Александр Моралевич - Пуховый птенец пингвина
А уж у Золова в семье обстоит дело так, что завсегда его внуки предпочтут, чтобы им подарили измерительную плитку Иогансона, а не плитку шоколада.
Но:
Вопрос этот освещается мало, тем не менее однажды холостого лекальщика Габузова посещают вдруг мысли: что за банный лист этот мастер Золов, да и весь этот цех надоел до тошнотиков!
Тоже и мастер с известной периодичностью предается мыслям о том, до чего же обрыдли ему все лица коллег.
То есть в отношении личности к коллективу и рабочему месту наступает то самое, что отражено в песнопении: «Земфира неверна. Моя Земфира охладела!»
С Земфирой, ясно, случай необратимый. Тогда как охладевание граждан к любимым трудовым процессам может тревожить менее, поскольку оно временно: просто люди устали, им хочется в очередной отпуск. Хочется бездумности, новых лиц, новых встреч, перемены обстановки, ветерка в голове.
Извинительное состояние.
А далее человек кумекает: как же реализовать его, отпуск?
Утлы были прежние представления о горизонтах, открытых отпускнику. Не шли они дальше того, чтобы навалиться всем союзным отпускническим скопом на южные берега страны. Как бы свет клином сходился летом на этой местности. И хотя напрягала силы индустрия отдыха, воздвигала на юге помпезные кузницы, бастионы и цехи здоровья — все же сильные недочеты претерпевал там курортник, особенно в части быта и культурной программы.
Были при этом на юге и идеальные здравницы, мечта да и только. Всем запросам и вкусам потрафил бы, скажем, известный «Артек» — но не выселять же оттуда детей!
Вот так и чупахался в бульонной прибрежной воде южный курортник, бродя остальное время, влитый в прочие толпы, среди жестколистных аллейных растений в стрижке «сэссун».
Но настало, настало затем прозрение, большой сдвиг произошел в сознаниях: отпускник открыл для себя страну, что она территориально почти в целом годится для отдыха.
Кузницы здоровья, рассудил отпускник, — это хорошо. Вот когда настигнет меня опоясывающий лишай или в левом легком возникнет так называемый синдром снежной бури, — тогда можно будет прибегнуть к услугам кузниц. А пока я здоров (и ведь большая часть населения безусловно здорова!), зачем мне замыкаться этим стиснутым кругом, зачем шаркать в ялтинских человекопотоках, обдуваемому чебуречными ветрами? Я ослаблю свой пресс на курорты для тех, кто воистину пошатнулся печенью или почкой!
И чуткая легкая промышленность под такую ломку сознаний выпустила резко увеличенные рюкзаки, в продаже известные под названием «абалаковских». И другие промышленности выпустили вполне сносные байдарки, палатки, компасы, примусы «Шмель», автоприцепы «Скиф»...
И освоил-таки отпускник среднюю полосу державы, и даже затаборился по ту сторону Полярного круга. И находил он большую приязнь в рассредоточении, в отдыхе малыми группами, когда нету вокруг миллионного, заморачивающего мельтешения лиц, а всего лишь соседствуют с тобой тридцать семь человек, все из разных ведомств и министерств, что опять интересно, не утомительно («А что же это, скажите, за специальность такая — инвеститор? Прогрессивки у них бывают?») И соседствует с нашим отпускником Петр Евграфыч, занимает рядом коттеджик, крайне тонкий природолюб, составитель уникальной фонотеки «Слушай: лягушки!», где премьерствует лично им открытый в майскую ночь трехоктавный лягуш-феномен с реки Учи. И в прочих коттеджиках приятная публика: кто горит идеями замедленной съемки растений, а кто, наконец, просто ложится на постель российской природы, заряжая от нее свои аккумуляторы и конденсаторы нравственных и физических сил.
И вот тут мы нажмем на тормоза: стоп, что за слово было обронено нами — «коттеджики»? Откуда они взялись для отпускников посреди заветной природы?
А взялись они ко времени и очень полезно, потому что наряду с дредноутной неразворотливостью курортных кузниц здоровья стала укрепляться разворотливость и здоровая предприимчивость службы быта.
Не без того и теперь: в штыки и параграфы было принято перспективное дело.
— Это мы знаем, — говорили администраторы известной формации. — Это мы можем взять в толк, что пытаются протаскивать в жизнь отдельные мелкие администраторы под маркой заботы об отпускниках. Пансионатики на тридцать коттеджиков, турбазы на сорок палаточек, кемпинги для «жигулятников» под купами и под кронами... А все для того, чтобы уйти из-под централизованного глаза милиции в отшибную местность. Чтобы легче было списывать да красть там пиловочник, сиккативы, оксоль-олифу и скобяной товар! Вот зачем это делается, а никакая тут не организаторская пластичность, никакие там не высокие помыслы!
