Виктор Конецкий - Начало конца комедии (повести и рассказы)
Мы медленно и неуверенно тронулись, и я разобрал буквы на памятнике: "Вашингтон".
– Георг Вашингтон? – спросил я с тем оживлением, которое всегда возникает, если в чужом мире наткнешься на знакомое.
– Да-да! Вашингтон! – сказал Адам. – Маш великий Георг!
И тут я явственно разобрал имя. Его звали Ирвинг.
– Кажется, это Ирвинг, – пробормотал я с той дурацкой инерцией, которую так же глупо ловить за хвост, как ящерицу; но вот почему-то произносишь ненужные звуки – с той же бессмысленностью и даже вредностью, с какой хватаешь отделяющийся хвост несчастной ящерицы.
– Черт возьми, Ад! – воскликнула Пэн. – Это Ирвинг!
– Неужели? – спросил Ад. – А кто это такой?
Пэн наклонилась к рулю, потерлась щекой о перчатку Адама и сказала:
– Я тебя безумно люблю! Ирвинг Вашингтон наш великий историк и юморист, дорогой! Запомни, пожалуйста!
– Ну, вы даете, ребята! – сказал я. – Нельзя подсовывать иностранцу неверную информацию. Засобачиваешь потом разную чушь в путевые заметки, а бдительные педагоги из средних школ шлют тебе омерзительные письма.
Ад засмеялся и погладил жену по легким волосам лапой в грубой желтой перчатке.
– Пэн мой единственный педагог, да, Пэн? – спросил он. – Я был бы совсем диким ковбоем, если бы не моя подружка Пэн. Слушай ее внимательно, дружище!
– Куда мы едем? – спросил я.
– В Метрополитен музей, – сказала Пэн.
– О'кэй! – сказал я.
– Знаешь, почему ваш великий Маяковский мало известен у нас? – спросил Адам.
– Переводить сложно, – сказал я.
– Нет! Он написал в "Бруклинском мосту": "Отсюда безработные кидались в Гудзон вниз головой". А они кидались в Ист Ривер, потому что мост, именно через Ист Ривер, а не через Гудзон. И мы ему этого никогда не забудем. Разве ты простил бы мне, если бы я поставил Василия Блаженного на место Исаакия? – ядовито объяснил Адам и повернул по авеню Америки направо. Мне же казалось, что Метрополитен музей должен быть по левой руке. Ночью я внимательно проглядел планы Нью-Йорка, и штурманская память теперь все время работала впопад и невпопад, она не выключалась.
– Мы не туда зарулили, – сказал я. – Метрополитен слева.
– Не может быть! – воскликнул Адам. – Пэн, дорогая, ты как думаешь?
– Разбирайтесь сами! – заявила Пэн, переходя на французский.
– Значит, Маяковский спутал реку с протоком и это ему никогда не простится? – спросил я, гордясь в душе тем, что знаю, что Гудзон и что Ист Ривер, и потому в этом вопросе длиннее Маяковского.
– Дружище, ты прав! Нам в обратную сторону! -согласился Ад. – Боже, куда они лезут?! Боже, наши пешеходы самые неожиданные в мире! Какое удовольствие ездить по Австралии!
– Нет, лучше всего по Новой Зеландии, – сказала Пэн. – Осторожнее – собака!
Ад затормозил перед бесхозной собакой на 47-й стрит. Собака была дворняга, черная с белыми ушами. Она немного покружила на перекрестке, потом уселась на проезжей части. Полторы сотни автомобилей остановились и загудели. Дворняга если и нервничала, то чуть-чуть. Она, сидя, повиливала хвостом и крутила головой. И все водители продолжали сидеть на своих местах, в своих карах и возмущенно крутить головами, но никому не приходило в голову вылезти и прогнать собаку.
– Ад, вылези и прогони собаку! – сказала Пэн.
– Почему бы тебе не размяться самой, дорогая? – спросил Ад.
– Давайте, буржуи, я вылезу, – предложил я.
– Нет-нет! Ты наш гость! – сказал Ад, ревя клаксоном.
С правой стороны перекрестка также ревел огромный "форд". За его рулем сидел хилый юноша лет пятнадцати.
– Он напичкан наркотиками, – сказал Ад, – как Наполеон был напичкан идеями. Вот вылезешь, чтобы прогнать собаку, а он тебя и переедет! Потому-то я и не могу разрешить такое дело гостю.
– Почему же ты посылал на такое опасное дело Пэн? – удивился я.
– Просто он знал, что я скорее соглашусь здесь ночевать, чем вылезу! Я ленивая женщина, – объяснила Пэн, задирая коленки на приборную доску. Боже, какие у нее были коленки! Я даже перестал глядеть на собаку. Адам это заметил и сказал:
– Хорошо, что Пэн не делает из этого дела кремлевских тайн, как ты находишь?
– Давай не будем о политике, – сказал я.
– Ад хотел сказать про мадридские тайны или про бамбуковый занавес, да, Ад? – поправила Пэн, смягчая углы.
К сидящей на перекрестке собаке подбежала еще собака. Сидящая собака, ясное дело, вскочила, и они начали обнюхиваться. А с тротуара к ним рвалась третья собака, но ту хозяйка крепко держала на поводке.
– И ни одного полицейского! – воскликнул Ад. -Когда-нибудь собаки нас погубят! Я знаю людей, у которых уже по десять собак! Ты читал мой роман "Четверг верхом на понедельнике"? Прости, дружище! "Четверг верхом на мотоцикле"?
