Жизнеописание оболтуса - Виктор Сапожников
— Да погодите вы! Сейчас вызову дежурного, он нас вытащит через пять минут, — сказал Димка и нажал какую-то чудесную кнопку.
Мы стали ждать. Но дежурный все никак не приходил. Десять, двадцать, тридцать минут… Ничего… Тем временем лифт решил «размяться» и стал тихонько двигаться то вверх, то вниз. Это напоминало парение горного орла, оседлавшего воздушные потоки. Прошел еще час. Мы были словно испуганные космонавты, которых забыли в старом и вонючем спутнике, дрейфующем по каким-то малоприятным задворкам Вселенной.
— Никто не придет! Нас не спасут! — мы с Леной опять набросились на Димку.
— Я хочу пить! Я хочу какать! — синхронно сообщили младшие Круасановы.
Димка, озадаченный таким поворотом дел, начал, как на пианино, по очереди жать кнопки. Но все было без толку. Оставалось одно: орать, бить и пинать стенки лифта. Какое-то время на наши возгласы никто не отзывался. Однако через некоторое время мы услышали озабоченный голос женщины. Она что-то говорила на украинском языке. Я понял лишь слово «диточки». Через некоторое время двери лифта начали со скрипом открываться. Через появившуюся щель внизу, на высоте коленей, мы увидели обеспокоенное лицо женщины в очках.
— Диточки, вилазьте! — она с трудом раздвигала двери кабины.
Оказалось, что кабина остановилась между этажами, ее нижняя часть находилась на уровне груди женщины. Соответственно, нам пришлось наклоняться и спрыгивать на пол подъезда с риском оступиться и улететь в темную шахту. Затея эта была явно не самой безопасной, но другого варианта вытащить пять напуганных детей из лифта на тот момент не было. Самоотверженная женщина, не перестававшая что-то говорить про «бидных диточек», помогала нам как могла, стараясь закрыть своим телом черный провал шахты. В какой-то момент один из нас смахнул с ее лица очки, которые с треском упали на пол и разбились. Она расстроилась, но виду не подала.
Оказавшись на свободе, забыв про слова благодарности, мы ринулись домой: одни — от страха, другие — срочно жаловаться родителям на этого противного Димку, третьи — пить и какать. Когда страсти улеглись, наши родители вместе испекли аппетитный домашний кекс с кремом и шоколадной посыпкой, вытащили дефицитный болгарский коньяк «Слынчев Бряг», достали коробку лучших алма-атинских конфет и отправились благодарить героическую женщину.
На следующий день папа, мама и я долго обнимались и прощались со львовскими родственниками. Потом мы сели в автобус и отправились в Брест.
Львов — Брест — Берлин — Хальберштадт
Быстроходный туристический автобус легко катил по просторам Западной Украины. Мимо нас проносились пейзажи удивительной красоты: густые леса, уютные поселки и колосящиеся поля.
'Червону руту не шукай вечорами,
Ти у мене єдина, тiльки ти, повiр!'
Звонкий голос Софии Ротару разносился по салону автобуса. Пассажиры, разомлевшие от путешествия, тихонько подпевали или выстукивали ногами в такт песне. Незаметно мы добрались до Белоруссии, а потом плавно въехали в древний город Брест.
— Вот мы и на границе Советского Союза. Там за рекой нас ждет чудесный край магазинов и прилавков с разными зарубежными шмотками. Отечественных нам не хватает, — объявил папа, считавший своим гражданским долгом вставлять «шпильки» во все потребительские инициативы своей энергичной супруги.
Мама хотела было подробно рассказать, что она думает о его шутках, но времени на выяснение отношений не было. Родители бросились к железнодорожным кассам. Нам продали билеты до Берлина на вечерний поезд.
— Там будут ленинградские вагоны. Вот в них и покатитесь, — сказала неприветливая кассирша.
К счастью, у нас было время до вечера, и мы решили посетить Брестскую крепость. Несколько часов мы осматривали эти исторические места, где наши предки-красноармейцы самоотверженно встретили первые атаки гитлеровцев. Глядя на стены, посеченные пулями и осколками, страшно было представить, какой ад здесь творился.
— Только бы это никогда не повторилось, — сказала мама и погладила меня по голове.
— Советский Союз — это силища. Никто не сунется, — заверил отец, который в армии служил танкистом.
Ближе к вечеру мы заняли боевую стойку на перроне. Когда состав подошел, мы стали судорожно искать обещанные ленинградские вагоны. Никто из проводников нам не мог ответить, где они находятся и существуют ли в природе. В итоге, когда до отправки оставались считанные минуты, нас запустили внутрь, предложив искать мифические ленинградские вагоны самостоятельно. Пока мы с мамой сторожили чемоданы в тамбуре, папа оббегал весь состав, но так ничего и не нашел. Кстати, мы были не единственными пассажирами тех самых вагонов: тут и там мелькали люди с выпученными глазами, которые тоже ничего не смогли разыскать.
Глядя на такую ситуацию, проводники предложили «безвагонным» пассажирам пристраиваться в коридорах — там хотя бы можно было разложить сиденья. В Берлин мы должны были прибыть только утром.
— Лучше, чем на своих двоих в пехоте, — заявил папа. — Но хуже, чем на танке, там хотя бы у каждого есть сидячее место.
Мама присела на раскладное сиденье, мы с папой примостились на чемоданы. За окном проплывала Польша: леса, поля и деревеньки. В принципе, все бы ничего, но, когда по коридору кто-то проходил, надо было вставать, чтобы освободить дорогу.
— Женсчина, ви можетэ поспать с ребьёнком в насчем купе. Просчу вас. А здьесь постою, — перед нами вырос здоровенный африканец. Он жестом пригласил маму в открытую дверь. — Мое мьесто возле окна.
Предложение было заманчивым. Папа одобрительно кивнул. Мама привстала, взяла меня за руку и прошла к купе. Оно было европейского образца: шесть просторных кресел — три напротив трех. У окна было одно пустое место, остальные пять занимали шумные немцы, которые поставили посередине чемодан и играли на нем в карты.
— Я туда не пойду, там одни мужики! — запротестовала мама. — Пацана вот возьмите. Пусть поспит.
Я был уверен, что немцы меня совершенно точно украдут, а родители обязательно забудут, но послушно зашел в купе вместе с африканцем: было неудобно отказывать в просьбе представителю угнетенных народов. А еще хотелось поспать. Немцы пропустили нас к окну, на несколько секунд убрав свой чемодан и понизив громкость разговора. Африканец сел у окна и посадил меня рядом. Он скомкал свою куртку, сделав из нее подобие подушки, на которую я уложил свою гудящую от усталости голову.
— Как тьебя зовут? — спросил африканец.
— Мьеня зовут Вьитя, — ответил я, решив, что так ему будет
