Марк Твен - Том Соуер за границей

Большею частью мы лежали на спинѣ и болтали, спать намъ не хотѣлось. Томъ говорилъ, что мы теперь въ самой «Тысячѣ и одной ночи». По его словамъ, именно здѣсь произошло самое затѣйливое изъ всѣхъ происшествій, о которыхъ разсказывается въ этой книгѣ. Мы все смотрѣли внизъ, пока онъ передавалъ намъ этотъ разсказъ, потому что нѣтъ ничего любопытнѣе вида той мѣстности, въ которой происходило описываемое въ книгѣ. Разсказъ шелъ объ одномъ погонщикѣ верблюдовъ, у котораго пропалъ верблюдъ. Онъ искалъ его въ степи, встрѣтилъ тутъ одного человѣка и спросилъ у него:

— Не видалъ-ли ты сегодня заблудившагося верблюда?

Прохожій спросилъ въ отвѣтъ:

— Не слѣпъ-ли онъ на лѣвый глазъ?

— Да.

— Не выпалъ-ли у него одинъ изъ переднихъ зубовъ?

— Да.

— Не хромъ-ли онъ на заднюю лѣвую ногу?

— Да.

— Не былъ-ли онъ навьюченъ съ одной стороны просомъ, съ другой медомъ?

— Да, но тебѣ нечего болѣе входить въ подробности; уже ясно, что это тотъ самый, а я тороплюсь. Гдѣ ты его повстрѣчалъ?

— Я его вовсе не видалъ, — отвѣтилъ прохожій.

— Не видалъ вовсе! Какъ же могъ ты описывать его съ такой точностью?

— Это всегда возможно человѣку, который умѣетъ употреблять въ дѣло свои глаза, ни одинъ признакъ не пропадаетъ у него даромъ, но многимъ людямъ глаза вовсе не въ прокъ. Я зналъ, что тутъ проходилъ верблюдъ, потому что видѣлъ его слѣды. Я зналъ, что онъ хромъ на лѣвую заднюю ногу, потому что онъ поберегалъ эту ногу и ступалъ ею только слегка, что было видно по слѣду. Я зналъ, что онъ слѣнъ на лѣвый глазъ, потому что трава была пообщипана только съ праваго края дороги. Я зналъ, что у него недостаетъ одного верхняго зуба, потому что на дернѣ, который онъ захватывалъ, оставался отпечатокъ челюсти съ такимъ изъяномъ. Съ одного бока просыпалось у него просо, на это указали мнѣ муравьи, съ другого просачивался медъ, на это указали мнѣ мухи. Я знаю теперь твоего верблюда, но я не видѣлъ его.

Джимъ сказалъ:

— Продолжайте же, масса Томъ. Это славная сказка, очень даже занимательная.

— Это все, — отвѣчалъ Томъ.

— Все? — повторилъ Джимъ въ изумленіи. — Но что же сталось съ верблюдомъ?

— Я не знаю.

— Масса Томъ, развѣ въ сказкѣ не говорится?

— Нѣтъ.

Джимъ пробылъ съ минуту въ недоумѣніи, а послѣ сказалъ:

— Ну!.. Не самый-ли это безтолковый разсказъ изъ всѣхъ, которые я слышалъ? Доходитъ до того самого мѣста, гдѣ интересъ раскаленъ до-красна, а тутъ и обрывается. Нѣтъ, масса Томъ, нѣтъ никакого смысла въ подобномъ разсказѣ. И вамъ такъ и неизвѣстно, нашелъ-ли тотъ своего верблюда, или нѣтъ?

— Неизвѣстно!

Я видѣлъ самъ, что не было толка въ разсказѣ, если его срѣзывали такъ, не доведя до какого-нибудь конца, но я не хотѣлъ дѣлать никакихъ замѣчаній, понявъ, что Тому уже досадно на то, что эффекта у него не вышло и что Джимъ задѣлъ самую слабую сторону сказки. Я всегда держусь того правила, что лежачаго не бьютъ. Но Томъ самъ обратился ко мнѣ и спросилъ:

— Ты что думаешь объ этомъ разсказѣ?

