Как стать никем. Апокалипсис по-питерски - Алексей Гагач

Маховик махровой графомании (о! как сказал-то!) был запущен в этот временной отрезок моей жизни, оправдывая детские мечты о писательстве и предначертании высших сил. Классики беспокойно ёрзали в склепах, а я писал первый и, к счастью, последний акт пьесы «Питерское», такой же ненужной миру, как и сами персонажи:

«Санкт-Петербург. Ночь – знойная и белая, как горячка. Даже самые одиозные бойцы алкогольного фронта обрели тяжёлое забвение в своих конурах. Угол Английского проспекта и улицы Декабристов. Старое здание напротив дома Блока, где восемьдесят лет назад „умер от смерти“ голодающий поэт-символист, в честь которого потом назовут ресторан.

Тёмная комната – узкая, но глубокая. Высокий, украшенный лепниной потолок. Патрон с лампой накаливания, паутина. Скудная старая мебель. Кресло-качалка со сломанным подлокотником. Заляпанные обои с узорами из цветов. Большое прямоугольное окно с облупившейся краской на раме, выходящее в тесный двор. Питерский колодец. В комнату льётся уютный свет из дома напротив. К окну приставлен большой стол. На столе бардак – печатная машинка, остатки ужина, консервная банка с окурками, пустые бутылки (фуфырики, фанфурики, мерзавчики… кому как нравится).

У стены штабелями уложены коробки с книгами, промежутки между коробками тоже заполнены книгами, чтобы выровнять слои кладки. Книги все одинаковые – стало быть, из нераспроданного тиража. Чьи-то ненужные мысли. Раньше тут жил писатель. На коробки брошен матрас, настелено тряпьё. На тряпье спит такой же ненужный алкоголик Миха. Взъерошенный, худой и тревожный. Чёрные жёсткие волосы, усы, щетина, лицо в шрамах, сломанный нос, смуглая цыганская кожа. Ещё пять лет назад – большой бизнесмен, занимающийся оптовым импортом дорогих тачек, имеющий в архиве фотографии с Собчаком и другими шишками и буграми северной столицы. Но сам Миха шишкой не вышел. Изменила Михе любимая жена. Колоссом он был на глиняных ногах – обрушился, остался нищ и гол.

По пьяни, а в другом состоянии его никто и не видел, Миха орёт, что у него под окнами пять „мерсов“ припарковано, что можно устроить гонку, если кто не ссыт. Посему окружающие Миху называют ласково – Гонщик на пиздюлях.

– Миха, на пиздюлях сегодня поедешь? Вон, Олег для тебя палку уже нашёл – покрепче да подлиннее.

– Я братву позову, они Олега накуканят, как сказочного петушка, на его, сукэнэх, палочку. Ща в „мерс“ сяду и поеду за братвой! Не веришь? Вон, под окном у меня, пять „мерсов“ стоит!

А вечером в коммуналку возвращается пьяный и уставший, бывший архитектор, а теперь подсобный рабочий на стройке, алкоголик Олег. Олег дежурно катает Миху на пиздюлях. За что? За то, что Миха – „подлое чмо, пиздун и уёбище“. Так Миха и существует изо дня в день. Но сейчас алкоголик сладко спит, а точнее – телепортируется в новый, неотличимый от других день, где есть фуфырики, „мерсы“, архитектор Олег, гонки на пиздюлях и тараканы.

Тараканы сидят у изголовья книжной кровати. Такие огромные, что размером аж с человека, да и с человеческими лицами, умудрёнными алкоголем и несчастьями, вспухшими и светлыми, как светла полярная ночь. Тараканы поют под гитару вальсовую колыбельную на пронзительный и грустный бардовский мотив.

Куплет.

Пусть снится тебе вобла

И пива реки, раки.

Хорошая квартира,

Кровать где есть

И нож.

Как ты добудешь даму

В свирепой, честной драке.

Как ты её обнимешь

И Бродского прочтёшь.

Припев.

Тик-так, тик-так,

Будильник – враг.

Стучится в дверь

Сосед-мудак.

А тебе просто так

Пусть приснится коньяк

„Александр Бержерак“.

Куплет.

Свободный неформал ты —

Работы нет, прописки.

За комнату не платишь

И пьёшь за чей-то

Счёт.

А может, уже хватит

Мешать спирт и ириски?

Устройся на работу —

Ведь рядом есть

Завод.

Припев.

Тик-так, тик-так,

Мясо собак.

Поём, орём и

Ни дня без драк.

Пусть придёт к тебе

Вдохновение, дурак, и

Сирано де Бержерак.

Во время второго куплета в окне появляется тёмный силуэт, который медленно пробирается по карнизу к центру окна. Тёмный силуэт – это друг спящего, алкоголик по имени Лёха. В отличие от Михи, Лёха никогда не был успешным бизнесменом. Зато Лёха очень успешно бухал с седьмого класса школы. По характеру общителен, в меру агрессивен. Много и вдохновенно врёт. Впрочем, только красоты ради, не для выгоды, обманываться он и сам рад.

Удостоверившись, что попал в нужное окно, Лёха дубасит по раме, создавая жуткий шум, дребезг и звон.

– Мифа, фука, где мой фотоаппар-р-рят?!

У алкоголика Лёхи мало зубов, он жутко шепелявит, гнусит и, вдобавок ко всем имеющимся речевым напастям, безудержно грассирует.

Тараканы бросают гитару и разбегаются кто куда.

Миха спит.

Лёха настойчиво стучит:

– Мифа, откр-р-рывай, фука. Ты что, пр-р-ропил его?

Миша поднимает голову, оглядывается.

Лёха плющит лицо к стеклу. Стучит:

– Мифа, фука, гад! Отдай мой фотоаппар-р-рят!

Миша, пошатываясь, идёт к окну, открывает. Спрашивает испуганно, на выдохе:

– Ты кто?

Лёха:

– Сир-рано де Бер-ржер-рак!

Пробует залезть. Миха узнаёт друга и захлопывает окно перед Лёхиным носом.

Лёха стучит:

– Мифа, ты фто, офуел? Я тебя поймаю, флышишь? Вер-рни фотоаппар-р-рят! Ты его пр-роп-пил, да? А, Мифа-фука?!

Миха ложится спать.

На улице стреляет салют. Слышны пьяные весёлые голоса.

Лёха заворожённо смотрит на небо, униженно втянув голову в плечи. Алкаш со своим потерянным фотоаппаратом выглядит на фоне чужого праздника нелепо. Ну или праздник выглядит нелепо на фоне алкаша.

У Лёхи спадают спортивные штаны, обнажая кривые и тонкие ноги, но он не замечает этого.

– А-а-а! Маньяк! Извращенец! Онанист! – впадает в ненужную истерику какая-то нервная дама.

Лёха пугается и валится с карниза на волнистый питерский асфальт.

Вокруг спящего Михи снова кучкуются тараканы-барды с гитарой, запевая третий куплет:

Ты, сволочь, совесть пропил,

Пустил себя по миру,

Но мира в мире нету,

И в мае труден

Труд.

Как будто кто-то где-то

Когда-то что-то понял.

А понял кто-то где-то,