Аркадий Аверченко - Повести и рассказы
- Читали? - интимно подмигнул он какому-то солидному господину в золотых очках.
- Нет, не читал.
- Напрасно. Такое тупое лицо от чтения хоть немного бы прояснилось.
- Виноват...
- Бог подаст! Я на улице не занимаюсь благотворительностью.
- Как вы смеете?!..
Но Подходцев был уже далеко, догоняя ушедших вперед Громова и Клинкова и крича им во все горло:
- Читали новый журнал? Замечательный!
- Как же, как же! Говорят, на Казачьей улице одного газетчика убили и ограбили у него все номера "Апельсина". В некоторых местах уже по рублю продают! В книжных магазинах уже нет!
- Да, - тихо прошептал Подходцев... - Еще бы! В книжных магазинах нет, потому что эти свиньи не берут. Нам, говорят, журналы не интересны.
- Не берут, - еще тише прошептал Клинков. - А мы их заставим!
И скоро стройная организация пошла в обход по всем магазинам.
Первым входил Клинков.
- Есть у вас журнал "Апельсин"?
- Нет, не держим.
- А селедки у вас есть?
- Что-о?
- Да ясно: раз в книжном и журнальном магазине нет журналов - этот магазин, по логике, должен торговать селедками.
Постепенно он разгорячался.
- Как не стыдно, право! Весь город только и говорит, что о журнале, а они, изволите видеть, не держат! А мыло, свечи, гвозди - есть у вас?! Тьфу!
И уходил, хлопнув дверью и вызвав великий восторг и сенсацию среди скучающих покупателей...
Через пять минут входил Громов:
- Есть... "Апельсин"? - спрашивал он умирающим голосом. - С утра хожу, ищу.
- Нет, извините...
Пошатнувшись, он издавал глухой стон и падал на стойку в глубоком обмороке... Его отпаивали водой, утешали, как могли, обещали, что завтра журнал у них будет, и Громов уходил, предварительно взяв клятву, что его не обманут - усталого доверчивого бедняка...
Через пять минут после него являлся Подходцев.
- Имею честь представиться: управляющий главной конторой журнала "Апельсин"... Хотя вы и отвергли наше телефонное предложение...
- Собственно, мы... гм! Не знали журнала... Теперь, ознакомившись... Вы нам пока десяточка три-четыре пришлите...
Около последнего из намеченных магазинов собрались все трое. Решили устроить самую внушительную демонстрацию, потому что магазин был большой, и публики в нем всегда толклось много.
Все трое вошли плечо к плечу, все трое хором спросили: "Есть ли у вас "Апельсин", и все трое, услышав отрицательный ответ, в беспамятстве повалились на прилавок.
Впечатление было потрясающее.
Глава VII
КОНЕЦ ПРЕДПРИЯТИЯ
На следующее утро приступили к составлению второго номера.
Подходцев позировал Клинкову для спины Зевса-громовержца, а Громов тщетно подбирал рифму к слову "барышня".
- Поставь вместо барышни - девушку, - участливо посоветовал Подходцев.
- А на девушку, думаешь, есть рифма, - пробормотал Громов и вдруг задрожал: в открытых по случаю духоты дверях стоял околоточный.
- Вы не туда попали, - нерешительно заметил Громов.
- Здесь живет Громов?
- В таком случае вы туда попали. Подходцев! Ведь мы вчера не были пьяны? И не скандалили?
- Нет!
- Так чем же объяснить появление этого вестника горя и слез?
Все трое встали, сдвинулись ближе.
- Вот вам тут бумага из управления. По распоряжению г. управляющего губернией издание сатирического журнала "Апельсин" за его вредное антиправительственное направление - прекращается.
Трое пошатнулись и, не сговариваясь, как по команде упали на пол в глубоком обморочном состоянии.
Это была наглядная аллегория падения всего предприятия, так хорошо налаженного.
Околоточный пожал плечами, положил роковую бумагу на пол и, ступая на носках, вышел из комнаты.
- Почему ты, Клинков, - переворачиваясь на живот, с упреком сказал Подходцев, - не предупредил меня, что мы живем в России.
- Совсем у меня это из головы вон.
- Ну, что ж... Теперь, если приснюсь тетке - буду умнее.
Громов несмело сказал:
- Что ж, господа... Если праздновали рождение - отпразднуем и смерть "Апельсина"...
В этот день пили больше, чем обыкновенно.
Глава VIII
ПЕРВЫЙ ПРАЗДНИК, ВСТРЕЧЕННЫЙ ПО-ХРИСТИАНСКИ
Все проснулись на своих узких постелях по очереди... Сначала толстый Клинков, на нос которого упал горячий луч солнца, раскрыл рот и чихнул так громко, что гитара на стене загудела в тон и гудела до тех пор, пока спавший под ней Подходцев не раскрыл заспанных глаз.
- Кой черт играете по утрам на гитаре? - спросил он недовольно.
