Георгий Эсаул - Рабочий
Кто позарится на синий и черный халат уборщицы?
Даже тараканы мимо пройдут с фанфарами и корзиночками для сбора крошек.
На белый халат, особенно, если молодая женщина в тон халату выбелила волосы — кто-нибудь и западет, попадет в хитрые сети любви и домоседства — так физкультурник падает в яму с водой.
Лёха не считал себя исключительным мужчиной, наоборот, полагал и гордился тем, что — серый, не выделяющийся из толпы — серых на голову не укорачивают.
Он остановился тогда у наклоненной Елены (она тряпкой водила по полу), и на полу Лёха заметил смятую пачку от сигарет «Родопи», а «Родопи» давно не продают, значит, кто-то из работяг в своё время купил несколько ящиков на ядерную зиму, и докуривает с отвращением: «Родопи, чтоб драло в ж…е».
Лёха вспомнил датскую поговорку, засмеялся около наклоненной кадровички-уборщицы, затем захохотал, словно ему щекотали павлиньим пером среднее ухо.
Елена продолжала работу, потому что время — дорого, а Лёха, или другой подглядывальщик доложит начальству, что Елена пренебрегает обязанностями уборщицы, ведет разговоры с посторонними людьми, вместо того, чтобы щеткой сбивала грязь с плафонов.
— Вы справедливо судите меня, милый рабочий, мне кажется, что я помню ваше имя — Лёха! — Елена сказала, повернула к Лёхе личико, и на нём на миг мелькнуло наглое выражение девушки из ночного клуба. — Я скверно поступаю, что трачу своё свободное время на подработку на должности уборщицы производственных помещений.
Но Судьба выбирает нам путь, и мы не свернем с нашего пути, даже, если сломается каблук на туфле.
Впрочем, не беспокойтесь, — Елена шваркнула тряпкой по башмаку Лёхи (Лёха подумал, что на зоне за подобное Елену убили бы, а шваркнутого, опущенного половой тряпкой, загнали бы под нары и опустили по понятиям). — Я не полагаю себя виноватой, что переспала с Анатолием и Мабукой — не знаю, от кого родился Валерочка, но он похож на всех моих парней, которых помню, и что-то неуловимое от тех, кого не разглядела в темноте.
Вышел ли конфуз, спросите вы у меня с целью затащить в постель, и я оправдаю ваш порыв, потому что мужчина всегда хочет женщину, пусть женщина даже — поломойка.
Возможно, вы очистите свою совесть, если возьмете меня в жены, а моего ребеночка усыновите — так поступают благородные люди, и в новом ребенке хранят гадкие свои тайны.
Вы же ищете во мне тайну, и свою тайну в меня вложите, как в железный сейф.
Соблюдайте правила приличия и до свадьбы не смотрите пристально на меня и в меня, вы же не аудитор и не фокусник.
Если я много говорю, то плюньте на меня с презрением; девушки опытные любят, когда мужчины их унижают, а мужчины получают удовольствие от унижений, когда станут стариками.
Лёха хмыкнул; булки Елены притягивали своей загадочностью, родными краями, где девушки без одежд разгуливают по пляжам.
Ни полового влечения, ни восторженности Лёха не испытывал, когда наблюдал булки кадровички-уборщицы, а только — туман, тайна женских булок.
Елена поняла молчание Лёхи, по-своему, по-женски: женщина, когда мужчина замолкает, уверена, что он влюбился в неё, замолчал, пораженный красотой.
— Вы думаете, что я падшая, потому что ни с того ни с сего веду с вами откровенные беседы в белом халате, под которым нет нижнего белья?
Мои прелести вы узнаете после свадьбы, а сейчас стоите, словно выпили две «Гжелки» и захмелели на сеновале с коровой.
Наблюдайте за мной, как в планетарии, и, когда придет время, сделайте мне предложение руки и сердца. — Елена плюхнула тряпку в ведро, словно утопила аиста в Белорусском болоте.
Она яростно протирала полы, а Лёха думал о булках молодой стройной женщины — стройной не от хорошей жизни, при хорошей жизни женщины наливаются истомой и жиром, размышлял о деликатности Елены — она могла тряпкой по лицу… у девушек так приятно.
Лёха представил, что женится на Елене, усыновит её сына, возможно, что чернокожего Валеру, и каждый день перед чаем в постели будет рассматривать булки жены.
Что за чувства возникнут: поэтические, сладкие, хорошие, или, наоборот, Лёха выбранит булки, назовет их конфидентом любовных интрижек, измен, стремлений найти лучшего мужа, чем он, а он — только пересадочный пункт, площадка для взлета Елены и её дальнейшего полета — птица с булками.
