Константин Изварин - Военно-морские рассказы
Корабль держит экономичный ход. Приглушенно ворча турбиной, перемалывает теплые воды Индийского океана. Освещение погашено, и путь освещают лишь ходовые огни. Темно, тихо, жарко. Сигнальная вахта откровенно скучает. Два, разомлевших от жары, с надетыми задом наперед тропическими пилотками из-под которых медленно протекают головы, героя-моряка, лениво скользят взглядом по звездному небу, гладкому морю и ждут, не дождутся вечернего чая. Того краткого времени, когда старший матрос Быстов, вздохнув тяжело, взберется по трапу и можно будет хоть на несколько минут спуститься в кондиционированную прохладу внутренних помещений, оставив небо и море на раскосые глаза верного товарища.
— Слышь, Ряузов? — медленно говорю я. Говорить лень, в глотке пересохло и вместо слов получается невнятное бормотание.
Ряузов не слышит. Он мучительно пытается разрешить сложнейшую проблему: что лучше — сидеть на леерах подобно баклану, или все-таки решиться и сделать целых три шага. На дистанции трех шагов находится трехлитровая емкость с водой — теплой и противной, но, все-таки, питьевой. Несколько длинных глотков подарят ему минутное облегчение и позволят еще раз окинуть взглядом абсолютно неразличимую во тьме линию горизонта. На его лице так ясно отражается эта борьба с собственной ленью, что если бы мне не было так жарко, честное слово, я бы рассмеялся.
Наконец, жажда превозмогла, и Ряузов, изобразив всем телом титаническое усилие, отправился в дальний путь.
Ноги передвигает как свежеошпаренная черепаха.
Я, не меняя позы, наблюдал за его перемещениями. Так, наверное, смотрят на людей каменные идолы острова Пасхи, умудренные сотнями лет неподвижного созерцания.
За спиной внезапно послышался шорох. Я обернулся и...
Из темноты — как когти скрючив длинные пальцы, оскалив зубы ( железный блеснул) и вращая глазами — метнулось нечто. Так мне показалось в первое мгновение. Второе мгновение я встречал уже рядом с Ряузовым, шумно глотающим теплую воду и ничего, кроме этого, не воспринимающим.
— У-у-у, — сказал еще раз Быстов и рассмеялся.
Урод! Разве ж можно так пугать вахтенного сигнальщика? Но зато всю мою сонливость — как тряпкой мокрой кто-то стер.
Обижаться на Быстова было бы попросту глупо. Глупо обижаться на друзей. Поэтому, мы с Ряузовым обижаться и не стали. Но, когда на следующий день, из темноты снова выскочило что-то страшное и завывающее, мы вспомнили, что среди друзей принято шутить. И пугать друг друга.
Две, фигуры, почти неразличимых в густом мраке тропической ночи, пробирались по мостику вдоль бортов. Я — по левому, Ряузов — по правому. У Быстова не было ни единого шанса. Он должен был быть захвачен врасплох. И напуган! До дрожи в коленях напуган.
Осторожно-осторожно я пробрался на «крыло», картонными подошвами тропических сандалий отметив каждую балясину, обычно немилосердно скрипящего, трапа и, высунув голову над палубой второго мостика, огляделся. Тишина. Банкет, где в данный момент должен находиться Быстов, даже не подозревающий, что его сейчас будут пугать, залит густой темнотой. С противоположной стороны выглянул Ряузов.
Пора! Почти одновременно мы с Ряузовым преодолели три балясины скоб-трапа и в длинном прыжке взмыли на банкет. И замерли, повиснув на леерах, как гамадрил на лианах. Потому что банкет был пуст. И все наше «У-у-у!», вырвавшееся из свежесмоченных вечерним чаем глоток, пропало впустую.
— Ну? — сказал Вовка Ряузов, даже сейчас заполненный уверенностью по самые гланды. — И где он?
И посмотрел почему-то на меня. Со значением посмотрел. Так, будто это именно я отнял у него, Вовки Ряузова, святое право напугать Быстова.
Я открыл рот, собираясь сослаться на то, на что обычно принято ссылаться на Флоте в таких случаях. Ежечасно тысячи матросов ссылаются именно на это.
И только я открыл рот, только сказал первую букву алфавита, за которой должны были бы последовать и все остальные...
В этот самый момент из темноты к нам метнулось что-то страшное — со скрюченными пальцами и железным зубом в распахнутом рту, из которого вырывалось «У-у-у!».
Я воспользовался тем, что рот у меня уже открыт и первая буква сказана. И кратко указал Быстову направление, в котором ему надо двигаться. «Там такие шутки пользуются очень большим спросом, — сказал я в дополнение».