Его голос разбудил спавшего на диване третьего сонливца - Громова.
- Что это за разговоры, черт возьми, - закричал он. - Дадите вы мне спать или нет?
- Это Подходцев, - сказал Клинков. - Все время тут разговаривает.
- Да что ему надо?
- Он уверяет, что ты недалекий человек.
- Верно, - пробурчал Громов, - настолько я недалек, что могу запустить в него ботинком.
Так он и поступил.
- А ты и поверил? - вскричал Подходцев, прячась под одеяло. - Это Клинков о тебе такого мнения, а не я.
- Для Клинкова есть другой ботинок, - возразил Громов. - Получай, Клинище!
- А теперь, когда ты уже расшвырял ботинки, я скажу тебе правду: ты не недалекий человек, а просто кретин.
- Нет, это не я кретин, а ты, - сказал Громов, не подкрепляя, однако, своего мнения никакими доказательствами...
- Однако вы тонко изучили друг друга, - хрипло рассмеялся толстяк Клинков, который всегда стремился стравить двух друзей и потом любовался издали на их препирательства. - Оба кретины. У людей знакомые бывают на крестинах, а у нас на кретинах. Хо-хо! Подходцев, если у тебя есть карандаш, - запиши этот каламбур. За него в том журнале, где я сотрудничаю, кое-что дадут.
- По тумаку за строчку - самый приличный гонорар. Чего это колокола так раззвонились? Пожар, что ли?
- Грязное невежество: не пожар, а Страстная суббота. Завтра, милые мои, Светлое Христово Воскресенье. Конечно, вам все равно, потому что души ваши давно запроданы дьяволу, а моей душеньке тоскливо и грустно, ибо я принужден проводить эти светлые дни с отбросами каторги. О, мама, мама! Далеко ты сейчас со своими куличами, крашеными яйцами и жареным барашком. Бедная женщина!
- Действительно, бедная, - вздохнул Подходцев. - Ей не повезло в детях.
- А что, миленькие: хорошая вещь - детство. Помню я, как меня наряжали в голубую рубашечку, бархатные панталоны и вели к Плащанице. Постился, говел... Потом ходили святить куличи. Удивительное чувство, когда священник впервые скажет: "Христос воскресе!"
- Не расстраивай меня, - простонал Громов, - а то я заплачу.
- Разве вы люди? Вы свиньи. Живем мы, как черт знает что, а вам и горюшка мало. В вас нет стремления к лучшей жизни, к чистой, уютной обстановке, - нет в вас этого. Когда я жил у мамы, помню чистые скатерти, серебро на столе.
- Ну, если ты там вертелся близко, то на другой день суп и жаркое ели ломбардными квитанциями.
- Врете, я чистый, порядочный юноша. А что, господа, давайте устроим Пасху, как у людей. С куличами, с накрытым столом и со всей вообще празднично-буржуазной, уютной обстановкой.
- У нас из буржуазной обстановки есть всего одна вилка. Много ли в ней уюта?
- Ничего, главное - стол. Покрасим яйца, испечем куличи...
- А ты умеешь?
- По книжке можно. У нас две ножки шкафа подперты толстой поваренной книгой.
- Здорово удумано, - крякнул Подходцев. - В конце концов, что мы не такие люди, как все, что ли?
- Даже гораздо лучше.
* * *
Луч солнца освещал следующую картину: Подходцев и Громов сидели на полу у небольшой кадочки, в которую было насыпано муки чуть не доверху, и ожесточенно спорили.
Сбоку стояла корзина с яйцами, лежал кусок масла, ваниль и какие-то таинственные пакетики.
- Как твоя бедная голова выдерживает такие мозги, - кричал Громов, потрясая поваренной книгой. - Откуда ты взял, что ваниль распустится в воде, когда она - растение.
- Сам ты растение дубовой породы. Ваниль не растение, а препарат.
- Препарат чего?
- Препарат ванили.
- Так... Ваниль - препарат ванили. Подходцев - препарат Подходцева. Голова твоя препарат телячьей головы...
- Нет, ты не кричи, а объясни мне вот что: почему я должен сначала "взять лучше крупитчатой муки 3 фунта, развести 4-мя стаканами кипяченого молока", проделать с этими 3-мя фунтами тысячу разных вещей, а потом, по словам самоучителя, "когда тесто поднимется, добавить еще полтора фунта муки"? Почему не сразу 41/2 фунта?
- Раз сказано, значит, так надо.
- Извини, пожалуйста, если ты так глуп, что принимаешь всякую печатную болтовню на веру, то я не таков! Я оставляю за собой право критики.
- Да что ты, кухарка, что ли?
- Я не кухарка, но логически мыслить могу. Затем - что значит: "30 желтков, растертых добела"? Желток есть желток, и его, в крайнем случае, можно растереть дожелта.
Громов подумал и потом высказал робкое, нерешительное предположение:
- Может, тут ошибка? Не "растертые" добела, а "раскаленные" добела?