— Мужчина, отойдите, мешаете пожилым людям с ограниченными возможностями, — очень пожилая женщина с лицом пустыни Сахара оттолкнула Лёху, вывела из воспоминаний, и он чуть не сшиб полку с тортами «Полёт». — Я за тобой слежу, пьяный ты, на булки смотришь — украсть хочешь.
Мне ни к чему, не мой магазин, воруй, но, как представлю, что ты купишь булки, принесешь домой и вопьешься в них зубами, так дрожу от негодования и цинизма твоего.
Я всю жизнь учила детей литературе в школе, и по глазам вижу беспокойство, особое сладострастие, маску порока, робкий стыд, и всё это сосредоточено в тебе, потому что ты — хам.
Не только литературой я поднимала страну, но танцевала в любительском кружке балет — «Лебединое озеро» лихо отплясывала с закидыванием стройных ног.
Многие люди, далекие от искусства, называли наши танцы кабацкими, потому что балерины нашего театра нижнее белье не надевали.
Мы не носили нижнее не из-за глубокомысленной беспринципности и разврата, а исключительно для проветривания промежностей, что во время танца покрываются потом, а потом дурно пахнут, даже испанский тальк не помогал.
Отойди, я возьму булки себе, хотя они мне не нужны, но так я избавлю тебя на время от пороков и цинизма. — Старушка взяла с полки булки, забрала с ними воспоминания о Елене, руками мяла мечты и тайны.
Лёха купил половинку «Бородинского», пошел домой без булок и всю дорогу качал головой и повторял:
— Во как! Во как! Во как!
На диспансеризации, во как
Ежегодная диспансеризация с освобождением на день от работы — радость, или беда.
Каждый год работники завода на медкомиссии рассказывали и показывали врачам свои болячки или здоровье — так штангист хвастается перед балериной горой мускулов на ягодицах.
Для молодых рабочих диспансеризация — радость, потому что — отгул, можно выпить, поговорить в компании, в поликлинике в туалете поржать над девками.
Для пожилых работников медосмотр — трагедия, так как по состоянию здоровья могут освободить от занимаемой должности и списать на помойку пенсии с яблоками и домино.
Лёха не опасался диспансеризации — так волк в курятнике не боится лягушек.
Здоровье — практически здоров, для должности слесаря — в самый раз, как на голову керогаз.
Глазника Лёха прошел легко, не разглядел с утра — глаза слипаются — только две последние строчки.
Глазник строго посмотрел на Лёху, но затем выражение укоризны и журьбы сменилось пониманием — так погода меняется на Мадагаскаре:
— Употребляете? — окулист старательно дышал в сторону от Лёхи.
— По праздникам немного, — Лёха привычно соврал, и тоже отвернулся, дышал в сторону, пугал взглядом тараканов.
Глазник подписал направление, не сходил с ума, не заснул, и за это Лёха его мысленно похвалил, назвал фрезеровщиком от медицины.
Ушник выяснил, что слух у Лёхи притупленный, но от заводского шума, слегка, словно Лёха ушами две строчки не слышал.
— Употребляете? — ушник отвернулся и дышал в сторону, на клизьму для вымывания пробок из ушей.
— По праздникам, почти не употребляю, — Лёха с интересом рассматривал грязную плевательницу, в которой лежали окурки сигарет и папирос.
Ушник тоже пролетел со свистом, словно болт над станком.
Лёха воспрял духом, медосмотр проходил в темпе бального танца, и к обеду — свобода и шалман с пивом, рыбой и дружескими разговорами: кто в цехе самый лучший, а кто — самый дурак.
Около двери следующего кабинета Лёха задержался, из кабинета с хохотом выскочил молодой слесарь, но уже подающий надежды с красным носом Витёк.
Витёк, красный, как креветка в борще, хохотал, нарочно зажимал одной рукой рот, а другой рукой с карточкой прикрывал причинное место, словно не в одежде, а голый загорает на пляже в Серебряном Бору.
— ГЫЫЫ! Лёха, там девка молодая в яйца лазит, рассматривает в лупу, как у воробья.
Я думал, что она сумасшедшая, или выдумала рассматривание гениталий для своего удовольствия, потому что глядит с видимым удовольствием, а она говорит, что важно, чтобы каждый работник с пониманием относился к своим обязанностям, тогда и лобковых вшей ни у кого на производстве не будет.
Врачиха недавно окончила институт, поэтому работает с усердием, дерматолог, мать её так и разэдак.
Медсестрой у неё на подхвате Ильинична, пенсионерка, так Ильинична голову воротит, нарочно в окно смотрит, но не на мужские штуки.
Иди, Лёха, иди, только хозяйство своё у врачихи не оставь на разведение, — Витёк снова захохотал, вызвал интерес у парней около другого кабинета — так морской котик подзывает самку тюленя.
