Юлий Ким - Юлий Черсанович Ким

Сочилась, омулю подобно,

А пиво, как уже подробно

Рассказано, — лилось дождем.

А дождик лил своим путем.

Но двум девицам аморальным

Чхать на дождливый мой минор.

В тупом азарте матерьяльном

Они летят во весь опор

По этим лавкам и прилавкам.

Хвост по ветру и взмылен круп,

И только подавай мерзавкам

То гривенник, а то и руп.

Они норовисты и прытки,

Они снуют в толпе, как рыбки:

Нырнули — сгинули — нашлись.

В руке значок, в другой — конфета.

Ах дети! Кабы в ваши лета

Была б у нас такая жизнь!

Соблазнов тьма — и все доступны.

Азарт и жадность — неподсудны.

Вон у мамани у самой

Глаза налево, нос направо:

В ней страсть голодного удава

Воюет с мудростью скупой.

Верх взял удав. Ищи маманю

Среди гудящей тесноты.

На одинокого папаню

Валится влага с высоты.

И думал он:

Весной зеленой

Не тягостен для юных нимф

Сей полусонный, монотонный

И нескончаемый полив.

А я сквозь эту монотонность

Такую чую многотонность!

Но где же дети?

Вон. Обои.

Живот вперед и хвост трубою.

Идут, не чуя ног. ни рук.

В зубах несут они трофеи

«Беспроигрышной лотереи».

Какою кажется вокруг

Вся жизнь. (Что зря. заметим здраво.)

Вот и маманя. Браво, браво:

Взяла очередной мохер

Для дочки. Долго выбирала.

И снова меньше на размер.

Но что за грохот барабана

И трубный звук невдалеке?

Подходим. Мокрая поляна.

На ней в столпившемся кружке

Танцуют пары в нацодеждах,

Эстон с эстонкой визави.

Под вальс о сбывшихся надеждах

И состоявшейся любви.

В согласье с бодростью мотива

По лужам чешет перепляс.

Старательно и терпеливо

Участниками коллектива

Изображается экстаз.

Какой задор! Какие позы!

Цените нашу молодежь!

А по лицу катятся слезы…

Какие слезы? Это дождь.

А по лицу читаешь прямо

Всего лишь выполненье плана.

Прощай, унылая поляна.

Ты пляшешь так же, как живешь.

Пойду и сяду за пиесу.

В ней смело я изображу

Царя, вельможу, и принцессу,

И праведника, и ханжу,

И беззаветного повесу.

Который… впрочем, не скажу.

Иду! Скорее! Там, на Лайне,

Моя тетрадка, майне кляйне.

Назло треклятому дождю!

Скорей!

Пришел.

Пейзаж знакомый.

Но все ж не тот.

Ах боже мой!

Тот самый! Тот! Моей душой

В тумане исподволь искомый.

Моей сердечною истомой

Взыскуемый во мгле сырой —

Привет, Кэмп-Дэвид дорогой!

Привет!

И пусть пребудет тайной,

Как я Тооминг спутал с Лайной:

Дождь залепил ли мне стекло,

Или надулся пива всласть я.

Или от гнета самовластья —

Ну, словом, не было бы счастья.

Да вот ненастье помогло.

Давид!

Но будем по порядку.

Вошел в калитку за оградку.

Стучусь. «Да-да!» Вхожу. Давид.

— Привет! — целуемся трехкратно.

— Ну, очень рад. — И я обратно.

— Давно? — Три дня уже. — Понятно.

Погода скушная стоит.

— Да, очень тошно, когда скушно.

А… это можно?

— Это нужно!

И мы проходим в кабинет.

Располагаясь тет-а-тет.

И вынул я своей рукою

Коньяк, откуда не пойму.

Галина, русская душою.

Сама не зная почему

(А в сущности, отлично зная.

Галине Ванне по уму

Уступит женщина любая).

Внесла салат и колбасу,

Лобзнув меня по ходу дела.

— Ну, как Москва? — Да как Москва.

— Эфрос — Любимов?

— Эта тема

Себя, пожалуй, изжила.

— А что слыхать об академии?

— Там чересчур большое бдение.

Лишь слухи вроде эпидемии…

(А за окном — сырая мгла).

— Ну, с богом! —

Первая пошла.

Ну а за первой, как по нотам.

Приспело время анекдотам.

Но нынче беден их сюжет:

Всё вариации про чукчей.

Иль нет у нас матерьи лучшей?

Иль юмор наш сошел на нет?

Едва ли. Может, неохота?

Нет, видно, в том загвоздка вся,

Что для созданья анекдота

Язык ведь чешут обо что-то

В глаза бросающееся:

Об армянина; об еврея;

Об яйца, а всего живее

Об выдающихся людей

Текущих дней.

…Евреи за море уплыли.

Армяне радио закрыли.

И выдающихся яиц

Не видно у текущих лиц…

Но чу! Изрек Давид Самойлов

(Имея разум Соломонов,

Он создал ряд своих законов.

Из коих первый и изрек):

«В застолье первый промежуток

Не превышает двух минуток.

Как днесь, так присно и вовек».

И — по второй прошлась компанья.

Тут тело входит в первый жар.

Тут по порядку расписанья

Положен мемуарный жанр.

«Вот помню я…» — Ив изобилье

Текут неслыханные были

О чем угодно, кто про что,

Но главное — о том, как пили

И что при том произошло:

Какие городились шутки.

Какие проводились сутки.

Какие рвались незабудки

С цветущих некогда полян —

И только скачут промежутки

Под этот аккомпанеман!

И я все думал: что за диво?

Каким веселием полна

В воспоминаниях Давида

Вся пройденная им война!

Быть может, суть в догадке смутной,

Что это счастье, этот пыл

Был вызов смерти поминутной?

Не знаю. Главное, что — был.

Предмет, казалось бы, ничтожный:

Как доставали самогон.

Сивуху, шнапс, одеколон

При обстановке невозможной.

Но для меня — простите мне! —

Веселье этих приключений

Значительнее всех значений

И всех фанфар о той войне.

…Когда, бывало, в