Леонид Барац - Мексиканские негодяи
- Нет, Мария, я очень боюсь высоты, а, потом, в полете я могу простудиться. Лучше я застрелюсь.
- Вот еще, Антонио! А я потом полдня отмывай твои кровь и мозги с обоев. И, кстати, не вздумай вешаться, а то будешь потом лежать в гробу с выпученными глазами, все будут надо мной смеяться и говорить, как я могла жить с тобой, таким некрасивым.
- Да, это все не подходит. Надо выбрать что-нибудь безболезненное. Я слышал, что иногда люди умирают от смеха. Ну-ка, рассмеши меня, Мария.
- Не говори глупости, Антонио. Лучше посмотри, идут ли мне эти обтягивающие джинсы.
- Тебе? Эти джинсы? Да ты в них… Ха-ха-ха, Ха-Ха-Ха, ХА-ХА-ХА! (Лопается).
- Антонио, Антонио! Он умер. И теперь я не узнаю, над чем он так смеялся, неужели надо мной? Пойду, посмотрюсь в зеркало. Ха-ха-ха, это, правда, смешно! Ха-ха-ха, ХА-ХА-ХА! (Лопается).
- Гм. Это звукорежиссер. Дело в том, что Антонио и Мария умерли от смеха, и теперь говорить некому. Кстати, Мария в этих джинсах смотрелась действительно очень смешно. Ха-ха-ха, ха-ха-ха! (Лопается)
69.
- Мария!
- Да, Антонио.
- Я хочу открыть тебе страшную тайну. Я незаконнорожденный внук Троцкого.
- Господи, какой ужас!!! А кто это?
- Как кто? Это мой незаконный дедушка. Вот этот портрет на стене – его.
- Ты же говорил, кто это какой-то мексиканский актер, прославившийся исполнением ролей козликов в детских сказках.
- Я обманывал тебя в целях конспирации. Потому что, если об этом узнают агенты КГБ, они начнут на нас охотиться.
- А почему они раньше на нас не охотились?
- Наверное, им было неохота. Но дедушку они уже убили. Это сделал какой-то мексиканский негодяй Рамон Меркадер. Огромным ножом для колки льда, как в «Основном инстинкте».
- Ужас! А я знаю другую историю, вообще кошмарную. Там один рыжий мальчик убил своего дедушку лопатой. Хочешь, расскажу?
- Не надо. Нет времени. Срочно прячься в шкаф.
- Зачем?
- Чтобы тебя не нашли агенты КГБ. А в шкафу они тебя точно не найдут. И сиди там все выходные.
- А ты?
- За меня не волнуйся. Я спрячусь в другом месте. Если я вдруг срочно понадоблюсь, я у Люсии.
- Люсия? Эта крашеная блондинка?
- Да, она мой соратник.
- А там тебя не найдут агенты КГБ?
- Нет, там очень надежно, я уже проверял. Там меня может найти только муж Люсии негодяй Фернандо, но он в командировке. Все, я пошел. Вернусь в воскресенье вечером, не забудь приготовить ужин.
- Как же я это сделаю, я же буду сидеть в шкафу?
- Ну, можешь иногда выходить.
70.
- Антонио!
- Да, Мария.
- Мне не нравится, что происходит с нашей служанкой, этой негодяйкой Хуанитой.
- А что с ней происходит?
- Она уже три года не приходит на работу.
- Ну, все, я сегодня же с ней серьезно поговорю.
- Но где же ты ее найдешь, Антонио?
- Не знаю. А давай посмотрим в чуланчике, где она обычно переодевалась, потому что других мыслей у меня нет.
- Давай. Ой, что это, Антонио? Это же какой-то скелет!
- Ну-ка, отойди, Мария. А, Мария, это же скелет.
- Но что это за скелет, Антонио?
- Ну, это либо скелет Хуаниты, тем более, что он в фартуке и с веником, либо скелет вора, который пытался украсть у нас фартук и веник.
- Боже, я все поняла! Я же три года назад заперла Хуаниту в чулане, чтобы проучить, а потом мы с тобой уехали на месяц в Акапулько.
- Вот видишь, а ты волновалась, где Хуанита. А она здесь. Кстати, тогда в Акапулько было очень славно.
- Да, я помню, как ты спустил с лестницы официанта, который принес тебе слишком холодные закуски.
- Да, этому негодяю тогда досталось. В общем, позвони в агентство, пусть они заменят Хуаниту на какую-нибудь живую служанку. А пока текилу бум?
- Бум, бум!
71.
- Мария!
- Да, Антонио.
- А что это за дагерротип?
- Что?!!! Ты обозвал моего дедушку дагерротипом?
- Да нет, Мария, ты не поняла…
- Я все поняла! Ты ткнул пальцем в фотографию моего дедушки и назвал его дегенеративным типом.
- Мария, успокойся, дагерротип – это…
- Я все знаю. Ты сам дагерротип. А твой дедушка – апостол!
- Что?
- В смысле… апостроф… эскалоп… остолоп!
- Мой дедушка опоссум?!… эскулап… как ты его назвала?
- Я уже не помню.
- В таком случае, твоя бабушка – фанера… фурнитура… феерия… фурия!
