Артур Кангин - ОстанкиНО

Из жаркого континента, опять накачав наркотиками, Витю перебросили на Южный полюс, к моржам и пингвинам. Роль у него здесь оказалась святая, предотвращение катастрофы глобального потепления.

Фотографы заставили Витю поцеловать в усы моржа, потрепать за ухо королевского пингвина, а потом впихнули в самолет и доставили в самый зловещий, пропахший марихуаной притон Таиланда.

В телевизионной хронике кадры, где Витя безумно выпучив глаза, сидит меж танцующих и вагинально изощренных гейш, были откомментированы так: «Христианская этика приходит через Тузикова в грязный притон».

Честно говоря, Витя уже мало чего понимал. Гротесковую смену географических широт и обстоятельств жизни воспринимал как должное.

Его кормили, поили, брили… Подкладывали под него молоденьких красоток. Благоговейно брали автографы.

И Витя почти с этим смирился. Но однажды…

Но однажды решил на всё плюнуть.

Он оказался уже в Москве, на Рублевке.

Сбежал от журналистов на край Москвы, снял однокомнатную квартирку в родном Перово. Вечером вышел к шалману, затарился копеечным портвешком.

Папарацци потеряли его, и он наслаждался свободой.

Вылакав под грибочком в детском саду ёмкость «777», он подцепил на остановке вдупель пьяную, расхристанную женщину с фингалом под глазом. Предложил ей в своих скромных чертогах продолжить вечер.

Шалава с радостью согласилась.

Дома Виктор открыл банку балтийских килек, разлил по граненым стаканам плодово-ягодную бурду.

– Как звать-то тебя? – спросил гостью.

– Иди ты! – громко икнула гостья. – Когда трахать меня будешь, старик? Я уж готовая.

И секс вышел ничего себе! И пусть она с фингалом и без зубов… Пусть от нее попахивает псиной… Главное, человек простой, задушевный.

Звали ее, кстати, Зиночкой.

Потом они, обнявшись, шастали по ночным улицам, пили портвешок из горла.

Никогда еще Витя не был так счастлив.

Утром он нашел себя среди бомжей в теплом подвале.

На выходе его обнаружили журналюги.

Ох, какой тогда хай поднялся!

Витина пропитая физиономия опять попала на первые полосы газет и журналов. Мелькали заголовки: «Святой уходит в народ», «Совесть нации ищет правду на дне», «Неужели мы можем потерять наше всё?»

Под капельницей ему ввели глюкозу, отпоили французским элитным вином Шато урожая 1961 года и на Крайслере с бронированными окнами повезли куда-то.

Тузиков воскрес и взбунтовался:

– Куда?

– На Рублевку, конечно.

– Нет, только в Перово!

С Витей решили пока не спорить. Привезли его в хрущевку у рощицы плакучих ив. Тузиков принял душ в ржавой ванне, доел остатки килек после ночной шалавы, да и опять двинул за портвешком.

Но теперь к шалману он следовал уже не один. За ним по срочно проложенным рельсам катилась камера телехроники. Изо всех подворотен вспыхивали блицы фотовспышек. Специальные корреспонденты пытались взять у него интервью прямо на ходу.

Тузиков же привычно посылал всех на три буквы и, затарившись пойлом, тут же лакал из горла. Кадык его сладострастно прыгал. Стрекотали камеры. Вспыхивали блицы.

С тех пор прошло несколько лет.

Витя как пил, так и пьет. Черные пиарщики его больше не трогают и не забрасывают в племя людоедов и к моржам с пингвинами.

Он и так интересен.

«Плоть от плоти русского народа», «Святой мученик среди нас грешных», – так отзываются о нем журналисты.

Витина жизнь практически не изменилась. Только с изумительной регулярностью на его имя приходят крупные деньги. Переводы он достает из ржавого почтового ящика со сбитым замком.

Поначалу Витя хотел отказаться от денег. Но потом спохватился, а как же портвешок и шалава с фингалом?

Тем более, читая на досуге прессу, смотря телевизор, Витя уразумел, что он не только плоть от плоти, но даже и народный герой. А такой герой может вести себя как угодно, отважно маршируя по жизни под счастливой звездой.

– Это действительно так? Писака не выдумал?

– Истина! Наружка сработала.

– Так, так… Вот они какие народные герои… Теперь-ка, мой будущий полковник, займись-ка еще разок телепродюсерами. Они же становой хребет российского телевидения. Переломим его, хана ящику!

Компромат № 9

Лак Страдивари

Телепродюсер Иван Голубь смертельно боялся выдать коммерческую тайну. Номер личного банковского счета, фамилии партнеров, места деловых встреч.

