Юлий Ким - Юлий Черсанович Ким
Нам все равно тогда, что Вильнюс,
Что Таганрог.
А здесь прогрессу
Нет никакого. Злобный рок
Вновь тащит мокрую завесу
На наш зеленый бережок
Пожалуй, сяду за пиесу.
3 июля
Но тут приходят две девицы.
Мои моральные убийцы
(Из-под стола видать едва).
И лезут в нос, и в глаз, и в ухо,
И голосят навзрыд и глухо.
Что так бессмысленно и глупо
Идут их лучшие года.
И что подать сюда морожено,
А нет морожена — пирожено,
И все вообще, что нам положено
В расцвете наших юных лет:
Ну там клубнику-землянику,
И на ночь нам читайте книгу,
И в карты нас учите кингу,
И чтоб пельмени на обед!
Но главное — скорее к морю.
Туда, к простору и прибою.
Скорей! Оставим за кормою
И мамин глаз, и папин глас!
И пусть по воле Посейдона
Вода балтийская студена:
Она согреется от нас!
И я с убийцами не спорю.
Я собираю про запас
Фуфайки, кофты, полотенца.
Куда их зябнущие тельца
Я после моря заверну.
И вывожу их на дорогу,
И завожу их прямо в воду,
И, заведя, молюся богу.
Чтоб все они пошли ко дну.
Они пошли ко дну без риска:
Оно — тойсь дно — здесь слишком близко.
Стоят по пояс и вопят:
«Нам тёпло! Нам ужасно тёпло!»
Хоть бы одна из них утопла —
Нет, обе тащатся назад.
Волной толкаемые в зад.
А там, на берегу, маманя
Вся преисполнена вниманья:
Следит в пучинах роковых
Хотя б трусы своих родных.
Она уже в воображенье
Все наши брызги и движенья
Гораздо пуще нас самих
Перестрадала (на скамейке
В японской сидя душегрейке).
Но мы являемся пред нею,
Как бы сирены к Одиссею,
И говорит она тогда:
«Наташка, выпрямись, халда!»
И мы идем, довольны крайне,
И мы идем домой на Лайне,
Где в холодильнике пельмень,
Какую страстно поедаем,
И, засыпая, уповаем.
Что завтра будет ясный день.
Но завтра — та же дребедень.
Ввиду особого процессу.
Антициклона и вообще.
И я сажуся за пиесу.
Хотя опять сажусь вотще!
5 июля
Поскольку все во мне бунтует
Против сиденья взаперти!
Душа и ноги негодуют
И гневно требуют идти.
«Идем!» — «Куда?» — «Куда попало!
Налево, прямо ли, направо —
Идем!» — «Пожалуйста, идем». —
«Куда?» — «На бывший стадион».
Там, невзирая на осадки.
Тройным кольцом ряды, палатки.
Товары — хоз, и пром, и прод —
И прет народ невпроворот.
Там нынче ярмарка открыта:
Свобода спроса в рамках сбыта.
Сплошного торга толчея
И разжиганье аппетита
Запретной тенью дефицита:
Там, за кустами, шито-крыто.
Под сенью тусклого дождя —
Который сыплет, каплет, сеется
Вечор, и в ночь, и день-деньской
С такой унылостью тупой.
Что просто не на что надеяться
И остается принимать.
Как все, чего не отменить.
Но скажем к чести коллектива:
В ответ на эту хлябь небес
Вокруг — ну просто море пива.
Как наш земной противовес.
Под сигаретку и под пряники.
Из хрусталя, стекла, керамики,
На стуле, пне или завалинке,
Взасос, взахлеб или без паники —
Согласно всяк своей органике —
Кто до рубля, кто — догола,
А некоторые товарищи
Пьют стоя, прямо из горла
И в небо глядя — вызывающе!
Но там — одна сырая мгла
Висит и смотрит безучастно.
Как друг от друга и друг к другу
Народ кишит разнообразно.
Но в целом — движется по кругу,
Гуляет, с места не сходя.
Что так удобно для дождя.
И он вовсю кропит и мочит.
Он словно бы на каждом хочет
Оставить влажную печать
Сквозь все зонты, плащи и тенты.
Придуманные нами тщетно.
Чтобы его не замечать.
На всем, как тщательный добавок.
Наляпан косо мокрый след:
Убогий серый трафарет.
Как прейскуранты этих лавок.
(Давид!
Из наших лучших первых.
Певец осадков атмосферных!
Как написал он снегопад!
Как это дивное круженье
Тревожит нам воображенье
И завораживает взгляд!
И сколько музыки, и неги,
И грусти в этой ворожбе!..
Ну, кто — о падающем снеге.
Кто — о грозе. Я — о дожде.
О нем еще писала Белла,
Но то — совсем другое дело.)
Но вот указывает вектор
На «Индивидуальный сектор».
Не может быть. За мной! Бегом!
К свободным частникам! Уж там-то
Воспрянем, братцы, от стандарта
И знаков качества на нем!
Ну вот.
Уставлена аллея
Задами личных «жигулей».
На каждой заднице, пестрея.
Представлена галантерея
Отдельных лиц и их семей.
Ну вот:
Пластмассовые клипсы;
Почти не ношенные джинсы;
Почти не езженный кардан.
Ну вот:
Набор собак и гномов.
Артисты Чаплин и Леонов,
Рельефы полуголых дам —
Продукт подпольных лактионов.
Идет по многим городам.
Ну вот…
Вот спекулянт загнал кроссовки
Среди минутной потасовки.
Вот изумительные пуговки:
На них где личики, где буковки.
Опять пластмассовые клипсы.
Опять Леонов, как кретин.
Нет, братцы, это только эхо
Своих и западных витрин.
А мне одна нашлась утеха
В ряду свободных продавцов:
Огромная, как лапоть, вобла.
Была она при всем при том
Вполне — и как еще! — съедобна,
Жирна, упруга, как поповна,
