Аркадий Аверченко - Повести и рассказы
- Знаешь, ты, по-моему, выше Юлия Цезаря по своему положению. Того убил Брут, а тебя сам бог убил. Ты должен отойти куда-нибудь в уголок и там гордиться. Раскаленные желтки! А почему тут сказано о "растопленном, но остывшем сливочном масле"? Где смысл, где логика? Понимать ли это в том смысле, что оно жидкое, нехолодное, или что оно должно затвердеть? Тогда зачем его растапливать? Боже, боже, как это все странно!
Дверь скрипнула в тот самый момент, когда Громов, раздраженный туманностью поваренной книги, вырвал из нее лист "о куличах" и бросил его в кадочку с мукой.
- На! Теперь это все перемешай!
...Дверь скрипнула, и на пороге появился смущенный Клинков. Не входя в комнату и пытаясь заслонить своей широкой фигурой что-то, прятавшееся сзади него и увенчанное красными перьями, - он разочарованно пролепетал:
- Как... вы уже вернулись? А я думал, что вы еще часок прошатаетесь по рынку.
- А что? Да входи... Чего ты боишься?
- Да уж лучше я не войду...
- Да почему же?
За спиной Клинкова раздался смех, и красные перья закачались.
- Вот видишь, - сказал женский голос. - Я тебе говорила - не надо. Такой день нынче, а ты пристал - пойдем да пойдем!.. Ей-богу, бесстыдник.
- Клинков, Клинков, - укоризненно воскликнул Подходцев. - Когда же ты наконец перестанешь распутничать? Сам же затеял это пасхальное торжество и сам же среди бела дня приводишь жрицу свободной любви...
- Нашли жрицу, - сказала женщина, входя в комнату и осматриваясь. - Со вчерашнего дня жрать было нечего.
- Браво! - закричал Клинков, желая рассеять общее недовольство. - Она тоже каламбурит!! Подходцев, запиши - продадим.
- У человека нет ничего святого, - сурово сказал Громов. - Сударыня, нечего делать, присядьте, отдохните, если вы никуда не спешите.
- Господи! Куда же мне спешить, - улыбнулась эта легкомысленная девица. - Куда, спрашивается, спешить, если меня хозяйка вчера совсем из квартиры выставила?
- Весна - сезон выставок, - сострил Клинков, снимая пальто. Подходцев, запиши. Я разорю этим лучшую редакцию столицы. Ах, как мне жаль, Маруся, что я не могу оказать вам того гостеприимства, на которое вы рассчитывали.
- Уйдите вы, - сердито сказала Маруся, нерешительно присаживаясь на кровать. - Ни на что я не рассчитывала. Отдохну и пойду.
Взгляд ее упал на кадочку с мукой, и она широко раскрыла глаза.
- Ой! Это что вы, господа, делаете?
- Куличи, - серьезно ответил Громов, поднимая измазанное мукой лицо. Только у нас, знаете ли, не ладится...
- Видишь ли, Маруся, - важно заявил Клинков. - Мы решили отпраздновать праздник святой Пасхи по-настоящему. Мы - буржуи!
Маруся встала, осмотрела кадочку и сказала чрезвычайно озабоченно:
- Эх, вы! Кто ж так куличи делает. Высыпайте обратно муку. Хотите, я вам замешу?
Громов удивился.
- Да разве вы умеете?
- Вот тебе раз! Да как же не уметь!
- Уважаемая, достойная Маруся, - обрадовался совершенно измученный загадочностью поварской книги Подходцев. - Вы нас чрезвычайно обяжете...
Увидев такой оборот дела, сконфуженный сначала Клинков принял теперь очень нахальный вид. Заложил руки в карманы и процедил сквозь зубы:
- Теперь вы, господа, понимаете, для чего я ее привел?
- Лучше молчи, пока я тебя не ударил по голове этой лопаткой. По распущенности ты превзошел Гелиогабала!
- Да, пожалуй... - подтвердил самодовольно Клинков. - Во мне сидит римлянин времен упадка.
- Нечего сказать, хорошенькое помещение он себе выбрал. Разведи-ка в этой баночке краску для яиц.
Римлянин времен упадка покорно взял пакетики с краской и отошел в угол, а Подходцев и Громов, предоставив гостье все куличные припасы, стали суетиться около стола.
- Накроем пока стол. Скатерть чистая есть?
- Вот есть... Какая-то черная. Только на ней, к сожалению, маленькое белое пятно.
- Милый мой, ты смотришь на эту вещь негативно. Это белая скатерть, но сплошь залитая чернилами, кроме этого белого места. И, конечно, залил ее Клинков. Он всюду постарается.
- Да уж, - отозвался из угла Клинков, поймавший только последнюю фразу. - Я всегда стараюсь. Я старательный. А вы всегда на меня кричите. Вон Марусю привел. Маруся, поцелуй меня.
- Уйди, уйди, не лезь. Заберите его от меня, или я его вымажу тестом.
Вдруг Подходцев застонал.
- Эх, черррт! Сломался!
- Что?
- Ключ от сардинок. Я попробовал открыть.
- Значит, пропала коробка, - ахнул Громов. - Теперь уж ничего не сделаешь. Помнишь, у нас тоже этак сломался ключ... Мы пробовали открыть ногтями, потом стучали по коробке каблуками, бросали на пол, думая, что она разобьется. Исковеркали - так и пропала коробка...
