Хорхе Ибаргуэнгойтия - Убейте льва
— Вперед, за славу! Кто ее хочет, за мной!
Сказав это, взял свой мачете в зубы и поплыл к острову. Тысяча голых людей вплавь последовали за ним с мачете в зубах. Многие утонули, но многие и преодолели стометровый канал, отделяющий остров от суши, и как с неба свалились на сто сорок трех испанцев, которые их вовсе не ждали и праздновали день Святой Марии Заступницы и годовщину славной победы испанского флота при Лепанто[5]. Было двадцать четвертое мая. В живых не осталось ни одного испанца.
Дон Касимиро Пиетон, в ту пору молодой стихоплет, воспел этот подвиг в поэме из тысячи звонких строк (по одной на каждого участника), где назвал Бестиунхитрана, которому было двадцать четыре года, «малолетним героем», в чем, в общем, никогда не раскаивался.
Ежегодно двадцать четвертого мая негры с Дымного болота и индейцы из Козьего ущелья собираются на берегу моря и пляшут подряд шесть часов под звуки бонго перед дипломатическим корпусом, государственными служащими и портовым людом. Ровно в шесть прибывает Бестиунхитран на коне, в мундире бригадного генерала. Сбрасывает с себя предметы одежды, остается в одном исподнем, берет в зубы мачете и повторяет героический заплыв до Кременбраля, где его встречает музыкой Артиллерийский оркестр, а сеньорита, олицетворяющая Родину, увенчивает его лавровым венком.
Многие следуют за ним, и каждый год кто-нибудь непременно тонет. Всем известна заветная мечта толстосумов Пончики, что «Толстяк когда-нибудь захлебнется под Кременбралем». Но мечта остается мечтой в течение всех двадцати восьми лет, прошедших со времени завоевания независимости.
Пепе Куснирас и Пако Придурэхо закусили в отеле «Инглатерра» и явились на берег — белые костюмы, соломенные панамы — к половине пятого, когда танцы были в разгаре.
Глуховатый сэр Джон Фоппс мирно дремлет в качалке под навесом. Рядом первый секретарь британского посольства отмахивается от мошкары.
Стараясь не наступить на объедки жареной рыбы и скорлупу зеленых кокосов, валяющиеся на песке, оба молодых денди добираются до «платного навеса», кланяясь мимоходом Благодилье, Пиетону и сеньору Де-ла-Неплохес, которые зевают на своих местах под депутатским навесом. В то время как Пако Придурэхо покупает билеты, кто-то с галерки пылко приветствует Куснираса. Он отвечает на приветствие, а когда приятель занимает место с ним рядом, спрашивает его:
— Кто это?
Придурэхо смотрит в сторону сидящего на общей скамье, тот вторично снимает шляпу, склоняет голову и улыбается.
— Это один музыкант, протеже Ангелы Беррихабаль.
Куснирас не может припомнить Простофейру, который вместе со своей женой, тещей и доньей Роситой Гальванасо бесплатно присутствует на спектакле, ибо Гальванасо, отвечающий за охрану порядка, выдал им пропуска.
Индейцы гуарупа пляшут под аккомпанемент атабалей, колокольцев, тростниковых флейт и гитарронов; негры — под стук барабана бонго и тумбы. Все вместе и все вразброд. Танцоры поддают себе жару спиртным, кое-где вспыхивают стычки, кое-где люди от изнеможения и с перепоя падают на песок и засыпают мертвецким сном.
Артиллерийский оркестр и школьники поочередно перевозятся на Кременбраль в шлюпке начальника порта. Дон Карлосик и дон Игнасио Пофартадо, боясь, что их отсутствие будет замечено и это повлечет за собой неисчислимые и непоправимые беды, нехотя притаскиваются к концу представления. Коко Даромбрадо и Жеребчик Ройсалес, изрядно опохмелившись после вчерашней попойки и спотыкаясь на каждом шагу, появляются вслед за ними, чтобы «поглазеть, как будет пускать пузыри Толстяк».
Наконец прибывает Бестиунхитран, сопровождаемый приветственными криками толпы и грохотом военных оркестров. Он раздевается, бросается в море, произносит свою знаменитую фразу и переплывает без всяких эксцессов канал во главе сотни тех, кому ударил в голову хмель.
Когда он появляется на другом берегу и «Родина» увенчивает его лавровым венком под звуки пончиканского гимна и при вспышках фейерверочных огней — шквал аплодисментов, грохот бонго, крики, — Куснирас, вставший ногами на кресло, чтобы лучше видеть, оборачивается к Пако Придурэхо и говорит:
— Такого на выборах не одолеть. Такого надо убить.
Проходит минута, прежде чем Придурэхо соображает, что друг говорит всерьез. И отвечает:
— Конечно! Но как?