Нет, Быстов не обиделся. Он рассмеялся. И ушел. Спать. А мы с Ряузовым занялись разработкой Хитрого Плана, который уж наверняка поможет нам напугать Быстова.
Назавтра, один из нас предпринял «атаку с воздуха». Ряузов, ловкий как влюбленный орангутанг, влез на третий мостик и начал красться оттуда. Я же исполнял отвлекающий маневр — шел, сколь возможно громко шаркая картонными подошвами по дюрали, успевшей за время плавания уже вступить в реакцию с морской водой и покрывшуюся не то патиной, не то окисью.
В темноте и молчании мы обошли все три мостика и банкет по кругу и уставились друг на друга подобно баранам узревшим, что ворот-то на самом деле и вовсе не существует.
— Ну? — сказал на этот раз я. — И где он?
Ряузов пожевал губами. Похоже, его уверенность дала трещину. Крохотную, едва заметную, но именно с таких трещин обычно начинаются глубокие сомнения.
Наши взгляды синхронно переместились в направлении четвертого мостика. Может быть, но... Ведь не совсем же он дурак — Эдька Быстов.
Когда сзади, и на этот раз, неожиданно послышалось «У-у-у!», мы с Ряузовым даже не вздрогнули. Человек не блоха, ко всему привыкает.
Но отомстить все-таки следовало. Дело чести как-никак.
И назавтра мы выбрались на мостик через внутренние помещения.
Все! Финиш! Вот она — месть!
Стоявший к нам спиной, Быстов был попросту обречен, когда две фигуры одновременно вынырнули из мрака и крикнув «У-у-у!» схватили его за руки.
— Что вы как дураки... — сказал Быстов. Абсолютно ровным голосом. — Делать вам больше нечего.
И нам стало стыдно.
Тоже выход
Натяни ближнего своего прежде чем ближний натянет тебя.
Натяни дальнего, ибо дальний приблизится и натянет тебя прежде.
Военно-морская мудрость
Новые корабли нам нужны? Конечно, — скажете вы. И я с вами соглашусь. Да, новые корабли нам нужны. Несомненно. Но. Но? Вот именно «но». Как гласит древняя пословица: «Лес рубят — щепки летят». Сия истина с годами ничуть не утратила своей актуальности и точности, что неоднократно подтверждалось.
Если мы с вами хотим иметь на самом краю света новые и современные корабли, могущие защищать Родину в любую погоду, грозить супостату и вообще производить впечатление, мы должны понимать, что все эти груды металла, тонны солярки и километры электропроводки не явятся пред нами сами собой. Не в сказке, чай.
Поняли? Раз мы не в сказке, значит, нам нужен завод. И не простой, а кораблестроительный. Ага, есть такой. В Керчи.
М-да-а, далековато. А поближе нет?
Ну... есть... поближе. В Хабаровске.
Где?
В Хабаровске.
Нет, Хабаровский завод нам не подходит.
Тогда только Керчь.
Ба-а-лин!
С заводом определились. Черт с ним, пусть строят. В Керчи. Корабль он на то и строится чтоб по морям... А там... Четырнадцать морей... два океана... и дома. Рукой подать... всего. А, вот, экипаж...
А что... экипаж?
Так ведь сам по себе наш корабль сквозь все эти моря и океаны не пройдет.
А-а, вот вы о чем.
Именно.
А специально для этого у нас с вами существует Морская Экспедиция Особого Назначения. Они и перегонят наш корабль к месту постоянного базирования.
Гм. Это, конечно же, хорошо, но...
Да что вы меня постоянно прерываете своими «но». Будет экипаж. Кораблей много.
Ну... тогда ладно.
И Родная Дивизия, поднатужившись, формирует экипаж, отнимая у кораблей, коих много, одного-другого. И строит их всех в две корявых шеренги. На пирсе.
— Ну? — говорит Родная Дивизия, вглядываясь в Личный Состав, теперь уже, МЭОНа. — И что мне с тобой делать... теперь?
А, поскольку, Личный Состав МЭОНа заинтересованно молчит, пытаясь, видимо, угадать, что именно Родная Дивизия намерена с ним сделать... еще... теперь, дивизия продолжает:
— Где вас селить прикажете?
Личный Состав саркастически хмыкает. Им-то, каждому, доподлинно известно где именно лучше всего селить.
— Но-но, — строго говорит Родная Дивизия. — Ты, это мне брось... тут.
И Личный Состав бросает. Бросает, тяжело вздохнув.
— Ну, ты, эта, Родная Дивизия... Мы в тебе служим... ты и решай... — коряво говорит он.
— А что? — обрадованно говорит Родная Дивизия. — И решу. Я такая. — И набрав в грудь побольше воздуха, командует: — Напра-аво! — И чуть слышно добавляет: — Ать-два.
Личный состав, выдрессированный службой, дружно щелкает каблуками.