Тутъ уже, разумѣется, я долженъ былъ высказаться откровенно, совсѣмъ начисто, и сказалъ, что мнѣ кажется, совершенно также, какъ и Джиму, что такую сказку, которая обрывается рѣзко посерединѣ и не доводится ни до чего, пожалуй, и разсказывать не стоить.

Томъ опустилъ голову на грудь и вмѣсто того, чтобы взбѣситься, какъ я того ожидалъ, за то, что я отнесся такъ презрительно къ его разсказу, загрустилъ только, повидимому, и проговорилъ:

— Одни умѣютъ видѣть, другіе нѣтъ… именно, какъ сказалъ тотъ прохожій. Не то, что верблюдъ, цѣлый циклонъ прошелъ бы мимо васъ, а вы, тупицы, и его слѣда не могли бы примѣтить!

Я не понялъ хорошенько, что онъ хотѣлъ этимъ сказать, а онъ не сталъ объяснять. Это была одна изъ его обычныхъ выходокъ, я зналъ ихъ; онъ прибѣгалъ всегда къ нимъ, когда его поприжмутъ и онъ не знаетъ, какъ вывернуться. Я не обижался этимъ. Но мы порядочно разворотили слабую сторону его сказки, онъ не могъ не сознавать этого маленькаго факта и это грызло его, — какъ было бы и съ большинствомъ людей, — хотя онъ и старался не выдавать этого.

ГЛАВА VIII

Мы закусили на другой день рано по утру и стали смотрѣть внизъ на пустыню. Воздухъ былъ такой пріятный, благорастворенный, хотя мы находились не высоко. Послѣ захода солнца можно спускаться ниже и ниже надъ степью, потому что она остываетъ весьма быстро, такъ что на разсвѣтѣ можно еще летѣть очень низко надъ землею.

Мы наблюдали за тѣнью, отбрасываемою на песокъ нашею воздушною лодкой, потомъ оглядывались по сторонамъ, выжидая, не покажется-ли что въ степи, затѣмъ снова слѣдили за тѣнью, какъ вдругъ, почти прямо подъ нами, оказалось множество людей и верблюдовъ, лежащихъ кругомъ совершенно спокойно, точно бы спавшихъ…

Пріостановивъ машину, мы отступили немного назадъ, такъ что стали прямо надъ ними, и увидали тутъ, что это все мертвые! Морозъ пробѣжалъ у насъ по кожѣ. Мы притихли и перекидывались словами лишь вполголоса, какъ на какихъ-нибудь похоронахъ. Потомъ мы опустились тихонько и я вылѣзъ вмѣстѣ съ Томомъ, чтобы подойти къ этимъ людямъ. Тутъ были и мужчины, и женщины, и дѣти. Солнце изсушило ихъ такъ, что они потемнѣли, сморщились и загрубѣли, походя на тѣхъ мумій, которыя рисуются въ книжкахъ. Но при всемъ томъ, не повѣрите, они казались живыми, точно только погруженными въ сонъ: одни изъ нихъ лежали на спинѣ, раскинувъ руки на пескѣ, другіе на боку или ничкомъ, въ совершенно естественныхъ положеніяхъ, только зубы у нихъ оскаливались больше обыкновеннаго. Двое или трое сидѣли; между этими была одна женщина съ поникшею головою и ребенкомъ, лежавшимъ у нея поперекъ на колѣняхъ. Одинъ мужчина сидѣлъ, обхвативъ свои колѣна руками и уставясь своими мертвыми глазами на молодую дѣвушку, распростертую передъ нимъ. Онъ казался до того грустнымъ, что было больно смотрѣть на него. И нельзя себѣ вообразить мѣста, болѣе безмолвнаго, нежели было это! Между тѣмъ, при легкомъ дуновеніи вѣтерка, прямые черные волосы, свѣсившіеся на щеки у этого человѣка, начинали колыхаться, и и вздрагивалъ, потому что мнѣ казалось, что онъ трясетъ головой.

