башке несколько «приемлемых вариантов». Случай опробовать это вранье представился очень скоро: не прошло и пяти минут, как я услышал в коридоре голоса, а затем дверь открылась и в комнату вошел Крейзи.
— Говорят, ты проснулся? — участливо спросил он, но что-то в его голосе навело меня на нехорошие мысли. — Ну, рассказывай!
— А что тут рассказывать? — начал я, на всякий случай усаживаясь на елках. — Комиссию встретил в лучшем виде, все прошло просто отлично. Мы просмотрели данные по пяти кампаниям, я сообщил проверяющим, что за период с 1997 по 1998 год нами было…
— Выключи эту шарманку! — оборвал меня Крейзи. — Говори по существу: больше ничего не произошло?
«Неужели он что-то знает?» — мелькнуло у меня в голове, но я тут же оборвал себя: «Да нет, откуда? Разве что слухи какие-нибудь дошли!» Поэтому я принял обеспокоенный вид и принялся врать как следует, вдумчиво и с расстановкой:
— На вверенном мне участке, Антон, произошло ЧП. Кто-то из дружинников — к сожалению, я не знаю кто — напился и грубил проверяющему из Госкомэкологии. К счастью, ничего страшного не случилось, все обошлось. Так что…
Пока я это говорил, Крейзи смотрел прямо на меня. И по его взгляду я догадался — знает он куда больше, чем мне показалось вначале. Такой взгляд ни с чем не спутаешь: презрительный и кислый, словно свернувшееся молоко. Дескать, давай, ври — я все про тебя знаю и другого не ожидал! Но на это раз я даже договорить не успел — Крейзи изменила выдержка.
— Значит, все обошлось? — вдруг заорал он. — Не случилось ничего страшного?! Кто-то ИЗ ДРУЖИННИКОВ, ты говоришь, ГРУБИЛ проверяющему?! Сука, да я же сам тебя от него оттаскивал! Обмудок, кретин!
Тут я присмотрелся к Крейзи повнимательнее и заметил на нем несколько характерных ссадин — следы вчерашней драки. А затем моя память наконец заработала, и я вспомнил: да, действительно, от проверяющего меня оттаскивал Крейзи.
— Ну а если ты все знаешь, — не на шутку разозлился я, — то какого хуя спрашиваешь?!
— Ладно, ладно, — успокоил меня Крейзи, на всякий случай отодвигаясь в сторону. — Не кипишуй, авось как-нибудь обойдется! В первый раз, что ли? Давай, вставай!
Как я уже говорил, кампания подходила к концу, последняя наша кампания. Нам неоткуда было знать, что время прекращения наших полномочий уже не за горами, и что в Новом Году общественная инспекция будет полностью расформирована. Впрочем, даже если бы это стало известно, мы бы не слишком расстроились. Мы свято верили: если одна дверь закроется, другая откроется, и на наш век с избытком хватит интересных вещей.
Вечером тридцатого числа мы покинули Городской Штаб, навсегда оставив позади оперативную природоохрану — преступную и справедливую, необходимую и в то же время бессмысленную — непростое дело, в течение последних лет заставлявшее быстрее колотиться наши сердца. Но мы не могли уйти, не попрощавшись — так что в конце этой мелодии прозвучал завершающий аккорд. На площади возле Витебского вокзала расположено сразу два елочных базара — один справа, а второй слева от центрального входа. В течение кампании мы скидывали на эти базары огромное количество елок, покуда нам не пришла в голову оригинальная мысль: забрать все елки с одного базара и продать на другой.
Так мы и сделали: под пронзительные крики хозяина базара перетащили елки через площадь и покидали их в сетчатый загон. Хозяин второго базара не посмел нам отказать, и через несколько минут мы уже садились в метро, довольно шурша «свежезаработанными» деньгами. Это стало последним нашим деянием на ниве природоохраны — мимолетным росчерком, маленьким, но приятным штрихом.
1999–2000. Искры уходящей эпохи
Вейся, наше знамя!
«Кто людям помогает, тот тратит время зря.
Хорошими делами прославиться нельзя!»
С. ШапоклякВремя нашего повествования подходит к концу, так что пришла пора отставить в сторону утомительные подробности, сменить объектив и взглянуть на события с точки зрения расширенной перспективы. Ради этого мы немного изменим устоявшийся порядок подачи материала: сначала дадим общую оценку событий вокруг нашей организации за последующие несколько лет, и лишь после этого откроем читателю те несколько историй, которые мы специально приберегли на потом. Начнем с того, что наш праведный труд, о котором вы читали в предыдущей паре глав (1997, 1998), не остался незамеченным. Наши недоброжелатели из «СПб Института подростка» (В. А. Гущин и А. Э. Лустберг) составили и распространили несколько «информационных справок», подкрепленных их положением социальных педагогов и кипой горячих «депутатских запросов». Половина из этих бумаг предназначалась Комитету по Лесу и Госкомэкологии, треть ушла к ментам, а остатком Гущин с Лустбергом бомбардировали всевозможные службы — от муниципальных управлений до ФСБ. Речь в таких «документах» шла вот о чем:
