Дмитрий Минаев - Поэты «Искры». Том 2
405. ОБЩЕСТВЕННОЕ МНЕНИЕ
«Плохо, Петр Иваныч?» —«Плохо, Петр Ильич!Думал, нынче за ночьХватит паралич:Слышали, в суде-тоЧто творится? Ох,Верьте мне: нас этоНаказует бог!
Школьникам, мальчишкам —Просто стыд и срам —Поблажает слишкомПредседатель сам!Вежлив, как в салоне:„Смею вам сказать…“В эдаком-то тонеС ними рассуждать!
Ну, и адвокатыТоже молодцы-с!..Русь, вперед пошла ты —Эй, остерегись!Коль в суде так будутВольно говорить,Гласный этот суд-атНадо затворить!
Уж и приговоромОдолжили нас!Мы убийцу с воромСтрого судим — да-с!Если ж — вот прогресс-то! —Покарать мятежНадо судьям — тестаМягче судьи те ж!..
Коли в этом родеВсё пойдет — ей-ей,Русь на полном ходеК гибели своей!Да-с, прогресс сей ввержетНас злосчастья в ров,Если не поддержитГосподин Катков!»
1871ИЗ ПЕРЕВОДОВ
Огюст Барбье
406. СОБАЧИЙ ПИР
1Ложился солнца луч по городским громадам И плиты улиц тяжким зноем жег,Под звон колоколов свистели пули градом И рвали воздух вдоль и поперек.Как в море вал кипит, лучам покорный лунным, Шумел народ мятежною толпой,И пушек голосам зловещим и чугунным Песнь «Марсельезы» вторила порой.По узким улицам и здесь и там мелькали Мундиры, каски и штыки солдат,И чернь, под рубищем храня сердца из стали, Встречала смерть на грудах баррикад;Там люди, сжав ружье рукой, от крови склизкой, Патрон скусивши задымленным ртом,Что издавать привык лишь крики брани низкой, Взывали: граждане, умрем!
2Где ж были вы тогда, в кокардах разноцветных, В батисте тонком, родины сыны,Вожди бульварные, герои битв паркетных, Чьи лица женской красоты полны?Что делали вы в день, когда средь страшной сечи Святая «сволочь», бедняки, народПод сабли и штыки, под пули и картечи, Презревши смерть, бросалися вперед?В тот день, когда Париж был полон чудесами, Смотря тайком на зрелище борьбы,От страха бледные, с заткнутыми ушами, Дрожали вы, как подлые рабы!
3О, это потому, что Вольность не маркиза, Одна из тех великосветских дам,Что падают без чувств от каждого каприза И пудрятся, чтоб свежесть дать щекам!Нет, это женщина с могучими сосцами, С громовой речью, с грубою красой,С огнем в глазах, проворными шагами Ходящая пред шумною толпой.Ей люб народа крик и вопль кровавой схватки, И барабанов боевой раскат,И запах пороха, и битвы беспорядки, И в мраке ночи воющий набат!Она лишь с тем предастся сладострастью, Тому прострет объятия любви,Кто черни сын родной, кто полон мощной властью, Кто обоймет ее рукой в крови!
4Дитя Бастилии, топча ногою троны, Горячей девой к нам пришла она,И весь народ пять лет, любовью распаленный, С ней тешился без отдыха и сна.Но ей наскучило быть грубых ласк приманкой, И сбросила она под гром победФригийский свой колпак и стала маркитанткой, Любовницей капрала в двадцать лет!И вот теперь она, прекрасная, нагая, С трехцветным шарфом, к нам опять пришлаИ, слезы бедняков несчастных отирая, В их душу силу прежнюю влила.В три дня ее рукой низвергнута корона И брошена к народу с высоты,В три дня раздавлено, как прах, величье трона Под грудой мостовой плиты!
5И что ж? — О стыд! — Париж великий и свободный, Париж, столь чудный в гневе роковомВ тот бурный день, когда грозы народной Над властью грянул беспощадный гром;Париж с священными минувшего гробами, С великолепием печальных похорон,Со взрытой мостовой, с пробитыми стенами — Подобием изорванных знамен;Париж, обвитый лаврами свободы, Кому дивится с завистию мир,Пред кем с почтением склоняются народы, Чье имя чтут, как дорогой кумир,—Увы, он ныне стал зловонной грязи стоком, Вертепом зла бесстыдного он стал,Куда все мерзости сливаются потоком, Где катится разврата мутный вал;Салонных шаркунов он сделался притоном: К пустым чинам и почестям жадна,Толпа их бегает из двери в дверь с поклоном, Чтоб выпросить обрывок галуна!Торгуя честию и теша черни страсти, В нем нагло ходит алчности порок,И каждая рука лохмотьев павшей власти Окровавленный тащит клок!
6Так издыхающий далеко от берлоги, Сражен свинцом безжалостным стрелка,Лежит кабан; под жгучим солнцем ноги Он вытянул, и пена с языкаСтруится с кровию… Уж он не рвет капкана, Он замер в нем… Вздрогнул последний разИ умер, пасть открыв кровавую, как рана… И вот труба победно раздалась:Тогда, как волн ряды, собак свирепых стая Рванулась вдруг, и слышен там и тутВ долине резкий гул их смешанного лая, Как будто псы пронзительно зовут:«Пойдем, пойдем! Кабан лежит сраженный в поле! Теперь настал победы жданный миг,Нас цепь охотника не сдерживает боле, Он наш, он наш! точите острый клык!»И, бросившись на труп в порыве алчной злобы И когтем и клыком готовая терзать,Вся свора роется внутри его утробы, И каждый пес спешит кусок урвать,Чтоб, встретившись потом на псарне с сукой жадной, Открыв в крови дымящуюся пасть,Ей бросить кость, издавши вой злорадный: «Вот и моя в добыче часть!»
<1866>НИКОЛАЙ ЛОМАН
Биографическая статья
Николай Логинович Ломан — из дворян С.-Петербургской губернии — родился 4 февраля 1830 г.
В 1850–1870-х годах он преподавал русский язык и словесность в Новгородском кадетском корпусе, 2-м петербургском кадетском корпусе, 2-й петербургской военной гимназии и др. В 1862 г. вместе с преподавателем артиллерии полковником С. А. Слуцким Ломан издал «Историческое обозрение 2-го кадетского корпуса» в связи с его столетним юбилеем.
К тому же 1862 г. относится и другой факт его биографии. Он стал известен совсем недавно и свидетельствует о близости Ломана в то время к передовым кругам. Весною 1862 г. группой членов «Земли и воли» во главе с А. Д. Путятой было организовано «Общество по изданию дешевых книг для народа». Ближайшее отношение к Обществу имел Н. Г. Чернышевский. В нем состояли многие преподаватели военно-учебных заведений, в том числе Ломан и его сослуживец Слуцкий. На одном из заседаний (1 мая 1862 г.) при обсуждении тематики изданий Ломан предложил написать очерк о Кольцове или Крылове[160].
Некоторое время (по одним сведениям, с 1868 г., по другим — в 1871–1872 гг.) Ломан был одним из директоров «Общества попечительного о тюрьмах» и активно участвовал в его работе — заведовал его отделами, председательствовал в исправительном совете и хозяйственном правлении. Каждый проект, направленный к улучшению быта малолетних арестантов и смягчению тяжелых условий их жизни, находил в его лице энергичного защитника[161].
Уже в конце 1860-х годов он получил чин действительного статского советника.
О дальнейшей жизни Ломана мы почти ничего не знаем. Не знаем, насколько точно характеризует ее каламбур П. А. Степанова:
Судьбой ты мало избалован —Порою Гнут, порою Ломан[162].
За полтора года до смерти (Ломан умер 5 декабря 1892 г.) он обратился с просьбой о пособии в Литературный фонд, сославшись при этом на плохое здоровье, на то, что провел в больнице почти три года и должен еще длительное время лечиться, и на свою небольшую пенсию за многолетнюю педагогическую деятельность[163].
