Антология сатиры и юмора России XX века. Том 2. Виктор Шендерович - Виктор Анатольевич Шендерович
Шло время, полк стыл на плацу; прапорщик Трач, топчась позади взвода, говорил прапорщику Зеленко: «Во погодка… Придется отогреваться, Колян?» — и попихивал того локтем в бок. «Нечем», — сумрачно отвечал Колян и отворачивался от ветра. Они говорили, а ветер все дул, и листья скачками неслись мимо ротных колонн.
После развода на плацу осталась седьмая рота — был ее черед ходить строем. Плац опустел, и звуки со стороны стрельбища доносились глуше обычного.
Прошло два часа. Ветер выл, обдирая деревья, а седьмая все ходила, увязая в листве, как в снегу. На исходе третьего часа, выполняя команду «правое плечо вперед», из строя выпал сержант второго года службы Веденяпин. Ни слова не говоря, он сел на плац, разулся и, встав, с тоскливым криком поочередно запустил в небо оба сапога. Сапоги улетели и не вернулись, а Веденяпин шагнул с плаца — и навсегда пропал в листопаде.
Когда листва начала шуровать в намертво закупоренном помещении штаба полка, дежурный по части решился наконец послать дневального за отцом-командиром.
Позже дневальный этот неоднократно пытался объяснить, как ему удалось заблудиться на целых полдня среди трех домов офицерского состава, да только никого не убедил. Особенно он не убедил полковых особистов. Отправленный на гауптвахту, дневальный потерял конвоиров и, занесенный листвой по голенища, долго еще стоял посреди гарнизона как памятник осени.
Не дождавшись командира, дежурный по полку, заранее вспотев, доложил о катаклизме в дивизию, и оттуда велели:
— строевые прекратить,
— роту вернуть в казармы,
— листопад ликвидировать.
Седьмую роту откопали практически без потерь; утрамбованную листву вывезли на грузовике к сопкам и зарыли в яме шесть на два на полтора, чтобы больше не видеть ее никогда.
Отличившимся при зарытии было выдано по пятьдесят граммов сухофруктов.
Приехавший перед разводом комдив лично проверил чистоту плаца, дал необходимые распоряжения, касавшиеся дальнейшего хода службы, — и убыл в штаб.
А ветер дул себе, потому что никаких приказаний в его отношении не поступало.
Беда грянула через два часа: в полк приехал генерал с такой большой звездой на плечах, что дневальный сразу упал без сознания. Из штаба ли округа был он, из самой ли Москвы — разобрать никто не успел, а спросить не решились. Шурша листвой, генерал протопал на плац, поворотил туда-сюда головой на красной шее, спросил, почему бардак на плацу, рассвирепел, обозвал офицерский состав недлинным, но очень обидным словом, повернулся и уехал.
Проводив нехорошим взглядом толстую генеральскую машину, командир полка внимательно посмотрел под ноги, потом сощурился на небо и увидел в уже неярком его свете: на плац, с наглым изяществом пританцовывая в воздушных потоках, опускались листья.
Он тяжело поднялся к себе в кабинет, сел за стол, снял фуражку и вызвал комбатов. И уже бежали, тараня плечами ветер, посыльные к ротным, и сержанты строили свои отделения
Через час личный состав полка, развернувшись побатальонно, схватился с осенью врукопашную. Не желавшее падать обрывалось вручную, остальное ломалось и пилилось. Ритуальные костры задымили в небо. К отбою по периметру плаца белели аккуратные пеньки.
С анархией было покончено.
Все разошлись. Только новый дежурный по части долго курил, стоя перед пустынным асфальтовым полем, словно еще ожидал какого-то подвоха. В казармах гасли огни, над черной плоскостью полкового плаца, ничего не понимая, взлетал и кружился последний неистребленный лист.
В шесть утра молоденький трубач из музвзвода продудел подъем и, засунув ладони под мышки, побежал греться в клуб.
На плац опускался снег.
Святочный рассказ[12]
Однажды в рождественский вечер, когда старший референт чего-то там такого Сергей Петрович Кузовков ел свою вермишель с сосиской, в дверь позвонили.
Обычно об эту пору возвращалась от соседки жена Кузовкова: они там калякали на кухне о своем, о девичьем. Но на этот раз вместо жены обнаружился за дверью диковатого вида старичок с бородой до пояса, в зипуне и рукавицах. За поясом зипуна торчал маленький топорик.
Первым делом Кузовков подумал, что это и есть тот самый маньяк, которого уже десять лет ловили в их микрорайоне правоохранительные органы. Старичок улыбнулся и достал из-за спины огромный холщовый мешок.
«Вот, — порадовался Кузовков своей догадливости. — Таки есть».
Но нежданный гость не стал кромсать его топориком и прятать останки в мешок, а вместо этого заухал, захлопал рукавицами, заприседал и, не попадая в ноты, неверным дискантом, запел:
— А вот я гостинчик Сереженьке, а вот я подарочек деточке…
Кузовков временно потерял дар речи. Старичок довел соло до конца, улыбнулся щербатым, тронутым цингой ртом и по-свойски подмигнул старшему референту. Это нагловатое подмигивание вернуло Сергея Петровича к жизни.
— Вы кто? — спросил он.
— Не узна-ал, — укоризненно протянул пришелец и, покачав головой, зацокал.
— Чего надо? — спросил Кузовков.
— Да я это, Сереженька! — уже с обидой воскликнул старичок. — Я, дедушка…
Тут самое время заметить, что оба дедушки Кузовкова давно умерли, но и при жизни были ничуть не похожи на щербатого в зипуне.
— …солдатиков тебе принес, — продолжал тем временем старичок. — Ты же просил у меня солдатиков, Сереженька!
С этими словами он шагнул вперед и опорожнил свой треклятый мешок. Туча пыли скрыла обоих. Зеленая оловянная рать, маленькие, в полпальца, танки и гаубицы посыпались на пол кузовковской прихожей, а старичок снова завел свои варварские припевки.
— Вы что? — завопил Кузовков. — Не надо тут петь! Прекратите эту шизофрению! Какие солдатики!
— Наши, наши, — ласково успокоил его певун. — Советские!
Тут Кузовков молча обхватил рождественского гостя поперек зипуна, вынес на лестничную клетку и посадил на ящик для макулатуры.
— Так, — сказал он. — Ты, кащенко. Чего надо?
— Сереженька! — простер руки старичок.
— Я те дам «Сереженька», — посулил Кузовков, которого уже лет двадцать не называли иначе как по имени-отчеству. — Чего надо, спрашиваю!
В ответ старичок пал на кузовковское плечо и горько заплакал.
— Да дедушка же я! — всхлипнул он наконец. — Дедушка Мороз! Подарочков принес… — Старичок безнадежно махнул рукавицей и начал утирать ею слезы. — Солдатиков, как просил… А ты… С Новым годом тебя, Сереженька! С Новым, тысяча девятьсот пятьдесят первым!
Настала глубокая тишина.
— С каким? — осторожно переспросил наконец Кузовков.
— Пятьдесят первым…
Старичок виновато заморгал белыми от инея ресницами и потупился.
Кузовков постоял еще, глядя на гостя, потом обернулся, внимательно посмотрел вниз. Потом присел у кучки оловянного утиля.
