Книга привидений (ЛП) - Бэринг-Гулд Сабин (Сэбайн) "Баринг-Гулд"

Раздались детские голоса.

- Сэр, вы не учили нас ни катехизису, ни нашему долгу перед Богом и людьми, мы росли самыми настоящими язычниками.

- Это не моя вина, это упущение ваших родителей.

- Но наши родители и не могли научить нас чему-либо подобному так, как могли бы научить вы.

- Это невыносимо! - вскричал мистер Хексуорт. - Прочь с дороги, вы, все! Мне сейчас не до вас. Мне нужно в церковь.

- Вам нет туда пути, пастор! Дверь закрыта, и у вас нет ключа.

Мистер Хексуорт застыл в растерянности, не зная, что делать. Потер подбородок.

- Но, черт возьми, что же мне делать? - спросил он.

Толпа окружила его и повлекла обратно к калитке.

- Вам следует отправиться туда, куда мы вам укажем, - говорили они.

Я поднялся, чтобы следовать за ними. Было любопытно видеть, как стадо ведет своего пастуха, никогда не предпринимавшего попыток вести это стадо. Я держался позади, и, казалось, мы движемся вперед, словно бы увлекаемые сильным потоком воздуха. Не успел я перевести дыхание, ни даже понять, куда именно мы направляемся, как оказался в трущобах большого промышленного города, перед домом, в каких обычно селятся рабочие, с одним окном возле двери и двумя окнами на втором этаже. Одно из этих верхних окон светилось алым.

Толпа подтолкнула мистера Хексуорта к двери, которую открыла медсестра.

Я стоял в нерешительности, не зная, что делать, и не понимая, что происходит. На противоположной стороне улицы виднелось здание церкви, окна были освещены. Я вошел и увидел там по меньшей мере двадцать человек, бедно одетых, принадлежащих к низшему классу, стоявших на коленях и молившихся. При входе стоял привратник, или дьячок, и я спросил его:

- Что случилось?

- О, сэр! - отвечал тот. - Он болен, он заразился оспой. Она свирепствует здесь, он ухаживал за больными, и вот - заболел сам; мы ужасно боимся, что он умрет. Вот мы и молимся, чтобы Господь оставил его нам.

Один из стоявших на коленях повернулся ко мне и сказал:

- Я был голоден, и он накормил меня.

Другой встал и произнес:

- У меня не было крова, и он приютил меня.

Третий сказал:

- Я был наг, и он дал мне одежду.

Четвертый:

- Я был болен, и он ухаживал за мной.

Пятый, с опущенной головой, рыдая, произнес:

- Я находился в заключении, он приходил и утешал меня.

Я вышел и взглянул на светившееся алым окно второго этажа; я почувствовал, что мне необходимо увидеть человека, за которого молились собравшиеся в церкви. Я постучал в дверь, мне открыла женщина.

- Если мне будет позволено, я очень хотел бы увидеть его, - сказал я.

- Да, сэр, - произнесла женщина, простая, грубоватая, среднего возраста, с глазами, полными слез. - Да, думаю, вы можете увидеть его, если не будете шуметь. Его состояние улучшилось, как будто он обрел новую жизнь.

Я осторожно поднялся по узкой лестнице с крутыми ступеньками и оказался в больничной палате. Она была освещена приглушенным красным светом. Я подошел к краю кровати, возле которой стояла медсестра, и взглянул на лежавшего человека. Вид его был ужасен. Его лицо было покрыто какой-то темной мазью, чтобы предохранить кожу от высыпаний, ее обезображивавших.

Передо мной лежал больной священник, и мне показалось, что я вижу перед собой глаза мистера Хексуорта, но с каким-то новым светом веры, религиозного рвения, любви. Губы шевелились, произнося молитву, руки были сложены на груди. Медсестра шепнула, обращаясь ко мне:

- Мы думали, что он покидает нас, но молитвы тех, кого он любил, достигли Господа. Он сильно изменился. Последние произнесенные им слова были: "Господь милостив. Если мне суждено выжить, то всю оставшуюся жизнь я посвящу только своей пастве, и умру среди нее"; сейчас он ничего не говорит, он молится. Но молится не за себя - за свою паству.

Я видел, как по щекам его текли слезы, но мне они казались капельками черного барана, сбегавшими по темным щекам. В этом теле была душа мистера Хексуорта.

Не произнося ни слова, я повернулся к двери, вышел, ощупью спустился вниз по ступенькам, вышел на улицу, и обнаружил себя стоящим на паперти церкви Файвелла.

- Кажется, с меня довольно, - пробормотал я.

Я поплотнее закутался в свое меховое пальто и уже готов был идти, как вдруг заметил хорошо знакомую мне фигуру мистера Фотерджила, двигавшегося по дорожке от калитки.

Я хорошо знал этого старого джентльмена. Ему было около семидесяти. Худощавый, лысоватый, с впалыми щеками. Холостяк, живший в маленьком собственном доме. Он обладал приличным состоянием, был вполне безвредным, но эгоистичным. Он гордился своим поваром и винным погребом. Всегда хорошо одевался и был аккуратен до чрезвычайности. Я частенько играл с ним в шахматы.

Я собрался было бежать к нему навстречу, но меня опередили. Мимо меня проскользнул его старый слуга, Давид. Давид умер три года назад. Мистер Фотерджил тогда опасно заболел тифом, и слуга не отходил от ни днем, ни ночью. Старый джентльмен, насколько я слышал, во время болезни отличался раздражительностью и требовательностью сверх обычного. Когда же болезнь отступила, и он был на пути к выздоровлению, ею заразился Давид, слег и через три дня его не стало.

И вот теперь слуга, приблизившись к своему прежнему хозяину, прикоснулся к своей шапке и тихо сказал:

- Прошу прощения, сэр, но вам не разрешено войти.

- Не разрешено? Но почему, Давид?

- Мне и вправду очень жаль, сэр. Если бы мой ключ мог помочь вам, я бы с радостью его вам отдал; но, сэр, в вас слишком много черного барана. Вам поначалу следует от него избавиться.

- Я не понимаю, Давид...

- Извините, сэр, что мне приходится вам говорить это, но вы никогда никому не сделали ничего хорошего.

- Но разве я не платил тебе так, как было условлено?

- Да, сэр, конечно, сэр; но вы платили мне за те услуги, которые я оказывал вам.

- И я всегда давал деньги, когда ко мне обращались с просьбой о помощи...

- Да, это правда, сэр, но это потому, что к вам обращались, а вовсе не потому, что испытывали сочувствие к нуждающимся, к больным и страдающим.

- Уверен, я в жизни никому не сделал ничего плохого.

- Это правда сэр, как правда и то, что вы не сделали никому ничего хорошего. Еще раз прошу прощения, что мне приходится это говорить.

- Что ты имеешь в виду, Давид?.. Я не могу войти?

- Нет, сэр, у вас нет ключа.

- Но, черт побери, что мне делать? До каких пор мне околачиваться здесь, снаружи?

- Видите ли, сэр...

- В этой сырости, холоде и темноте?

- Вам ничто не поможет, мистер Фотерджил, до тех пор, пока...

- Пока что, Давид?

- Пока вы не станете матерью, сэр!

- Что?

- Близнецов, сэр.

- Проклятье, но это невозможно!

- Но это так, сэр. Пока вы не вскормите их.

- Я не могу этого сделать. Даже физически это невозможно.

- Но это должно быть сделано, сэр. Мне очень жаль, но другого пути нет. Салли Букер готовится разрешиться от бремени, и роды будут очень тяжелыми. Врач сомневается, что все окончится благополучно. Но если вы согласны войти в нее и стать матерью...

- И вскормить близнецов? О, Давид, мне понадобится мужество и решительность...

- Мне не хочется этого говорить, мистер Фотерджил, но мне вас жаль, если вы откажетесь.

- Неужели никакого другого пути нет?

- Нет, сэр.

- Но я не знаю, где она живет.

- Если вы окажете мне честь, сэр, и возьмете меня за руку, я отведу вас к ней.

- Это ужасно... Даже жестоко, по отношению к старому холостяку. Родить близнецов? Ужасно...

- Необходимо, сэр.

Я увидел, как Давид протянул руку своему бывшему хозяину, и повел его с кладбища, через улицу, в дом Сета Букера, сапожника.

Я был так заинтригован судьбой моего приятеля, и мне так хотелось увидеть результат, что я последовал за ними в дом сапожника. Тот находился в маленькой комнатке на первом этаже. Сет сидел возле огня, закрыв лицо руками, раскачиваясь и стеная.