Константин Изварин - Военно-морские рассказы
Карты были забыты. Все молча смотрели на Быстова, выискивая на его азиатском лице подтверждение своим догадкам.
Выражение «видывал я всякое» дошло до своей критической точки и плавно перетекло в «но такого...». Губы Быстова разомкнулись...
— А он сказал «картошки принеси», — промолвил наш герой неожиданно.
Все тут же поняли кого имеет в виду Быстов, говоря «он».
— Я думал... — продолжил Быстов. — А он взял картошку и начал во вьетнамцев кидаться.
Наши расхохотались.
— А ты думал жарить будет? — спросили у Быстова сквозь смех.
Нет, конечно же, Быстов не думал, что командир будет жарить картошку. (Как же, делать ему больше нечего). Но и такого не ожидал.
Вот тут необходимо кое-что пояснить. Как только наш героический ПСКР вошел в бухту, со всех сторон к нему кинулись местные жители — на длинных и узких как ножи моторных лодках. Были они мелкими, желтокожими и одетыми с поистине милитаристской роскошью. Кто в бушлате, кто в шинели, кто в КЗИ — этом химическом противозачаточном средстве. И все эти не пойми какого флота воины орали, когда хором, когда в разнобой: «Корифана, корифана! Длинный пальто, длинный пальто давай!». «Длинный пальто» — это шинель. Взамен предлагали всякую ерунду — от духов местного разлива (на кой они черт?) до каких-то разукрашенных сумок. Менялы, если им отказывали, не сильно отчаивались, а ждали ночи. Ночью они, используя опыт многолетней войны против оккупантов, сначала французских, потом американских, проникали на корабли и воровали все, что плохо лежит. Причем, то, что у товарищей по соцлагерю, нас, то есть, патроны холостые — они сообразили в один момент. И автоматов не боялись. Пожарная система — шланги, брансбойты и все, что к этому прилагается — себя тоже не оправдала.
Вот тогда и родилась в, прикрытой тропической пилоткой, голове командира идея о картошке.
— Прожектор, — продолжал Быстов, размахивая руками. — Один светит, а остальные — картошкой! Как на войне — брызги, свет, а если попадешь...
Мы, то есть сигнальщики тут же воспылали желанием своими глазами увидеть и поучаствовать. И, правда, как на войне. Прожектор, брызги. Весело. Не знаю как вьетнамцам, но нам очень.
— Второй боевой смене на вахту заступить, — торжественно произнес вахтенный офицер. Корабельная трансляция разнесла его слова по всем закоулкам нашего «дредноута».
Мы — я и Вовка Ряузов — изображающие сигнальную вахту, весело ввалились на ГКП, собираясь доложить вахтенному офицеру, что Быстов может идти спать.
Старый вахтенный офицер — минер, передавал в тот самый миг свои обязанности новому вахтенному офицеру — помощнику. Мы, ожидая своей очереди, с удовольствием выслушали обрывок их диалога.
— Менялы к кораблю подходят, — говорил равнодушный минер сонному помощнику. — Сигнальщики в них картошкой кидают.
Услышав последние слова, помощник заметно оживился. Он встрепенулся как большая птица и писклявым голосом поинтересовался:
— А картошку где берут?
Ну еще бы, вся имеющаяся на корабле картошка принадлежит помощнику. И если она есть у сигнальщиков, то это прямое посягательство на его, помощника, монополию.
— У тебя воруют, — так же равнодушно ответил минер. И плечами пожал. «Глупые вопросы задаешь, товарищ капитан-лейтенант».
Помощник поглядел на нас как на десяток крыс сразу. И только после этого поднял руку к виску, принимая доклад.
Успех
Лето — это хорошо. Даже на флоте — хорошо. Лето на флоте — это то веселое время года, когда твое суровое начальство стремится... кто сказал в море? В отпуск. В отпуск стремится начальство. А ты, брошенный и покинутый, оставленный без отеческой опеки командира, лишенный недреманного замовского ока, сидишь, забравшись куда повыше, опершись спиной о нагретую ласковым солнцем переборку, просунув босые ноги между перекладинами лееров... и чувствуешь как по капле наполняешься истинно восточной мудростью. Великое слово «Кайф» не зря было придумано арабами. И означает оно вовсе не «удовольствие», а великое познание удовольствия, его получение. «Давно здесь сидим...».
И мозги твои от расслабленного созерцания размягчаются и медленно стекают куда-то на самое дно черепной коробки, разливаясь там бесконечным серым озером. Севан, Байкал, Титикака!
И уж вовсе напрасно твои действия именуются послепоходовым осмотром и ремонтом оборудования. Кто же на настоящем флоте работает летом? И кто же на настоящем флоте хочет работать... летом... в особенности?
