Николай Ватанов - Метелица
— Чего ты врешь: я еще не выражался, — возмущается Володя. — Я только его послал подальше, может быть в Лигу Наций!
Эксперты из народа подтверждают:
— Верно, он еще не выражался. Послал просто, нозможно, на самом деле в Лигу Наций!
Тут Володя переходит в наступление:
— Граждане, говорит он. — Эта чертовка беснуется, потому что от себя отводит. В ее сумке находятся часы моего дяди, я отлично слыхал — цокают!
Личность в клетчатой фуражке советует:
— Пусть на остановке мильтон проверит. Ты же только издали наблюдай, глазами гипнотизируй.
— Может часы цокают, а может гривенники шуршат, через двугривенные прыгают, а ему показуется, — рассуждает почтенного вида старец. — Когда у нас певчая перепелка безвестно исчезла, жене все казалось, что она слышит ее голос. Скажем, к примеру, кот Васька вокруг дивана бегает, муркает, злится, что он, старый дуралей, мышку упустил, а жене слышится: поть-полот, пот-полоть!
— Наверно подозрение на кота имела — психология! — соображает личность в фуражке.
— Если психология, то хоть в морду, я ничего не имею, — говорит Володя. — Пускай только раньше мильтон в ее сумку заглянет.
Вагон бежит теперь по закоптелым, привокзальным уличкам, скоро конечная остановка.
— Шутка ли часы загубить, — грушу я. — Лучше бы ухо отрубали, веселей бы!
— Не убивайтесь, дядя, — утешает Володя. — Я по специальности трубы фабричные и другие сильно неподвижные предметы передвигаю, а кондукторша для меня тю просто! Часы вам продвину, это точно!
На вокзальной площади я кинулся, по условию, из вагона искать постового. Володя же остался стеречь кондукторшу и сумку. Но не успел я пробежать и пол пути до вокзала, как Володя меня запыхавшись нагнал.
— Ваш часовой механизм, дядя, уже у меня в полной исправности, — торжествующе проговорил он.
— Ну, и молодец! — до крайности обрадовался я. — Как же тебе удалось часы «продвинуть?»
— Когда вы выбежали и народу в вагоне поубавилось, — рассказывает Володя, — я говорю кондукторше вкрадчиво: Тетенька, зачем нам портить отношения, я вовсе не настаиваю исключительно, что вы часы моего дяди свистнули или для своих друзей спрятали. Может, говорю, их дядя нечаянно обронил, а вы сохранили?
— Чего придумал разбойник! — отвечает. — А кто казну лапал?!
— Пустое, говорю, тетенька, на этом далеко не уедете! Мне опаздывать на футбол и связываться с властью интереса нету. Так поладим что ли?
Кондукторша оглянулась вокруг, сунула руку в сумку и выдает часы:
— На, подавись, прослушал таки, доктор собачий!
— Спасибо тебе, Володичка, огромное, — взволнованно благодарю я. — Других я навряд ли собрался когда купить, так бы и доживал, у людей время клянчил!
— Берите вашу драгоценность, спрячьте куда поглубже, за щеку заложите что ли… Теперь же поспешим, наш двенадцатый, кажется, уже подает.
Я внимательно осматриваю часы и удивляюсь:
— Это не мои, — говорю. — Мои имели черный циферблат, а эти — белый и вообще малые, дамские!
— Вот так история, — оторопел Володя. — Вы уверены, дядя? То-то же мне казалось, что в сумке целый часовой магазин ворочается! Выручка, так сказать, с утра!… Теперь же, гадюка, она уже уехала, придется, видно, дядя, вам носить дамские!
Каприз наркома
IУправляющий трестом Электросила товарищ Юхов, вернувшись из обкома к себе в управление, велел никого не принимать. В кабинете, не снимая пальто и шляпы, он повалился в кресло и замеру славно пристреленный. В обкоме ему сообщили, что ночью вторично взята органами НКВД вся головка треста во главе с парторгом.
— Опять, ты Юхов, прозевал, — сказал старший товарищ из обкома. — У тебя контра, враги народа, а ты что, куда глядел?!
Хотя это произнесено было старшим товарищем без всякого подъема, более, так сказать, формально, — Юхов покрылся холодной испариной и беззвучно задвигал губами.
— Конечно, ты теперь возражаешь, — мрачно продолжал старший товарищ, — а нас подвел, не оправдал… Вот что, выпей-ка воды и кати незамедлительно в контору. Секретаря ячейки тебе выделим, ты же сегодня представь нам список своей новой администрации. Смотри в оба, на этот раз органы наверно и тебя лично…
Что «органы» сделают с ним лично, старший товарищ недоговорил. Теперь в кабинете, лежа в кресле, Юхов постепенно оживал: открылись глаза, дернулись конечности, что-то екнуло, засуетилось внутри, потом вернулось сознание.