Понятно, соображения эти были дремучими и берложными. Но мощно цепляли они даже в неискривленных сознаниях ту басовую струну, где сердцевина рачительности помещена в оплетку недреманности. А вдруг и вправду — не инициатива? Вдруг всего лишь — для злоупотреблений?
Оттого на первых порах не то что под лупой — под микроскопом начинала обустраивать новый отдых людей служба быта. Но под бурчания, бубнения и ревизорские рейды (а вы знаете также, какое в условиях ослабленного надзора, в тридцати этих домиках без общего коридора с дежурной, может произойти разложение?) появились примеры отличные, достойные тысячи подражаний и широчайшей огласки.
Так, под крылами Уткинского бытуправления образовались три зоны отдыха плюс Дом рыбака. На берегу реки Старой, неподалеку от Уткинска, стоят шесть десятков двухместных домиков: веранда, мебель, холодильник, электроплита, за »все и про все рубль сорок в сутки. Здесь же прокатный пункт службы быта, где бери ты, согласно запросам, хоть спортивную, хоть туристскую сбрую. И над всем над этим — коменданты, паспортисты, завхозы, эксплуатационники, кастелянты, банные истопники — одна все успевающая семья Макавеевых, отец, мать да дочь.
— Ну, — все же обуреваемые подозрительностью, говорили, кому положено, да и теперь говорят, — страна большая, в ней не без Макавеевых. Есть, очевидно, бессребреники, трудяги, есть не ворующие даже тогда, когда их служба удалена от ближайшей милиции более чем на сто семьдесят километров. Но все-таки, в общем и целом, какой-то запашок идет от этой инициативы — строить мелкие пансионаты и базы — какая-то потачка и привкус. В идее мощных санаторных кузниц здоровья есть больше приемлемого. Хотя бы: сеть мелких пансионатов лекционной пропагандой охватить будет трудно. А медицински? Пусть бы себе енот вбежал в город Сочи и при тамошней мощной медицине укусил за ляжку курортника — так ведь в Сочи енот не вбегает, а обязательно он вбежит под Владивостоком, на турбазу в бухте Лазурной. А там средний медперсонал окажет ли помощь? И, опять же, знаем мы это дело, постоят эти мелкие пансионаты, а потом запросы начнут расти: кинопередвижку пришлите, автолавку и парикмахера раз в две недели, а не то, мол, отдыхающие довелись до облика претерпевающих бедствие...
И все-таки под бурчания и бубнения, ставшие ныне уже несколько фоновым, а не совсем распорядительным гулом, клятая всеми, руганная до отсутствия живого места, но все равно ищущая и с большим будущим — служба быта по всей стране закладывает свои пансионаты и кемпинги. Кругом средь природы появляются маленькие оазисы отдыха миллионов. И терпеливая, скромная служба быта, сдруживаясь с могущественными ведомствами и министерствами, исповедуя то прогрессивное, что называется межотраслевой диффузией, ширит и улучшает сеть этих оазисов. И в этом деле любому и каждому, от кого зависит, хорошо бы споспешествовать службе быта. Но славен будь даже тот всяк, кто мог помешать, но хотя бы не мешал диффундированию.
Природа не терпит пустоты
Увы!
Проснувшись, Шепенок В. Д. не почувствовал себя, как обычно, знатным. Однако в известной степени человек несгибаемой воли, хотя и в беде, натощак он не закурил, под открытой форточкой сделал вольные упражнения и отправился выпускать консервы. Сверхспросные эти консервы в невероятном количестве выпускало Томпакское объединение, во главе которого и стоял Шепенок.
А в столице республики были уверены, что в этот день приедет сюда только что знатный, а вот уже и опальный директор. И десятки крупнейших республиканских работников уже разыгрывали про себя, как это будет и как они, работники, себя поведут. Значит, туча тучей войдет к ним в кабинет флагман республиканской консервной индустрии, ткнет пальцем в газету и скажет:
— Мало меня без вины бить рублем, так еще и в газете ославили?
А они, республиканские работники, выйдут из-за стола и скажут, приобняв гиганта за плечи:
— Ну, Викентий, ты знаешь ведь, на каком ты кругом счету. Но ведь требовалось, чтобы кто-то понес наказание, а ты — человек-утес, только таких и наказывать, когда наказывать совершенно некого и, прибавим мы, не за что.
