Валерий Хайт - Большая книга одесского юмора (сборник)
Сказать, что политики в массе своей заслуживают менее нервной работы, я не рискну. Недаром же с 1930 года уголовный кодекс штата Виргиния запрещает коррупцию и взяточничество всем гражданам, кроме кандидатов на выборах – издавать неисполняемые законы попросту вредно. Но и мнение о политиках во всем мире уже сложилось. О неком политике сам Марк Твен написал в газете: «Мистер Н. даже не заслуживает, чтоб ему плюнули в лицо». Политик возмутился, подал на Твена в суд и добился публикации опровержения. Марк Твен признал, что мистер Н. заслуживает того, чтоб ему плюнули в лицо. На этом дискуссия и завяла.
Впрочем, с журналистами политикам лучше ладить. В 20-е годы нашего века американский сенатор Джонс оскорбил журналистов, и они решили ему отомстить. Что же они такого стали о нем писать, что привело к быстрому закату его политической карьеры? А ничего – это самое страшное. Они просто стали замалчивать его действия, и Джонсу как политику пришел конец.
Правда, и политики попадаются такие, что палец им в рот не положил бы даже Фунт. Президент Линкольн всегда находил, как отшутиться. Когда высокорослого (193 сантиметра!) Линкольна спросили: «Интересно, какой это должны быть длины ноги нормального человека?» – он с ходу ответил: «Чтоб доставали до земли». Когда какой-то аристократ презрительно бросил демократичному Линкольну, предпочитавшему обслуживать себя самостоятельно: «Джентльмен не чистит свои ботинки!» – тот только поинтересовался: «А чьи же ботинки он чистит?» Когда завистники, желая опорочить храброго и талантливого генерала Гранта, донесли Линкольну, что тот любит выпить, президент немедленно спросил: «А какой сорт виски он пьет? Немедленно вышлю по бочке всем прочим генералам». Ну и уж совершенно хрестоматийной стала просьба Линкольна, обращенная к официанту какой-то американской забегаловки: «Если то, что вы принесли мне – чай, то принесите, пожалуйста, кофе, а если это кофе, то принесите, пожалуйста, чай». В итоге ежегодно американцы проводят большой конкурс анекдотов имени Линкольна. Нам бы дожить до такого конкурса в честь кого-то из наших лидеров – но боюсь, что это пока непосильная задача для нашей медицины…
А уж когда политикам достается на орехи по полной программе – это перед выборами. Консерваторы, критикуя лидера лейбористов Каллагана, изобразили его в виде капитана, продающего билеты на свой корабль. Все бы ничего, кроме названия корабля – «Титаник». Имиджмейкеры Никсона распространяли анекдот о его сопернике Кеннеди, в котором отец его спрашивал: «Кем ты хочешь быть?» – «Я хочу быть президентом», – отвечал Джон. «Прекрасно. А кем ты хочешь быть, когда вырастешь?» Впрочем, помогло это мало, и самый молодой президент США победил на выборах. На то и выборы – пусть граждане решают, а если выберут Гитлера или Муссолини (оба пришли к власти совершенно законным путем), пусть пеняют на себя. Что делать, прав Бертран Рассел – при демократии дураки имеют право голосовать. Зато при диктатуре они имеют право править. А демократическая процедура толково разъясняет даже то, что надо делать правительству, которое недовольно своим народом. Бертольт Брехт справедливо замечает, что такое правительство должно распустить свой народ и выбрать себе новый.
Еще одна любопытная черта политиков – амбициозность. Даже в наше время на следующий день после прихода к власти Фиделя Кастро администрация Русского музея перевесила в запасник картину, изображающую горе старой барыни по поводу смерти любимой собачки. Все дело было в названии картины – «Кончина Фидельки». А вдруг Кастро рассердится и войну нам объявит? И это еще современность – при королеве Елизавете бывало и того пуще. Главный церемониймейстер ее двора сэр Джон Финнет писал в своем дневнике, что как-то раз венецианский посол, приглашенный на придворный праздник, потребовал сообщить ему текст приглашения, посланного французскому послу. Ожидая подвоха, сэр Джон выслал ему просимый документ, повторявший приглашение венецианскому послу практически слово в слово. Тогда посол ехидно спросил: «А кому его выслали раньше?» Если надо придраться – находится, к чему. Правда, сэр Джон тоже был ловкач. Когда французский и испанский послы чуть не передрались из-за того, кому сидеть по правую руку от папского посла, он посадил на это место папского нунция, одного из послов – по левую руку от посла папы (менее почетная сторона, но рядом), а другого – по правую руку от нунция (более почетная сторона, но через человека). В итоге войны удалось избежать.