… — Удавка! На этот раз уж и меня… Пугает, а сами, мерзавцы, дрожат! Действовать! Там, за этой обитой, звукопоглощающей дверью, контора пишет. Делают вид, что ничего не заметили. Пришипились сволочи, ждут!
Юхов взялся за ручку внутреннего телефона.
Через минуту в кабинет решительным шагом вошел благовидный, молодой еще мужчина, инженер Барановский. Он без приглашения опустился в кресло напротив, закурил и довольно дерзко уставился на хозяина.
— Ты, Миша, наверно уже все знаешь? — отнесся к нему старик.
— Что примерно, Савелий Игнатьевич, знаю?! Опять что ли спеклись?
— Спеклись.
— Значит теперь мы на очереди, — решил инженер. — Собачий ящик обеспечен!
— Подожди с ящиком, — нахмурился Юхов. — Вот я тебя хочу главинжем выдвинуть, для этого вызвал. Что на это скажешь?
— Скажу спасибо!
— Нет, ты серьезно, пожалуйста.
— Скажу великое вам, Савелий Игнатьевич, мерси!
— Больше, Миша, выдвигать некого, сам знаешь. Ты же кандидат партии, молодой спец. Боишься?
— Боюсь, говорите? Конечно боюсь, кто сейчас не боится, но не в этом дело. — Барановский поискал главами пепельницу и не найдя ее, энергично сунул окурок и большую, похожую на упитанный шиш, чернильницу, — Сидеть ли под забором, или сидеть на заборе! На заборе, пожалуй, воздушней. Согласен, Савелий Игнатьевич, — задвигайте в главинжи!
— Блатной парень, но свой в доску, — не без симпатии думал Юхов, отпустив нового главинжа. — С ним скорей выплывешь и если уж посадят, то не по проклятой 58-ой, а за какие-нибудь пустяки, за кражу или грабеж.
Юхов снова взялся за телефон и вызвал Яков Яковлевича Танненберга, кандидата в главные бухгалтера.
Вскоре вошел в кабинет очень высокий, худой до костлявости, слегка плешивый господин, лет 45-ти, и остановился посреди комнаты, сверху, словно с горки, мягко улыбаясь хозяину.
— Прошу, присядьте, — поспешно предложил Юхов, тревожно оглядывая чуждого ему человека.
Человек выглядел подчеркнуто опрятно, но был в каком-то старомодном сюртучке, в белоснежной крахмальной рубашке со стоячим воротничком «Монблан» и черным галстуком бабочкой. В боковом карманчике виднелись отлично отточенные карандаши разных цветов и разных назначений.
— Я вызвал вас, товарищ Танненберг, — начал Юхов, — чтобы сообщить, что главный бухгалтер Федриченко сегодня ночью арестован.
— Тсс. — издал неопределенный звук Танненберг, продолжая старательно смотреть в глаза, и старательно улыбаться, ничем не выдавая своего отношения к событию.
— Чего он на меня так глядит! — стало вдруг не по себе Юхову. — Может я обгадился, — и он полез в карман за платком.
— Так вот, — с трудом находя прерванную нить разговора, продолжал старик. — Я хотел вас просить взять на себя руководство трестовской бухгалтерией. В Москву, конечно, сообщим на утверждение.
— Благодарен за отличие, — весь вздрогнул Яков Яковлевич, даже черная бабочка тревожно затрепыхалась у подножья Монблана. — Но может быть,. Савелий Игнатьевич, за малой моей опытностью, вы все же назначите кого-нибудь другого, достойнейшего?
— Некого! Сами понимаете! Но почему вы… уклоняетесь?…
Яков Яковлевич больше всего боялся уклоняться от чего-либо, будь-то досрочная подписка на заем, членство в Мопре или Осовиахиме или какая-другая, очередная пакость повседневности. Поэтому он, усилием ноли преодолев гадливость, убрал улыбку.
— Я, Савелий Игнатьевич, никогда ни от чего не уклоняюсь, — с ударением произнес он. — Извольте, я приму должность временно, до приискания вами более опытного работника.
Юхов произвел еще несколько назначений, велел секретке составить список с характеристиками и лично повез в обком. Там он узнал, что в трест уже направлен новый парторг, некий Федор Сычев, молодой, из недавних комсомольцев.
IIНовых арестов среди сотрудников треста Электросила пока больше не было.
Главинж Барановский, вопреки опасению многих, оказался правильным человеком, ко времени. От его ловко сколоченной, плотной фигуры веяло, словно от удачливого игрока или шулера, весенней бодростью. Поникшие было совсем головы инженерной братии несколько приподнялись. У них возникли даже суетные надежды вопреки всему выжить.
Барановский съездил в Москву, понравился кому следует и сумел подхватить весьма выгодное задание. Выгодное не столько тресту, сколько лично ему и его помощникам. Главбух Танненберг, узнав об этих делах, глубоко вздохнул и, при случае, намекнул Юхову на чрезмерную жажду славы и денег у Барановского, и на проистекающие отсюда опасности.