– Кажется, нет, но название мне нравится, – сказал я.
– Название придумала я, – сказала Пэн. – Не гуди больше, Ад, они привыкли, а у меня заложило уши.
Собаки действительно совсем не реагировали на вой вокруг. Так чайки плевать хотят на туманные вопли буя и умудряются спать, сидя верхом на нем.
– Что ты собираешься купить своей любимой? – спросил Адам.
– Шубку за двадцать пять долларов, – сказал я без колебаний, так как предварительно обсуждал этот вопрос с матросами-товароведами.
– Это не самая дорогая шубка, – заметила Пэн. – Из чего она?
– Из дерибаса, – сказал я.
– Наверное, это новый материал, – сказала Пэн. – Я еще про такой не слыхала. Где они продаются?
– Угол Хюстон-стрит и Первой авеню, – сказал я. -Польские и еврейские лавочки.
– Великолепно! – воскликнула Пэн и захлопала в ладоши. – Я так давно хочу забраться куда-нибудь в катакомбы. Едем за шубкой! Нечего нам делать в Метрополитен!
Собаки наконец убежали с перекрестка, и машины рванулись вперед, напрыгивая друг на друга.
– Пэн, дорогая, куда это мы приехали? – через минуту спросил Адам. – И почему тут так много разных красивых флагов?
– Это Организация Объединенных Наций, дорогой, – объяснила Пэн.
– Не может быть! – воскликнул Адам.
– Мы здесь первый раз с тобой поцеловались, – со вздохом сказала Пэн. – Это было девять лет назад. Здесь нью-йоркские влюбленные традиционно назначают свидания, – объяснила она мне.
Магазинчики вдоль Хюстон-стрит вывернули свои желудки наизнанку и положили на тротуары, чтобы ловить покупателей. Так ловит неосторожную живность кишечнополостный моллюск. Хозяева тянули к прохожим щупальца порнографических картинок, высохших фломастеров, гипсовых мадонн, стеклянных Чаплинов, пышных связок лука из синтетики, можжевеловых венков, подгнивших от долгого лежания на свежем воздухе ботинок, джинсов по доллару и рождественских открыток с голубками и ангелами.
Мы вошли в магазинчик, на дверях которого было написано: "Покупай! Дешево даю!"
Хозяин почуял необычных покупателей и скользнул навстречу.
– Мистер, моему другу нужна шубка, – перешел Адам на английский. – Какой размер у твоей любимой, дружище?
– О! Здесь говорят русски! – заявил хозяин. Прошу вниз, уведу подпол, там тихо, будет любой выбор, шубы великолепны, здесь берут все торгпреды – для своих начальников за океаном, отличный товар! Всего тридцать долларов штука!
– Это и есть дерибас? – спросила Пэн, она уже накидывала себе на плечи рыжую шубку с гусарскими ментиками.
– Да-да! – сказал я, делая Пэн страшные глаза.– Ад! – шепнул я. – Ради бога! попроси Пэн молчать! Пусть она здесь молчит, как рыба! Только объясни ей это на каком-нибудь малайском…
Он что-то сказал жене на непонятном языке. И Пэн послушно приложила пальчик к губам.
Хозяин, похожий на Де Голля габаритами своего носа, открыл люк в полу магазинчика, и мы полезли вслед за ним по шаткой лестнице в подпол, серьезно рискуя поломать шеи.
– Я не побоюсь сказать, – продолжал между тем Адам гнуть свою линию, – что в последнем романе одним махом двинул вперед весь повествовательный жанр, отважившись ради этого на мистификацию и запугивание читателя… Пэн, осторожно! Чертовски низкая балка! Послушайте, мистер, нельзя ли побольше света?.. Понимаешь, дружище, я пошел левее Фицджеральда и Флобера в желании околдовывать, в стремлении к волшебным чарам – это просто-напросто одно из качеств моей натуры, от которого я, вообще-то, когда-нибудь, возможно, еще и избавлюсь! Здесь как на корабле?! – воскликнул он, спустившись с последней ступеньки в тесный, забитый по самую завязку дерибасовскими шубами подвал. -Ты потому нас сюда и привел?.. Да, возможно, когда-нибудь я излечусь от желания околдовывать читателя, но это будет еще не скоро, да, Пэн? Какой размер у твоей женщины?
– Один метр пятьдесят девять сантиметров, – сказал я сразу, потому что уже давно держал в потном кулаке бумажку, на которой были записаны габариты моей любимой.
– Сколько это в футах, дружище? – спросил Адам.
– О! это сорок шестой размер по европейским канонам, – вмешался хозяин. – Десять по-американски. Вот они! Это то, что нужно джентльмену! – и он пошел швырять мне шубы вместе с распялками, приговаривая:– О! это великолепные вещи! Мне вы можете верить! Я скажу вам то, что никому не скажу! Я вижу, какие вы покупатели! Вы настоящие джентльмены! И я скажу вам! Да, я майор Красной Армии! Ну, не сов сем Красной-я был в польской армии Народовой всю войну, да! Генерала Черховского, вы знаете такого генерала?.. О! его убили в четырех шагах от меня! Снаряд! Боже, что я только помню!.. Вот эти по двадцать пять! Но если вашей даме… сколько вашей даме? Тридцать?