Нѣкоторые изъ этихъ людей и животныхъ были полузанесены пескомъ, но большинство лежало открыто, потому что песокъ былъ здѣсь мелокъ, а самая почва тверда и камениста. Одежда несчастныхъ уже поистлѣла и многіе трупы лежали почти обнаженные: если мы дотрогивались до какого-нибудь лоскута, онъ расползался у насъ въ рукахъ, какъ паутина. Томъ говорилъ, что эти люди лежатъ здѣсь, по всему вѣроятію, уже многіе годы.

Возлѣ нѣкоторыхъ изъ нихъ валялись заржавленныя ружья; у другихъ были сабли и длинные пистолеты въ серебряной оправѣ, заткнутые за шали, служившія поясами. Верблюды лежали не развьюченные, но мѣшки на нихъ разорвались, сгнили, и грузъ изъ нихъ вывалился на землю. Мы полагали, что оружіе уже ни къ чему мертвецамъ и взяли себѣ по саблѣ и нѣсколько пистолетовъ. Взяли мы тоже одинъ ящичекъ, потому что онъ былъ очень красивъ и затѣйливо выложенъ, и хотѣли схоронить трупы, но не могли придумать, какимъ способомъ сдѣлать это: подъ рукою не было ничего, кромѣ песка, а его могло снести вѣтромъ снова, это было ясно. Мы рѣшились покрыть, по крайней мѣрѣ, хотя ту бѣдную молодую дѣвушку, нѣсколькими шалями, которыя вытащили изъ одного лопнувшаго вьюка, но когда мы начали заваливать ее и пескомъ, у мужчины зашевелились волоса; мы содрогнулись и не смѣли продолжать: онъ точно пытался выразить намъ, что не хочетъ, чтобы мы ее закрывали, потому что ему нельзя будетъ тогда смотрѣть на нее. Я понималъ, что она была ему дорога и не хотѣлось бѣдному оставаться совсѣмъ одинокимъ.

Мы поднялись выше, направились далѣе и скоро это темное пятно среди песковъ исчезло изъ нашихъ глазъ и не суждено уже было намъ увидать, когда-либо опять, этихъ несчастныхъ. Мы дивились и разсуждали, стараясь угадать, какъ они здѣсь очутились, что ихъ постигло, но не могли придумать ничего. Сначала мы предположили, что они, по всей вѣроятности, сбились съ пути и блуждали, пока не истощили всѣхъ своихъ продовольственныхъ запасовъ и воды, а потомъ изнемогли отъ лишеній; но Томъ замѣтилъ, что ни хищные звѣри, ни коршуны, не трогали ихъ, поэтому наша догадка была невѣрна. Наконецъ, мы и перестали угадывать, рѣшившись вовсе не думать болѣе объ этомъ предметѣ, который только наводилъ на насъ уныніе.

Открывъ ящичекъ, мы нашли въ немъ драгоцѣнные камни и золотыя вещицы. Тутъ была цѣлая куча ихъ, вмѣстѣ съ нѣсколькими маленькими покрывалами, въ родѣ тѣхъ, которыя были на мертвыхъ женщинахъ. Они были окаймлены бахромами изъ странныхъ золотыхъ монетъ, мнѣ незнакомыхъ. Мы подумали, не воротиться-ли намъ, попытаться розыскать опять тѣхъ мертвыхъ и возвратить имъ эти вещи; но Томъ разсудилъ, что это не слѣдуетъ: въ этихъ мѣстахъ водилось много разбойниковъ; они могли придти и украсть это, и тогда грѣхъ былъ бы на насъ, потому что мы ввели бы ихъ въ искушеніе. И мы отправились далѣе; я только жалѣлъ о томъ, что мы не обобрали всего, что тамъ было; такимъ образомъ, не оставалось бы уже вовсе повода къ искушенію.