- Что, моя бабушка – фурия? А что это?
- Это твоя бабушка. А все твои родственники – упыряки… пузыряки… волдыряки… вурдалаки!
- Какой ты у меня умный, Антонио! Ты знаешь столько непонятных слов.
- Да, это так. И вообще, Мария, не будь дурой, хватит обзываться.
- Хорошо. А с чего все началось?
- С того, что я назвал твоего дедушку негодяем.
- Вообще-то, это правда. Дедушка был редким негодяем. Он бросил мою бабушку за три года до рождения моей мамы, и с тех пор ее никто не видел.
- Почему?
- Потому что он бросил ее в котел с кипящей смолой.
- Вот негодяй!
- Что? Ты назвал моего дедушку негодяем? На тебе скалкой!
72.
- Мария!
- Да, Антонио.
- Смотри, все-таки возраст дает о себе знать. Мне только вчера исполнилось 46, а уже болит голова, ломит все тело, сухость во рту. Никогда не думал, что старость придет так внезапно.
- Да, это ужасно. Ведь еще вчера, отмечая свой день рождения, ты выпил залпом бутылку текилы, заел ее кактусом, который рос на подоконнике, а потом влез по отвесной стене в окно к 80-летней Луизе и напугал ее до смерти.
- Что ты говоришь, Мария? Я ничего такого не помню.
- Конечно, потому что это была уже третья бутылка. Ты выпил ее, чтобы отметить свое возвращение из тюрьмы.
- Какой тюрьмы, Мария?
- В которую тебя забрали после того, как ты плясал голый на крыше и сбрасывал на прохожих куски кровли. Там ты перегрыз зубами решетку и выпустил всех заключенных.
- То-то я смотрю, Мария, что у меня сломан зуб и пижама какая-то не моя. Рассказывай дальше, Мария, мне очень интересно. Вот, например, почему у меня нога в гипсе?
- Ты поспорил, что пробьешь стену гаража этого негодяя Мунитоса, который построил его там, где тебе не нравится.
- И что?
- Пробил.
- Ногой?
- Нет, почему, головой. А на ногу тебе упал кусок стены, когда ты пытался вытащить голову.
- Да-а, Мария, в молодости я был способен на многое, а теперь уже не то. В 46 лет не погуляешь, как раньше. Давай выпьем за это по стаканчику.
- У нас нет стаканов, Антонио, ты их съел.
- Зачем?
- Ты закусывал ими, когда закончились кактусы и розы, которые тебе подарил этот негодяй Фахитос.
- Ладно, Мария, тогда просто дай мне бутылку. (Пьет: «Буль, буль, буль». Слышен хруст стекла).
- Антонио, что ты делаешь, это же ваза для цветов, которую нам подарила мама!
- А мне плевать! (Ревет).
73.
- Мария!
- Да, Антонио.
- Тс-с-с! Не называй меня Антонио.
- Почему, Антонио?
- Молчи, дура! Я прячусь от кредиторов, и они повсюду меня ищут, в том числе и у меня дома. Пусть они не знают, что я здесь.
- Хорошо, Антонио…
- Ну, что ж ты делаешь?!!
- Прости, Антонио… ой, зачем я это сказала… надаю себе по губам. Вот вам, вот вам!
- Сильней! Еще сильней.
- Так уже больно. Ну, хорошо, а как же мне тебя называть.
- Как хочешь, но только не Антонио… о, черт, это ты виновата! Вот тебе по губам!
- Все, я уже поняла, больше не надо. Хулио, милый, дай мне воды.
- Кому ты это сейчас сказала, Мария?
- Тебе, Хулио.
- Мария, мы женаты уже 25 лет. Пора бы запомнить, что я не Хулио, а Антонио… а, черт, опять! На по губам! (Бьет). Кстати, а кто такой Хулио?
- Да никто.
- А почему тогда ты назвала меня именно Хулио, а не Антонио?… черт! (бьет).
- Это первое имя, которое пришло мне в голову.
- А почему именно оно? У тебя что-то было с негодяем Хулио?
- Нет, с негодяем Хулио у меня ничего не было. У меня было с негодяем Энрике, но только один раз, и то в прошлом году, когда ты уезжал в Акапулько.
- Ну, слава богу, я то я очень не люблю этого негодяя Хулио.
(Стук в дверь).
- Кто там?
- Это мы – кредиторы Хулио. Он нам должен денег.
- Я не Хулио, я Антонио.
- Ага, проговорился! Мы ловко провели тебя, Антонио, выходи, мы дадим тебе пять щелбанов, которые ты проиграл нам в пристенок. (Удары). Ой, Люсия, Антонио и Хулио устали, положи их на кровать.
74.
- Мария!
- Да, Антонио.
- Ты не знаешь, почему нам все время звонят и спрашивают прачечную?
- Потому что ты развесил везде объявления: «Прачечная принимает грязное белье» и написал наш телефон.
- Но это же был розыгрыш. Я подумал, что будет смешно, если нам позвонят и спросят: «Это прачечная?», а я скажу: «А вот и нет, а вот и нет, ля-ля-ля». Но они звонят и звонят, и никто не разу не засмеялся.