Этикет вообще – вообще великая сила. Когда английская королева Анна назначила своего кузена графа Кларендонского губернатором Нью-Йорка, он прибыл в Америку, одетый в женское платье. Объяснял он это весьма логично: в этом городе я представляю женщину. Думаю, что в наше время его поведению нашли бы и другое объяснение…
Хватает проблем и без этикета. В 1897 году Генеральная ассамблея штата Индиана утвердила билль 246, согласно которому число «пи» принималось равным 4. Нет сил это комментировать. Неудивительно, что, когда конгрессмен Гэлбрайт предложил законодательному собранию штата Огайо для экономии топлива обсудить законопроект о переносе января и февраля куда-нибудь поближе к лету, в повестку дня это таки включили. Но не приняли – все же Америка. Скажем, за Думу я бы не поручился…
Ну что тут поделать – все равно на всех избирателей не угодишь, нужно считаться с общественным мнением. Наполеон, правда, говорил, что общественное мнение – публичная девка, британский политик Морис Картер считал его последним убежищем политиков, которые не имеют своего, культуролог Кшиштоф Теплиц полагал, что это – мнение тех, чьего мнения не спрашивают, а Зигмунд Графф говорил, что общественное мнение похоже на привидение в старинном замке: никто его не видел, но всех им пугают. Да и трудно ли бросить кость общественному мнению?
Просто надо держаться уверенно и не теряться. Когда израильскому премьеру Бен Гуриону в панике доложили, что в земле обетованной появились первые проститутки, он только пожал плечами и сказал: «Видите, теперь у нас все как у людей!» Так и надо – коротко и ясно. В утешение общественному мнению хотел бы заметить, что не только его обманывают. Британский политик Герберт Асквит говорил, что военное министерство готовит три вида отчетов – для того чтобы обманывать три разные группы людей: первый – чтобы обманывать общественность; второй – чтобы обманывать кабинет министров, а третий – чтоб обманывать само военное министерство. Свое, а не вражеское!
Неудивительно, что заниматься политикой трудно. Чтоб хоть как-то отвлечься от этого замечательного дела, политики так часто теряют нить, что Франклин Рузвельт даже выработал специальный прием борьбы с этим. Когда ему казалось, что собеседник слушает его невнимательно, он говорил: «Вчера я убил свою бабушку». Обычно в ответ ему кивали и говорили: «Да-да, конечно».
Каждый пишет, как он слышит
Тяжело быть писателем. Читателем легче. Прочтешь – и ругай себе в свое удовольствие. А писатели трудятся, рискуют: вот за неудачную оду Калигула заставлял оную оду съесть, а пергамент отнюдь не бумага – жесткий и невкусный. Зато в том же Риме удобства для работы были потрясающие: рядом с писателем должен был шествовать раб-пигмей с обритой головой. Если что в голову приходит, можно сразу на лысине у этого пигмея мелом и записать, белым по черному. Пигмеи, чай, не славяне, чесать в затылке привычки не имели. Не сотрут.
Труднее было творцам при дворе восточных деспотов. С одной стороны, всегда есть беспроигрышная тема – величие и мудрость вышеупомянутого деспота, превосходящие всякое вероятие. С другой – нравы были настолько просты, что роль литературного критика вполне могли доверить по совместительству и придворному палачу, а у него аргументы сами знаете какие. Приходилось проявлять творческие способности еще и в таком импровизационном жанре, как ответы на критические замечания властителя, не влекущие за собой немедленной казни. Вот великий поэт Хафиз как-то необдуманно написал, что за родинку некой прекрасной турчанки готов отдать и Самарканд, и Бухару. Кто бы мог подумать, что Тимур возьмет его родной Шираз, прикажет привести к нему Хафиза и скажет: «О несчастный! Я потратил полжизни на украшение Самарканда и Бухары, а ты готов отдать их за бровь какой-то потаскухи?!» Державный гнев утих только после ответа Хафиза: «Из-за такой щедрости я и пребываю в такой бедности». Тимур пришел в восторг и отпустил поэта с богатым подарком, дабы дать ему возможность проявить первое качество, не впадая во второе.
Впрочем, у арабских литработников были свои сложности, а у европейских – свои. У арабов не 5 основных стихотворных размеров, а 27, потому что у верблюда, в отличие от лошади, много разных аллюров и, чтобы приспособиться к тряске, нужно читать стихи ей в такт. А у нас в Европе зато была инквизиция – тоже неплохой творческий стимул. Кардинал Ришелье, который был осведомлен о проблеме с двух сторон (как церковник и как писатель), просто утверждал, что кого угодно можно признать еретиком за любые три слова. «Даже за слова «Верую в Бога»?» – поинтересовался некий скептик. «За это, пожалуй, просто сразу сожгут, – успокоил его кардинал. – Вы только что заявили, что не веруете в Святую Троицу, месье».
