Сами с усами - Виктор Михайлович Бобылев
Попили чаек, и с тем пропал Петро.
— Так это она, твоя, была? — мать вытащила платок, но слезы вытерла рукой, не насухо: заблестели морщинки у глаз и рта. Петру стало жалко мать, сердце прямо разрывалось. Он легенько обнял ее, даже всхлипнул без слез.
— Да… Она…
— Ну, вроде, девка-то ничего, фигуристая, тихая, — слегка успокоилась мать. — Только постарше тебя выглядит, а? Или ошибаюсь?..
Петро не ответил. Мать протяжно вздохнула, сказала со злостью:
— Теперь мода пошла, язви ее в душу, такая, что ли: старые бабы молодых мужиков, вроде тебя; в два счета опутывают…
Петру неприятны были ее слова, но он промолчал, чтобы не огорчать мать.
— Детей-то хоть нет?
— Ты иди, мама, — мягко попросил Петро. — Мы вечером зайдем… Нет детей у нее…
Мать ушла. Петр снова залез под свой самосвал: предстояла командировка в Нарын, туда-сюда километров с тысячу, и он решил кое-что подтянуть, смазать.
Работа была привычной, думать не мешала, но думал Петро с оглядкой, осторожно, не в самую глубину влезал, а так: подумает немного об одном и сразу на другое переметнется.
…В ЗАГСе, в очень неуютной комнате, с ободранными по низу грязными обоями, было сумрачно и многолюдно. Здесь регистрировали браки, смерти, а также выдавали какие-то справки.
— Это куда же нам? — растерялся свидетель Сашка.
— Если смерть регистрировать — за мной, — пояснила старушка в черном. — Мой-то умер, до восьмидесяти не дожив. — У старушки задрожали бледные губы. — Не так уж и стар, вроде. Вон сосед наш, Иннокентий, Василия сын, сто годков прожил и…
— Да нам брак зарегистрировать, — перебил ее Петро.
— Чаво, сынок, чаво?..
— Брак, говорю…
— А-а, — понимающе протянула старушка и вытащила сухонькую ручку из-под черного платка. — Брак законный оформить, значит?.. Нас-то в церкви венчали, поп…
— Кончай, бабуся! — громко попросил Сашка.
— Брак законный — это сюда. — Старушка сердито ткнула костлявым пальцем в угол комнаты. Очередь в углу была покороче, но пока дождались, Петро весь извелся. Хотелось курить, а выйти в коридор он не решался: не знал, можно ли оставить невесту одну…
Да, молодой был Петро, ни черта не знал, а то бы рванул из ЗАГСа — на мотоцикле не догнали…
Подошла очередь. Полная, в мелких кудряшках женщина, не поднимая головы, взяла паспорта небрежным жестом. Полистала паспорт Петра, бросила на стол, а когда заглянула в Нюшкин, закудахтала с придыханием:
— Как вам не стыдно?.. Вы… Я сейчас в милицию… Вы же год рождения тушью переправили, два годочка себе скостили…
Все посмотрели на Петра и Нюшку: кто сочувственно — на жениха, кто насмешливо, с вызовом — на Нюшку.
Если бы провалился пол, разверзлась земля и оказался бы Петро в преисподней на самой горячей сковородке, ему, пожалуй, было бы полегче, чем в его дурацком положении. Но грязные доски пола только поскрипывали, когда он ошарашенно, тяжело, как слон, топтался возле стола регистраторши и чувствовал себя очень скверно, хуже и быть не могло.
— Ты… Вы, это, не кричите, — хрипло и очень спокойно попросил приятель Сашка кудрявую.
— А вам-то какое дело? — кудряшки на голове женщины возмущенно затряслись. — Тут подделка документов, считай, преступление, а он…
— Мне такое дело, уважаемая, что я их свидетель. — Сашка наклонился к уху женщины и отрывисто, но без злости прошептал: — Не позорь нашего передового шофера, очень прошу тебя.
Женщина было вскинулась, но Сашка снова попросил:
— Не кричи, дорогуша, прошу от всей автобазы. — И добавил громко: — Пиши, рисуй, делай свое дело. Вот вам от меня, как от свидетеля, цветочки.
Он положил букет перед регистраторшей, которая с минуту недоуменно пялила злые зеленые глаза на напористого, по-цыгански нахального Сашку, а потом смягчилась, улыбнулась пунцовыми от помады губами, презрительно, одним пальцем, отодвинула цветы на край стола и взяла ручку…
Свадьба была не обильной — обошлись шницелями из ресторана с десятипроцентной скидкой, поскольку обед на дом брали, — но веселой. Пришли друзья, подруги, все молодые, старики — только мать да отец Петра. Пили, танцевали под радиолу, кричали «горько». Свадьба, как свадьба, ничего особенного.
Только под конец залился жених жалостливыми слезами. Может, вспомнил свою верную подружку Алку Баранову, которая любила Петра до безумия, да и он, вроде, тоже любил? Недаром часто вспоминает ее покорные и преданные, как у собаки, глаза. А может, мать с отцом жалел? Неизвестно. Даже сам Петро не знает…
На следующий день после свадьбы, рано утром, укатила любимая женушка в командировку. Петро на работу не пошел: начальство разрешило два дня побыть возле молодой жены. С больной головой, дураком, сидел он на узкой железной кровати в пустой комнате, вздыхал и удивлялся, что все так глупо получилось: и любовь их скороспелая, и скандал в ЗАГСе, и обман с паспортом, и эта командировка, о которой жена объявила только ночью.
Часы остановились: Петро вчера забыл завести. Молодожен выглянул в окно. Светало. В траве желтели пуговки одуванчиков. «Значит, часов шесть уже… Одуванчики, лютики-цветочки, — подумал он и обиделся: — Уехала, бросила в такой день. Не могла в своей конторе договориться, свадьба-то один раз в жизни случается…»
Приехала Нюша через три дня, вечером, веселая и ласковая. Петро поставил на стол накануне купленную бутылку шампанского, насыпал в вазочку конфет. Пили, не торопясь, целовались, говорили.
— Когда зашел в магазин за шампанским, — рассказывал Петро, — гляжу, на прилавке лежит записка: «Выдайте моему несовершеннолетнему сыну для меня поллитру водки или бутылочку «Анара» (большую). Родитель Битусов». Хохма, да и только.
Посмеялись.
Утром собрался Петро на свою автобазу, заглянул в сумочку жены, чтобы деньги на обед взять, видит — синенькая бумажка из паспорта торчит. Полюбопытствовал: квитанция гостиницы, фамилия на ней стоит мужская. Еле растолкал Нюшку — спать любила она страшно, лучше всех удовольствий жизни, — сунул под нос квитанцию:
— Это как понимать?
— Что, Петенька, понимать? — спрашивает жена и хрустит, потягиваясь, косточками.
— А то, что квитанция на мужскую фамилию выписана…
— Ты вот о чем… — Нюша протяжно, с удовольствием зевнула. — Перепутала, видно, когда платила деньги за гостиницу… Уже уходишь? Поел?.. Ну, иди, я еще вздремну.
Перепутала так перепутала. Не такое бывает при нашем бюрократизме.
А был еще такой случай.
Как-то утром Петро вышел в коридор, откинул крючок, пнул ботинком в дверь, а она не хочет открываться. Петро еще раз двинул ногой, навалился плечом и в щель увидел, что снаружи висит замок. «Что за хреновина? — выругался он — Шутки соседей?.. Не может быть такого: народ в бараке живет семейный, взрослый, серьезный…»