Солнце клонилось к горизонту. Жаркий июльский день благополучно перетекал в теплый и ласковый вечер. Спокойная вода Севастопольской бухты, густой и неподвижный воздух, приглушенный расстоянием шум береговой жизни — все это создавало тот, столь необходимый любой флотской душе ансамбль, ради которого, собственно, можно стерпеть и бесконечные зимние вахты в ледяных широтах, и многобалльные шторма, и душу выматывающие учебные тревоги, которые, бывает, плавно перетекают одна в другую...
Сигнальщики весьма успешно занимались ничегонеделаньем. Рядком, усевшись прямо на узкой палубе второго мостика, раздевшись, по случаю жары, до трусов, они изредка перебрасывались словами, стараясь сполна уловить порции света, испускаемые солнцем лично для каждого. Двое держали на коленях те самые Архимедовы зеркала, коими он, по слухам, подпалил вражеский флот. Но использовали их, не в пример мудрому геометру, исключительно в мирных целях, посылая жарких зайчиков на стоящий рядом круизный лайнер. Лайнер участвовал в акции «Детям Чернобыля» и сигнальщики искренне недоумевали; если в радиоактивном Чернобыле выросли такие длинноногие, длинноволосые, синеглазые и крутобедрые, то чем недовольны их родители?
А может, там и чернобыльцев не было?
Откровенно говоря, сигнальщикам было глубоко наплевать откуда родом соседские красавицы, главное внешность, а не прописка.
Красавицы, кстати, прекрасно осознавали какими глазами смотрят на них моряки, и по палубе ходили, старательно покачивая едва прикрытыми бедрами, по кошачьи переставляя стройные ноги на высоченных каблуках и выпячивая то, что уже вполне могло вдохновить Сережу Есенина.
Наши махали руками, а они делали вид, что их это не касается. Но, на самом-то деле, обе стороны прекрасно понимали друг друга, и если красавицы наслаждались вниманием, то наши включали это самое внимание на «самый полный» и глядели во все глаза. Споря и обсуждая.
Сигнальщики были людьми солидными, вечер жарким и спорить не хотелось. Поэтому они лениво созерцали как грациозно перемещаются по деревянной палубе лайнера загорелые красавицы. Изредка кто-нибудь, собрав все силы и с трудом превозмогая лень, одобрительно взмахивал рукой.
Такое пренебрежение к их красоте привело девушек в недоуменное состояние. Никак не могли понять дети Чернобыля, что же такое случилось в природе, что их появление на верхней палубе в более чем откровенных нарядах не производит на соседей ну абсолютно никакого впечатления. Они шушукающейся стайкой сбились у борта и, наваливаясь декольте на леер, уставились на наших ленивых сигнальщиков. Наши глядели на них, они глядели на наших.
Это увлекательное занятие было прервано сигналом на ужин.
Быстов медленно встал, широко зевнул, потянулся всем своим тощим телом, широко разводя в стороны руки...
И вот, в тот самый момент, когда в его, широко раззявленной, пасти блеснул железный зуб, когда вдох «А-а-ах» плавно перешел в выдох «И-и-иэх!», когда плечевые суставы чуть слышно хрустнули...
В этот самый момент хулиганистый Вовка Ряузов подкрался к нему сзади и одним махом сдернул с Быстова военно-морские трусы.
Девки восторженно взвыли. И даже зааплодировали. А вот Быстов был вовсе не рад такому своему успеху у прекрасного пола и очень обиделся на Ряузова. С лица его мгновенно слетело выражение блаженства, он сложился как швейцарский армейский нож, и так стремительно натянул трусы, что резинка щелкнула где-то в районе подбородка. После этого он сказал Вовке Ряузову ровно пятнадцать слов, из коих в приличном обществе можно употребить только «в» и «на».
Остальные сигнальщики хохотали во все горло, тычась лицами в те самые архимедовы зеркала. И долго еще вогнутые стекла с серебряным слоем отражали их искаженные, содрогающиеся от громового хохота, рожи.
Напугай товарища
На флоте принято пугать друг друга. Напугал — пол дела сделал.
А. Покровский
Ночные вахты в тропиках — вещь, несомненно, необходимая. Но скучна-а-я. В песне правильно поется: только небо да море вокруг. Больше ничего. Небо сверху, море снизу. Небо — тяжелое, черное, с огромными, яркими, густо вкрученными в себя звездами. Море — спокойное, неподвижное, в разноцветных искрах планктона и ночесветок. Оно с тихим шорохом расползается длинным разрезом, разваливаясь на две половины от равнодушного форштевня. И долго еще вспыхивает за кормой морская мелочь, разбуженная внезапно железным чудовищем.