- И глупо, - отозвался Клинков. - Я тогда же предлагал подложить ее на рельсы, под колесо трамвая. В этих случаях самое верное - трамвай.
- Давайте, я открою, - сказала озабоченная Маруся, отрываясь от места.
- Видите, какая она у меня умница, - вскричал Клинков. - Я знал, что с сардинами что-нибудь случится, и привел ее.
- Отстань! Подходцев, режь колбасу. Знаешь, можно ее этакой звездочкой разложить. Красиво!
- Ножа нет, - сказал Подходцев.
- Можно без ножа, - посоветовал Клинков. - Взять просто откусить кусок и выплюнуть, откусить и выплюнуть, откусить и выплюнуть. Так и нарежем.
- Ничего другого не остается. Кто же этим займется?
Клинков категорически заявил:
- Конечно, я.
- Почему же ты, - поморщился Подходцев. - Уж лучше я.
- Или я!
- Неужели у вас нет ножа? - удивилась Маруся.
Подходцев задумчиво покачал головой.
- Был прекрасный нож. Но пришел этот мошенник Харченко и взял его якобы для того, чтобы убить свою любовницу, которая ему изменила. Любовницы не убил, а просто замошенничал ножик.
- И штопор был; и штопора нет.
- Где же он?
- Неужели ты не знаешь? Клинков погубил штопор; ему, после обильных возлияний, пришла на улице в голову мысль: откупорить земной шар.
- Вот свинья-то. Как же он это сделал?
- Вынул штопор и стал ввинчивать в деревянную тротуарную тумбу. Это, говорит, пробка, и я, говорит, откупорю земной шар.
- Неужели я это сделал? - с сомнением спросил Клинков.
- Конечно. На прошлой неделе. Уж я не говорю о рюмках - все перебиты. И перебил Клинков.
- Все я да я... Впрочем, братцы, обо мне не думайте: я буду пить из чернильницы.
- Нет, чернильница моя, - ты можешь взять себе пепельницу. Или сделай из бумаги трубочку.
* * *
Маруся с изумлением слушала эти странные разговоры; потом вытерла руки о фартук, сооруженный из наволочки, и, взяв карандаш и бумагу, молча стала писать...
- Каламбур записываешь? - спросил Клинков.
- Я записала тут, что купить надо. Вилок, ножей, штопор, рюмки и тарелки. Покупайте посуду, где брак, - там дешевле... Всего рубля на четыре выйдет.
- Дай денег, - обратился Клинков к Подходцеву.
- Что ты, милый? Я последние за муку отдал.
- Ну, ты дай.
- Я тоже все истратил. Да ведь у тебя должны быть?
Клинков смущенно приблизил бумагу к глазам и сказал:
- Едва ли по этой записке отпустят.
- Почему?
- Тарелка через "ять" написана. Потом "периц" через "и". Такого перца ни в одной лавке не найдешь.
- Клинков! - сурово сказал Подходцев. - Ты что-то подозрительно завертелся! Куда ты дел деньги, а?
- Никуда. Вон они. Видишь - пять рублей.
- Так за чем же остановка?
- Видите ли, - смутился Клинков, - Я думаю, что эти деньги... я... должен... отдать... Марусе...
- Мне? - искренно удивилась Маруся. - За что?
- Ну... ты понимаешь... по справедливости... я же тебя привел... оторвал от дела...
- И верно! - сухо сказал Подходцев. - Отдай ей.
Маруся вдруг засуетилась, сняла с себя фартук, одернула засученные рукава, схватила шляпу и стала надевать ее дрожащими руками.
- До свиданья... я пойду... я не думала, что вы так... А вы... Скверно! Стыдно вам.
- Подходцев дурак и Клинков дурак, - решительно заявил Громов. Маруся! Мы вас просим остаться. Деньги эти, конечно, пойдут на покупку ножей и прочих тарелок, и я надеюсь, что мы вместе разговеемся, мы с вами куличом, а эти два осла - сеном.
- Ура! - вскричал Клинков. - Дай я тебя поцелую.
- Отстаньте... - улыбнулась сквозь слезы огорченная гостья. - Вы лучше мне покажите, где печь куличи-то.
- О, моя путеводная звезда! Конечно, у хозяйки! У нее этакая печь есть, в которой даже нас, трех отроков, можно изжарить. Мэджи! Вашу руку, достойнейшая, - я вас провожу к хозяйке.
Когда они вышли, Громов сказал задумчиво:
- В сущности, очень порядочная девушка.
- Да... А Клинков осел.
- Конечно. Это не мешает ему быть ослом. Как ты думаешь, она не нарушит ансамбля, если мы ее попросим освятить в церкви кулич и потом разговеться с нами?
- Почему же... Ведь ты сам же говорил, что она порядочная девушка.
- А Клинков осел. Верно?
- Клинков, конечно, осел. Смотреть на него противно.
А поздно ночью, когда все трое, язвя, по обыкновению, друг друга, валялись одетые в кроватях в ожидании свяченого кулича, - кулич пришел под бодрый звон колоколов - кулич, увенчанный розаном и несомый разрумянившейся Марусей, "вторым розаном", как ее галантно назвал Клинков.
