Наринэ Абгарян - Манюня
-Сергей Максимович, не о том беспокоишься,- говорила Натэла,- переживать надо за то, что твой двенадцатилетний сын пять лет занимается борьбой, а его восьмилетняя девочка в два приёма уложила.
-Уот!- сокрушённо кивал головой Гоги.
А в вечер перед нашим отъездом Гоги затеял прощальный шашлык, и мы допоздна сидели в саду, за длинным деревянным столом, накрытым простенькой клеёнчатой скатертью, заедали сочное мясо хрустящим хачапури и салатом из запечённых овощей, и мама под диктовку Натэлы записывала рецепт «правильного» пхали.
На десерт взрослые пили кофе, а дети ели крупную, приторно-сладкую черешню и запивали её кисленьким компотом.
А на следующее утро папа с Гоги чуть не подрались, потому что Гоги не хотел брать деньги за последние несколько дней проживания и кричал «Юрик, уи никак хотите меня сильно оскорбить». Чтобы не доводить дело до смертоубийства, Ба молча забрала у папы деньги и сунула их Гоги за шиворот.
-Спасибо, генацвале,- гаркнула она, чем ввела Гоги в долгий благоговейный ступор.
Я навсегда запомнила тот июнь и густое ночное небо над Адлером и шумные его улочки и дни, когда мы все были вместе и ни одному нормальному человеку не было дела до того, грузин ты, русский, еврей, украинец или армянин, и казалось, что так будет всегда и этой дружбе нет конца и края.
Я навсегда запомнила вкус той приторно-сладкой последней черешни, и то, как Натэла смешно складывала губы трубочкой, назидательно приговаривая «Надя, ты главное запомни – орехи лучше толочь в ступке, а не пропускать через мясорубку», а Гоги, боязливо оглядываясь на Ба, объяснял дяде Мише «пожёстче надо быть с женщинами, даже если эта женщина – туоя мать».
Я ни к чему не призываю.
Я прошу вас остановиться на минуту и вспомнить, как это прекрасно – просто дружить.
Вот так должно быть сейчас. И завтра. И послезавтра. Всегда.
Спасибо.
7 Манюня и её бесконечные любови
За долгие десять лет своей жизни Манюня успела влюбиться пять раз.
Первой Маниной любовью стал мальчик, который перевёлся в их группу из другого садика. Мальчика звали Гариком, у него были круглые жёлтые глаза и рыжие кудри. Ритуальный полуденный сон Гарик упорно игнорировал. Он тихонечко лежал в своей кроватке, выдергивал из пододеяльника нитки и долго, вдумчиво их жевал.
-Какой глупенький,- решила Манька, и тотчас в него влюбилась. В знак своей любви она выдернула нитку из пододеяльника, скатала её в комочек и принялась жевать. Нитка на вкус оказалась совсем пресной. «Фу»,- поморщилась Манька.
-Она же совсем невкусная!- шепнула она Гарику.
-А мне вкусно,- ответил Гарик и выдернул новую нитку.
-Я его отучу от этой плохой привычки,- решила Манька.
К сожалению, Гарик через неделю вернулся в свой прежний садик, потому что новый ему категорически не понравился. Маня погоревала-погоревала, но потом ей это надоело, и она решила найти себе другой предмет для воздыханий. Она перебрала в уме всевозможные кандидатуры, и остановила свой выбор на воспитательнице Эльвире Сергеевне. Почему-то.
У Эльвиры Сергеевны была длинная пушистая коса и родинка на изгибе локтя.
-Хочу себе такую же,- потребовала Манька.
-Через десять лет у тебя на руке появится точно такая родинка,- пообещала Эльвира Сергеевна. «Теперь я буду любить её вечно»,- решила Манюня и принялась выказывать Эльвире Сергеевне знаки внимания, как-то: ходила за ней хвостиком и периодически, как заправский рыцарь, преподносила своей даме сердца золотые украшения, которые тайком таскала из шкатулки Ба. Эльвира Сергеевна честно возвращала все украшения и просила не наказывать Маньку.
В первый раз Ба великодушно простила внучку. Во второй раз она пригрозила оставить её навсегда и на веки вечные без конфет. В третий раз терпение Ба лопнуло, и она таки наказала Маню – оглушила подзатыльником и поставила в угол. Пока Манюня, уткнувшись лицом в стену, восстанавливала свои рефлексы, Ба немилосердно шинковала капусту и рассказывала истории про детей, которые родились честными, но потом стали воришками.
-И за это государство посадило детей в тёмную и холодную тюрьму,- заключила она.
-Их хотя бы кормили там?- обернулась к ней Манюня.
-Манной кашей, с утра и до вечера каждый день!- рявкнула Ба.
