Сергей Власов - Фестиваль
– Ладно, на этот раз я тебя прощаю. Но только ради вас… – Егор Данилыч слегка поклонился незнакомой женщине.
– Как благородно! – вежливо ответила дама легким кивком.
Рок-журналист Михаил Жигульский вел, как всегда, светскую беседу со своим постоянным собутыльником Аликом Бырдиным:
– Кабан, хочешь последнюю хохму? Вон видишь вульгарную тетку рядом с лысым мужиком?
– Лицезрею и созерцаю… – высокопарно отреагировал Бырдин.
– Ты можешь мне верить, не верить, говорить, что у меня хреновое зрение, что я окончательно двинулся, но эта именно та девица, в объятиях которой я несколько дней назад проснулся в рабочем общежитии на окраине нашего замечательного города.
Кабан за долгие годы привык к фантазиям своего товарища:
– Старик, по-моему, ты ошибаешься.
Жигульский обиженно захлюпал носом:
– Хорошо, ты мне не веришь. Тогда я по ходу сегодняшнего действа выберу момент, подкачусь к ней, и она официально все подтвердит.
Бырдин решил проучить Жигульского:
– Старичок, глупость должна быть наказуема, а посему я предлагаю пари. Если это она, с меня кабак.
Жигульский радостно подхватил:
– А если нет, то с меня.
Предъявив милиционерам пригласительный билет, в зале появилась опоздавшая Галя Монастырева вместе со своим кавалером – Николаем Сысковым. Художник Николай по-прежнему находился в завязке, а посему не нашел для себя лучшего занятия, как схлестнуться в идеологическом споре с каким-то важным напомаженным дядей с четким пробором. Уже через минуту после прибытия было слышно, как он объяснял чиновнику ошибки демократического движения:
– Ребята получили в наследство всю старую систему управления. Бюрократы перекрасились, но остались на своих местах.
Человек с пробором вяло отбивался:
– Ну, остались и остались – и очень хорошо, есть кому работать.
– Да, но чем же прельщать и награждать своих активистов?
– Получается – нечем.
– В том-то и дело, – разошелся Сысков. – Это и есть основная причина наступившего государственного грабежа.
– Послушай, Николай, – наконец вмешалась в дискуссию уже хлопнувшая пару рюмок Галя, – ты здесь для чего?
– Чтобы развлекать тебя.
– Вот и развлекай. Вы извините, – Галя мило улыбнулась человеку с пробором, – он у меня парень простой, без изысков.
Сергей Львович Мондратьев между тем вел скабрезные беседы с девушками из организации «Фестиваль»:
– А скажите, Валерия, вы при своей, с одной стороны, молодости, а с другой – красоте ведь наверняка постоянно подвергаетесь фамильярному вниманию мужчин?
– Ну, не без этого…
– Так вот, объясните мне, на какой процент из них вы реагируете?
– Не поняла. В каком смысле – реагирую?
– Все очень просто, – обрадовался Мондратьев, удовлетворенный правильному, соответствующему его развязному характеру направлению беседы. – Ну, к примеру, за вами ухаживают одновременно пять молодых людей.
– Не многовато ли? – хихикнула обычно смурная Наташа.
Сергей Львович успокоил:
– Нормально, нормально. Так вот, пятеро за вами приударяют. Каким же способом, каким женским чутьем вы определяете того единственного или же двух, с которыми вам в ближайшее время предстоит, извините, спать?
Первой возмутилась Светлана:
– Уважаемый писатель-сатирик, вам не кажется, что в последнее время вы стали задавать много нескромных вопросов?
– Правда? – удивился Мондратьев. – Ну, не серчайте, девчонки, это я так. Шучу. Как всегда…
Между тем подвыпившему поэту-песеннику почудилось, что его новая пассия – блондинка из «Лейпцига» начала скучать.
– Слушайте, да прекращайте вы свои идиотские споры про высокий стиль. Искусство, не искусство… Это все лирика. А мы, извините, находимся в реальной жизни, и она порой принимает такие очертания, что «мама не горюй».
– Правда, правда… – поддержала его работница торговли. – Что мы все разговариваем о грустном? Я, например, половину из того, что здесь было сказано, честно скажу, – не поняла.
– Наверняка большую половину? – съязвил Контушовкин.
Ондрух моментально обиделся и угрожающе посмотрел на приятеля:
– Зачем ты так, Витя?
Контушовкин медленно наполнил фужер песенника минеральной водой и вызывающе фыркнул:
– А как бы ты хотел?
– Да никак!