Когда продавец в магазине его спрашивал: «Вам какой торт? За двести или двести пятнадцать рублей?», Иван Голубь впадал в продолжительный ступор.

Ну, как он во всеуслышанье, всенародно может произнести размер суммы?

Свою супругу, Маргариту Николаевну, попросил дома говорить шепотом и ни в коем случае с ним не заниматься сексом.

Возможны видеонаблюдение и подслушка.

Жена, конечно, покрутила пальцем у виска, но стала изъясняться гораздо тише. А о сексе с бдительным, всегда начеку супругом она и не заикалась. Да и какой тут секс, если даже под одеялом он вел себя, как член президиума на многолюдном митинге.

Но как ни осторожничал Иван Голубь, дела канала летели под откос. Никто не хотел покупать его программы, хотя те были высочайшего качества.

Сотрудники увольнялись косяком, а идиоты партнеры, пытаясь разобраться, что приходит, требовали тотальной прозрачности.

– Да какая может быть прозрачность? – взрывался обычно смирный Иван Иванович. – Это все равно что… Все равно что, вы к Страдивари бы подошли и потребовали: «Эй, мужик, черкни на салфетке секрет своего легендарного лака!» Кто бы тогда помнил скрипки Страдивари?

– Телепередачи – не скрипки! – возражали партнеры.

– Верно! Лично для меня, гораздо круче.

В конце концов, телеканал Ивана Голубя летел в тартарары.

Коллеги, как крысы с тонущего корабля, разбежались.

Банковский счет попал под арест.

Телевизионную частоту отобрали.

Бесноватая супруга, Маргарита Николаевна, разумеется, выгнала супруга на голую улицу.

Пару ночей экс-бизнесмен ютился среди клетчатых сумок вонючих бомжей Казанского вокзала.

Такого он здесь наслушался, закачаешься!

Вот уж абсолютная прозрачность…

Эти люди совершенно не умели хранить секреты.

Поэтому они и оказались на дне жизни.

Третью ночь провести на Казанском не удалось.

Турнула милиция.

Ночевал в каком-то кошками помеченном подъезде. На стопках остро воняющих типографской краской рекламных газет.

Утром от холода ломило поясницу, ноги еле передвигались.

Блуждая подле вокзалов, набрел на общежитие арматурного завода.

– Я был очень богат, детка, – сказал он рыжей комендантше, Людмиле Васильевне. – Руководил телеканалом. Едал миног и крабов, пил бургундское. Колесил на «Мерседесе»… А теперь… Мне бы работу.

Иван Голубь стреножено перебрал ботинками без шнурков.

– Мыть коридор, сортир? – спросила комендантша и поправила халатик на вызывающе высокой груди. Отставной богач ей показался симпатичным. – Выдюжишь?

– Сортиры я в армии драил. Вспомню молодость! – улыбнулся Иван.

– Вот и отлично! – подытожила Люся. – Я выделю тебе отдельную комнату. Зарплаты на еду и кое-какую одежу хватит. На миног и крабов – вряд ли…

– Мне бы сейчас яичницей перекусить, – сглотнул слюну Иван Иванович.

– Ну, это мы устроим! – с внезапной радостью всполохнулась Люсенька.

Иван Голубь стал драить в общаге коридор и гальюны.

Жизнь проста, как облупленное яйцо.

Поработал – получи пайку.

Иван Иванович порозовел, округлился.

Как-то вечером комендантша Людмила Васильевна зарплату принесла прямо в его крохотную комнатку. Из обстановки только панцирная койка, обшарпанный шкаф, тумбочка, стул.

– Ну, что, отставной телемагнат, – ласково улыбнулась Люся и одернула халатик на аппетитной груди. – Отметим скромный юбилей?

– Какой еще юбилей?

– Вот уж месяц, как ты у нас…

Люся опустила на тумбочку пакет.

А в нем благоуханная краковская колбаска, тигровые креветки, салат из квашеной капусты с клюковкой и бутылка «Столичной».

– Вообще-то, я не пью, – нахмурился Иван Иванович.

– Что так?

– Язык развязывается. Еще ляпнешь чего-нибудь…

– Ну и ляпни! Чего с тебя будет?

Люся опустилась на кровать и скрутила крышечку водки.

– Пойди, спроси лишний стакан у соседей.

Такого полоумного секса у Вани Голубя за всю его жизнь еще не было.

Он целовал изобильную грудь и упругие ягодицы.

Он гладил ноги, сильные, нежные, молодые.

– Никогда еще с телевизионным олигархом не гужевалась, – Люся накинула халатик и закурила. – Все вы такие горячие?

– Да, какой я, к лешему, олигарх? И был-то всего канал… Единственный.

– А на «Мерседесе» ездил?