-Буэ,- поежилась моя подруга.
Потом Манька пошла в первый класс и влюбилась в мальчика из параллельного Гэ. Звали мальчика Араратом, и отчаянно грассирующая Манька из кожи вон лезла, чтобы правильно произнести его имя. Впрочем, тщетно. Два «р» подряд были непосильной для Манюни задачей – она начинала булькать и тормозить уже на первом слоге. Правда, сдаваться не собиралась.
-Агхагхат,- припёрла как-то к стенке своего возлюбленного Манюня,- а как тебя по отчеству зовут?
-Размикович,- побледнел Арарат.
-Издеваешься надо мной что ли?- рассердилась Манька и ударила его по голове портфелем.
Так как за последние два дня это был третий удар портфелем по Араратовой голове, то учительнице ничего не оставалось, как вызвать в школу Ба.
Ба молча выслушала все претензии, вернулась домой, выкрутила Маньке ухо до победного хруста и повела к Арарату – извиняться. Не выпуская Манькиного уха из руки. Такого унижения Манюня Арарату не простила и мигом его разлюбила.
«Никогда больше не стану влюбляться в мальчиков!»- твёрдо решила она. Мужская половина начальных классов Бердской средней школы № 3 вздохнула с облегчением.
Когда Маня училась в третьем классе, по телевизору показали фильм «Приключения Электроника». И моя подруга не придумала ничего лучше, чем влюбиться в Николая Караченцова, который играл гангстера Урри.
-У него такая красивая щель между передними зубами,- закатывала глаза Манюня. Так как Караченцов был практически недосягаем для Маниного портфеля, то Ба особенно не возражала против её нового увлечения. Манька вырезала из журнала «Советский экран» портреты Караченцова и обвешивала ими стены своей комнаты. Ба ворчала, но терпела, потому что лучше портрет Караченцова в спальне, чем покалеченный одноклассник в школе.
Любовь сошла на нет внезапно – Караченцов, без всяких на то причин, приснился Мане в ночном кошмаре. Он преследовал её по пятам, скалился и трясся в таком леденящем душу хохоте, что Маня от испуга описалась в постели. В свои десять практически предпенсионных лет!
Естественно, она не смогла простить Караченцову такого предательства.
А потом Манюня поехала с нами на дачу и влюбилась в Олега. И чуть не довела его своими ухаживаниями до нервного тика. Ну, эту трагическую историю вы уже знаете. Когда и эта любовь закончилась разочарованием, моя подруга поставила жирный крест на мужчинах.
-Никогда,- поклялась она мне,- никогда я больше не полюблю мужчин. Нарка, ты свидетель!
-Ну и правильно,- одобрила решение подруги я,- зачем они вообще тебе дались?
Я знала, что говорила. К тому моменту у меня за плечами была своя личная драма, и я, как никто другой, понимала Маню.
Моей первой и пока единственной любовью стал старший брат моей одноклассницы Дианы. Брата звали Аликом, ему было аж десть лет, и он отлично играл в футбол.
-Он в кого-то влюблён?- как бы между прочим поинтересовалась я у Дианы.
-Да вроде нет.
-Будет моим,- решила я. И стала терпеливо ждать, когда Алик в меня влюбится. Ждала аж целых три дня, но ситуация не менялась – Алик с утра до ночи гонял в мяч и не обращал на меня никакого внимания. Тогда я решила взять инициативу в свои руки и сочинила поэму о своей любви к нему. Потом выдрала из маминого блокнота голубенький листок, и старательно переписала туда своё творение.
ПАЭМА
Алик, ты можит спросишь
Кто автар этих строк!!!
Но это ананим, и ты о ней не узанешь
Ни-каг-да!
И ни-че-во!
Кроме тово, что я тебя люблу
И жыть биз тебя нима гу.
Наринэ Авгарьян, 2 «А» класс Бердская ср. шк. №2
Запечатала поэму в конверт и вручила его Диане с просьбой передать Алику. Ответ не заставил себя долго ждать. На следующий день, пряча от меня глаза, Дианка со словами «нашла в кого влюбляться!», вернула мне конверт.
Я вытащила помятый голубенький листок. Это оказалась моя записка. На обратной стороне Алик написал очень лаконичную ответную поэму.
ДУРА.
Я повертела в руках записку, и убрала его в кармашек школьного фартука. Кое-как досидела до конца уроков, вернулась домой, и, не переодеваясь, прямо в школьной форме, со значком октябрёнка на груди, легла умирать.
Умирала я долго, целых двадцать минут, и практически уже была одной ногой на том свете, когда с работы вернулась мама. Она заглянула в спальню и увидела мой хладный полутруп.