– Ну, а раз «никак» – стой и помалкивай. А еще лучше – расскажи, как тебя на прошлой неделе забрали в вытрезвитель.
Лейпцигская блондинка ужаснулась:
– Мой друг, это правда?
– Правда, – на редкость спокойно согласился Ондрух. – Встречает меня позавчера мой участковый и спрашивает: «А вы помните, дражайший, в каком заведении на днях побывали?»
– А ты что? – заинтересовался Лабухов.
– А что я… «Странный вы, – говорю, – человек, товарищ старший лейтенант. Как же я могу помнить, если меня туда препроводили в полном моем беспамятстве. Или вы думаете, что в трезвом уме и четкой памяти я бы им дался?»
– Молодец! – восхищенно буркнул Контушовкин. – Хорошо ответил, смешно. Так им, ментам, и надо.
– Это не вся история… – Глаза поэта-песенника внезапно покрылись ничего хорошего не сулящей представителям правоохранительных органов поволокой, и он продолжил: – «А что с вашим паспортом?» – спрашивает меня ментяра. Понимаешь, потерял я в начале года свой паспорт… Мне, как и положено по закону, выдали новый. Через два месяца я и его посеял. Но по иронии судьбы один забулдыга нашел мой первый потерянный и за бутылку хорошей водки вернул.
Блондинка захохотала:
– Как романтично!
Лабухов с Контушовкиным одновременно с интересом посмотрели на ее трехслойное парфюмерное лицо, после чего Евгений Алексеевич с грустью спросил:
– Что было дальше?
– Что, что… – Ондрух недовольно покрутил курчавой головой. – В результате всего вышесказанного я сейчас хожу со своим старым, первым потерянным паспортом.
– Который как бы уже уничтожен. – У Лабухова задергался правый глаз.
– Абсолютно точно. И поскольку его как бы уже не существует, другими словами, подобный документ является явной фальшивкой, мне мусора шьют дело за его подделку.
– Просто изумительно! – Здесь блондинке все было понятно.
– Да, интересно. Про то, чтобы кто-нибудь преследовался органами за свой собственный, выданный ему государством паспорт, я никогда не слышал. Но ничего, старина, обойдется. Давайте и выпьем за это.
Юрий Иванович Воронин не далее как час назад понял, что прослушанная на днях фестиваля музыка действует на него каким-то особым необъяснимым образом, и теперь стоял сам не свой от сознания того, что больше ее уже никогда не услышит.
– Юрий Иванович, – успокаивала его малярша, – ну вы же богатый человек! Купите у дирижера… как там его… Гастарбайтера его произведения на дисках или компактах и будете дома или на рабочем месте наслаждаться.
– Дура ты… – Воронин закурил. – Нет у него еще никаких компактов и дисков тоже нет. – Главный инженер потерянно заморгал. – Он ее только недавно написал специально для фестиваля.
– Так он же говорил, что одну музыку – недавно, а другую – давно.
– Значит, врал, собака. Я интересовался этим у Сергея Сергеевича, и он мне четко все объяснил.
– Есть другой вариант, – немного подумав, пояснила умная малярша. – Купите у него авторские права и сами издайте понравившуюся вам музыку на компактах в нескольких экземплярах. Напоминаю вам, что вы очень богатый человек, Юрий Иванович!
– А что? Это мысль. Молодец, очень мило. Я поручаю именно тебе провести с этими боснийцами все нужные переговоры.
– Правда?! Я так горжусь вашим доверием…
Воронин зло усмехнулся:
– Сегодня утром ты была обычной девушкой, красящей стены, сейчас ты уже – целый бригадир. А если собьешь полцены от той, которую назовут тебе супостаты, станешь начальником участка.
Малярша хотела упасть в обморок от счастья, но передумала.
Воронин, не ожидая сиюминутной благодарности, немедленно погнал рабочую девушку на вражеские редуты:
– Махни еще рюмку для храбрости – и вперед! Они сейчас разомлели от умиления – возьмешь их голыми руками.
– Я готова!
– Даже без водки? Мне же на тебя жаловались, что ты – пьющая.
– Кто?!
– Ну, зная твой лихой характер, я тебе, разумеется, не назову фамилий.
– А теперь я на них буду жаловаться! Пришло мое время! И ведь я всех вспомню, всех, кто мешал мне жить.
– Выпей, выпей. Я тебе разрешаю.
Девушка с радостью опрокинула рюмку и, решительно отодвинув вилку с кусочком семги, вежливо протянутую Ворониным, и важно подтянув на виду у всех свои сногсшибательные колготки, шагнула в такое долгожданное светлое неизвестное:
