Антология сатиры и юмора России XX века. Том 2. Виктор Шендерович - Виктор Анатольевич Шендерович

— Карта, — буркнул старичок, шмыгнув носом.

— Какая карта? — обернулся Кузовков.

— Кореи, — пояснил гость. — Ты в Корею хотел, на войну… Забыл?

— О господи, — только и сказал на это Сергей Петрович. И, помолчав, добавил: — Где ж тебя носило сорок лет?

— Там… — Гость печально махнул рукой.

— В Лапландии? — смутно, улыбнувшись, вспомнил вдруг Кузовков.

— Какой там Лапландии… — неопределенно ответил старичок. — Сыктывкар, — понизив голос, доверительно сообщил он. — Я к тебе шел, а тут милиция. Паспортный режим, и вообще… Классово чуждый я оказался. — Старичок вдруг оживился от воспоминаний и молодцевато крикнул: — Десятка в зубы и пять по рогам!

— Чего? — не понял Кузовков. Старичок повторил. Переспрашивать снова Сергей Петрович не стал.

— Ну вот. А потом ты переехал… Я уж искал, искал… ну и вот… — Гость смущенно высморкался. — С Новым годом, в общем.

Помолчали. Старичок так и сидел, где посадили, — на ящике для макулатуры.

— Холодно было? — спросил Кузовков про Сыктывкар.

— Мне в самый раз, — просто ответил старичок.

— Ты заходи, — спохватился Кузовков. — Что ж это я! Чаю попьем…

— Нельзя мне горячего, Сереженька. — Гость укоризненно покачал головой. — Все ты забыл.

— Ну извини, извини!

Еще помолчали.

— А вообще, как жизнь? — спросил гость.

— Жизнь ничего, — ответил Кузовков. — Идет…

— Ну и хорошо, — сказал гость. — И я пойду. Сними меня отсюда.

Кузовков, взяв под мышки, поставил невесомое тело на грешную землю.

— У меня тут еще должок есть, — поделился старичок и почесал зипун, вспоминая. — Толя Зильбер. Из пятого подъезда, помнишь?

Кузовков закивал:

— Тоже переехал?

— Еще как переехал! — Старичок, крякнув, взвалил на плечо мешок, снова полный под завязку. — Штат Нью-Джерси! Но делать нечего — найдем! А то как же это: в Новый год — да без подарочка?

— А что ему? — живо поинтересовался Кузовков.

— Марки, — ответил Дед Мороз. — Серия «Третий Интернационал». Бела Кун, Антонио Грамши… Негашеные! Очень хотел. Ну, прощай, что ли, пойду!

Старичок поцеловал референта в щечку — и потопал к лестнице. Через минуту голос его несся снизу: «Иду, иду к Толечке, несу, несу пряничек… Поздравлю маленького…»

Жалость к прошедшей жизни выкипела, оставив в горле сухой остаток сарказма.

— С че-ем? — перегнувшись в полутемный пролег, крикнул Кузовков. — С Новым, пятьдесят первым?

— Лучше поздно, чем никогда! — донеслось оттуда.

Жизнь масона Циперовича[13]

Ефим Абрамович Циперович работал инженером, но среди родных и близких был больше известен как масон.

По дороге с работы домой Ефим Абрамович всегда заходил в гастроном. Человеку, желавшему что-нибудь купить, делать в гастрономе было нечего, это знали все, включая Ефима Абрамовича, но каждый вечер он подходил к мясному отделу и спрашивал скучающего детинушку в халате:

— А вырезки что, опять нет?

Он был большой масон, этот Циперович.

Дома он переодевался из чистого в теплое и садился кушать то, что ставила на стол жена, Фрида Моисеевна, масонка. Фридой Моисеевной она была для внутреннего пользования, а снаружи для конспирации всю жизнь называлась Феодорой Михайловной.

Ужинал Ефим Абрамович без водки. Делал он это специально. Водкой масон Циперович спаивал соседей славянского происхождения. Он специально не покупал водки, чтобы соседям больше досталось. Соседи ничего этого не подозревали и напивались каждый вечер как свиньи. Он был очень коварный масон, этот Циперович.

— Как жизнь, Фима? — спрашивала Фрида Моисеевна, когда глотательные движения мужа переходили от «престо» к «модерато».

— Что ты называешь жизнью? — интересовался в ответ Ефим Абрамович. Масоны со стажем, они могли разговаривать вопросами до светлого конца.

После ужина Циперович звонил детям. Дети Циперовича тоже были масонами. Они масонили как могли, в свободное от работы время, но на жизнь все равно не хватало, потому что один был студент, а в ногах у другого уже ползал маленький масончик по имени Гриша, радость дедушки Циперовича и надежда мирового сионизма.

Иногда из соседнего подъезда приходил к Циперовичам закоренелый масон Гланцман, взявший материнскую фамилию Финкельштейнов и давно ушедший с ней в подполье. Гланцман пил с Циперовичами чай и жаловался на инсульт и пятый пункт своей жены. Жена была украинка и хотела в Израиль. Гланцман в Израиль не хотел, хотел, чтобы ему дали спокойно помереть здесь, где промасонил всю жизнь.

Они пили чай и играли в шахматы. Они любили эту нерусскую игру больше лапты и хороводов — и с трудом скрывали этот постыдный факт даже на людях.

После пары хитроумных гамбитов Гланцман- Финкельштейнов уползал в свое сионистское гнездо во второй подъезд, а Ефим Абрамович ложился спать и, чтобы лучше спалось, брал «Вечерку» с кроссвордом. Если попадалось: «автор оперы «Демон», десять букв», — Циперович не раздумывал.

Отгадав несколько слов, он откладывал газету и гасил свет над собой и Фридой Моисеевной, умасонившейся за день так, что ноги не держали.

Он лежал, как маленькое слово по горизонтали, но засыпал не сразу, а о чем-то сначала вздыхал. О чем вздыхал он, никто не знал. Может, о том, что никак не удается ему скрыть свою этническую сущность; а может, просто так вздыхал он — от прожитой жизни.

Кто знает?

Ефим Абрамович Циперович был уже пожилой масон и умел вздыхать про себя.

Статус[14]

— Что ж ты не едешь? — выкрикнул Коган.

— А ты? — выкрикнул в ответ Янкелевич.

Начиная с девяти вечера, когда Янкелевич приперся к Когану с бутылкой джина, эти вопросы выскакивали из их разговора с регулярностью механической кукушки. А теперь было два часа ночи, и Коган, ударяя себя ладонью в лысый лоб, взвыл:

— Достал! Достал ты меня! Я хочу жить тут!

— Ну и дурак, — сказал Янкелевич.

— Так поезжай! Скатертью дорога!

— Куда? — хищно поинтересовался Янкелевич. — В Израиль?

— В Израиль!

На это Янкелевич ничего отвечать не стал, а согнул руку в локте, другую положил поперек и получившееся показал собеседнику.

— Но ведь ты же еврей! — вскричал Коган.

— Сам ты еврей, — надменно ответил Янкелевич, — я гражданин мира.

Выпили.

— И потом. — сказал Янкелевич, — визы, шмизы, и весь этот геморрой, чтобы вместо Проханова иметь Арафата?

— На хуй обоих, — согласился Коган. — А в Америку бы ты поехал, — уточнил он, когда закусили.

— В Америку — да, — подтвердил Янкелевич.

— И что ты будешь там делать?

— Рожу сына, станет президентом.

— Правильно, — одобрил Коган. — А до тех пор можно и на пособии посидеть.

— Плевать! — сказал Янкелевич. — Свободный человек в свободной стране! В Америке никому не будет до меня дела.

— Сеня, — сказал Коган. — Оставайся у меня и перестань ходить на работу. Через неделю о тебе никто не