Той ночью умеренных в казино ждал сюрприз, некоторых едва не хватил удар. Пепе Куснирас, их последняя надежда, отказался выставить свою кандидатуру на президентских выборах.
— Но вы же прислали депешу, подтверждающую ваше согласие.
— Согласие «в принципе», — поправляет Куснирас. — Теперь речь идет об отказе. Я поразмыслил и реально оценил собственные возможности. Во-первых, полагаю, что у меня нет шансов быть избранным; во-вторых, полагаю, что, если бы и произошло чудо и мы победили на выборах, Бестиунхитран, который явно не хочет расстаться с властью, как показывает смерть доктора Спасаньи и соответствующие поправки к Конституции, обладает достаточной силой и популярностью, чтобы произвести переворот и свергнуть нас в течение пары дней. Вот тогда мы действительно сядем в лужу. И я, и вы.
Его, казалось бы, неопровержимые аргументы, которые сводятся к единственному вопросу: зачем бороться, если нет надежды? — не убеждают ни самых заядлых умеренных, сверхумеренных, таких, как Благодилья, Пиетон и сеньор Де-ла-Неплохес, вот уже пятнадцать лет лишь толкующих о борьбе за гражданские права; ни самых робких, таких, как дон Игнасио Пофартадо, которого одна мысль о Законе об экспроприации лишает сна и покоя. Остальные, считающие, что коль скоро нельзя победить, надо по крайней мере ладить с тем, кто побеждает, — такие, как дон Карлосик, дон Бартоломе Ройсалес и Банкаррентос, — выражают полное понимание, ни в чем не обвиняют Куснираса и даже защищают его после того, как он встает, выходит из Актового зала и идет в бар казино пропустить стаканчик «Тома Коллинза». Но, когда дон Карлосик предлагает выдвинуть кандидатом в президенты от Умеренной партии Бестиунхитрана, он терпит фиаско, ибо реакционные, непримиримые и обскурантистские силы, как их назвал бы Бестиунхитран, все же оказываются в большинстве.
— Мы не можем отдать себя ему на съедение и позволить лишить нас жизни, — говорит Пофартадо, думая не о жизни, а о доходах, которые приносят ему магазины фирмы, носящей его имя.
Жаркие дебаты и злокозненные предложения ведут к тому, что принимается решение поговорить с Бестиунхитраном и просить его отложить выборы, дабы иметь время подыскать кандидата.
Глава XII. Tête à tête и приемная президента
Павлин откидывает назад голову, взъерошивает перья под зобом, распахивает хвост веером, приготавливается, делает то, что хотел сделать, и кричит. Два дрозда кидаются в сторону, второй павлин отзывается на крик, сойка повертывает голову и одним глазом недоверчиво смотрит на него. Попугай гуакамайо, прикованный цепочкой к ветке, карабкается в свой обруч, цепляясь за него клювом.
Ангела и Куснирас идут по дорожке сада, наслаждаясь предвечерней прохладой.
— Мне хотелось бы что-то сделать, — говорит Ангела, — но я не знаю что. Хоть бы кто-нибудь мне посоветовал.
— Когда я приехал, — говорит Куснирас, — мне казалось, что можно победить на выборах и что Бестиунхитран не столь опасен. После позавчерашнего нашего свидания и церемонии «взятия Кременбраля» мои надежды рухнули. Участие в выборах не даст результатов, этот человек умело ведет страну к катастрофе. С ним надо кончать. Любыми средствами.
Ангела, насторожившись, останавливается, устремляет взор на олеандры и спрашивает:
— Какими средствами?
Куснирас, прежде чем ответить, ждет, когда она повернется к нему спиной и сунет нос в цветы. Уперевшись взглядом в бедра своей милой хозяйки и заложив руки в карманы своих безупречных брюк, он говорит:
— Надо убить его.
Ангела, встрепенувшись, но не оборачиваясь и продолжая нюхать цветы, спрашивает с замиранием сердца:
— Кто же его убьет?
Куснирас, сдерживая волнение, медлит минуту и отвечает:
— Ангела, я должен вам кое в чем признаться.
Ангела быстро оборачивается и смотрит ему в лицо.
— Но заклинаю вас нашей дружбой, — говорит Куснирас, — не передавайте никому то, что я сейчас скажу, даже если это покажется вам полным безумием.
Ангела утробным голосом, вибрирующим от нахлынувших нежных чувств, каковым сейчас вовсе не место, произносит:
— Говори же!
— Лошади, которых я привез, палки для гольфа, ружья, двенадцать баулов — все это не более как ширма. В действительности, если все обойдется, я хочу уехать из Пончики сегодня же вечером.
Ангела вздрагивает — наполовину искренне, наполовину притворно. Дотрагивается кончиками пальцев — движение одновременно элегантное, страстное и умоляющее — до рукава Куснираса и говорит прерывистым голосом:
