Виктор Конецкий - Начало конца комедии (повести и рассказы)
Он умолк. Вечер переходил в ночь. Из низкой тучи брызгал мельчайший дождь.
– Простите, – сказал композитор минуты через две уже другим, человеческим голосом, голосом интеллигентного мужчины, которому совестно за свои нервы. – Я погорячился. Варан – это животное, которое не делает вреда. Может, это даже симпатяга, я не знаю в конце концов… Но, понимаете ли, мне совершенно неинтересно, каким образом он рождает детенышей. Ну, неинтересно мне, что поделаешь? И почему кто-то заставляет меня это узнать насильно? А стенка тонкая, и он рассказывает со всеми подробностями, вот мерзавец, а? Позовет к себе официантку и рассказывает, а мне-то деваться некуда? Некуда. Сижу и слушаю. Я думал, у него вперед срок кончится. Нет, ему продление прислали! Какой тип!.. Вообще-то воспитанный молодой человек, современный, вкрадчивый, Андрея Волконского обожает, старинные мадригалы мурлыкает, нашу русскую историю изучает по Соловьеву. Лысенко ругает, Евтушенко похваливает… Короче говоря, приличный варан, но…
– Вы сегодня пили? – вскользь спросил я.
– Что пил?
– Ну, пиво с водкой не мешали?
– А зачем их мешать?
Я понял, что он трезв как стеклышко, вероятно, с самого дня рождения.
– Вы считаете меня ненормальным? – спросил композитор. – Вас бы на мое место! Вы бы и сутки не выдержали!.. Послали молодого человека из Академии наук за границу изучать варанов, пробыл он там без году неделю и…. и не может остановиться! Ошалел совсем! А я – ком-по-зи-тор!
Композитор замолчал, нарисовал прутиком скрипичный ключ, но не плюнул в него. И я понял, что он нормальный человек и говорит правду. Странно, конечно, но мы живем в век, когда фантастика перепуталась с реальностью. Ну, выписали биологу путевку к ленинградским композиторам, он и приехал отдохнуть от тягот загранкомандировки.
Стало совсем темно. Только за деревьями на шоссе мотался фонарь. Под ботинками у меня хлюпало. Творческое состояние куда-то пропало. Судьба цирковой собаки потускнела.
– У морских черепах вкус самой тонкой осетрины, дельфины могут загрызть человека, акулы смертельно боятся зонтиков, мердека означает свободу, в американских музеях даром показывают кино, стюардессы носят цветные плавки… – монотонно бормотал композитор, передразнивая соседа.
И здесь я сделал глупость, потому что мне стало жалко композитора. Я сказал, поднимаясь:
– Потерпите немного. Я писатель и напишу в газету. Может быть, общественность обратит внимание и…
Композитор в сердцах плюнул на скрипичный ключ и безнадежно махнул рукой.
– И знаете, этот тип еще картавит! – добавил он.– Вагган!
Я подошел домой и вылил на бумагу всю свою тоску по жаркому тропическому небу, по лианам, обезьянам и огромным ящерицам. Я написал в газету о том, что в Доме творчества композиторов под Ленинградом поселился варан. И варан шевелит там горлом, таскает за собой хвост и этим помогает музыкальному творческому процессу. Молодежная газета "Смена" напечатала мою заметку. Это может показаться фантастикой, но это абсолютная истина. Просто они приняли мою заметку за веселую фантастику. Варан в заметке узнал себя, с юмором у варана дела обстояли неважно, он отправился с жалобой в Академию наук, Академия прислала в Союз писателей большую бумагу, в которой пыталась обвинить меня в клевете. Короче говоря, получился скандал. Вот вам академический дух терпимости и либеральная гуманность! Мне за эту веселую фантастику тогда так хвост прищемили, что и сейчас побаливает.
В черном ящике
Обстановка у пультов ускорителя в институте физики напоминала обстановку на боевом мостике крейсера, когда уже отстрелялись, но отбой тревоги еще не сыгран.
Люди, уставшие от долгого напряжения, от долгого азарта. Азарт помог им и ушел. Теперь есть результаты.
Но без азарта эти результаты выглядят серенькими, и даже трудно поверить, что недавно они казались такими труднодостижимыми и волнующими.
Усталые молодые люди сидели внутри круга, по которому мчались элементарные частицы, мчались электроны.
Мне показали эти электроны. Конечно, не сами электроны, а свет их. Узкий жесткий луч холодно, без мерцаний, вонзился в зрачок – в восемь миллионов колбочек и сто двадцать миллионов палочек.
Этот луч электроны несли перед собой, вращаясь со скоростью, близкой к скорости самого света. Этот луч Двигался вместе с электронами, как фары двигаются с автомобилем.
Свет электронов похож на свет одинокой волчьей звезды.
Светом электронов физики охмуряли именитых и неименитых гостей, одинаково далеких от знания физики.
Я робел перед физиками, хотя это были простые ребята.
И почему мы перед ними робеем?
Вопросы не задавались. Вероятно, еще мешал осадок, выпавший в душе от хамства старика гардеробщика. Мне уже давно было жаль старика и совестно от грубости, с которой я обругал его в ответ на безобидную "свинью". Дисгармония души мешала отдаться атомной физике.
Знаменитый мученик атомного века Роберт Оппенгеймер непоколебимо верил, что гармонию бытия чело" век найдет и ею овладеет. "Без гарантируемого высокими энергиями проникновения в ультрамикроскопический мир нельзя продолжить борьбу за торжество разума, за восприятие рациональной гармонии бытия". Здесь самое интересное для меня слово – прилагательное "рациональной".
Еще мне объяснили, что ускоритель – это фактически генератор вопросов.
То есть можно сказать, что если бы физики, создавая ускоритель, знали твердо, что из их затеи получится, то они бы знали уже заранее ответы на научные вопросы, которые они задают, и тогда незачем было бы проводить исследования, создавать ускорители и вообще городить архидорогостоящий огород. Физики затем и городят ускоритель, чтобы он им родил вопросы, которые сами они высосать даже из самого гениально-неожиданного физического пальца не способны.
Физики не только не знают ответов, но и не очень хорошо знают, какие вопросы можно задавать физике высоких энергий, имеют ли вообще смысл задаваемые вопросы, и если имеют, то какой.
Зато физики уже не сомневаются в том, что если делить отрезок на все меньшие и меньшие отрезочки, то мы доделимся до таких кусочков пространства, свойства которых никак не совпадают со свойствами сантиметрового или километрового отрезка, который мы начали делить. И вот там-то и может сидеть фридмон Маркова, а в этом фридмоне и другие цивилизации, другие умники, другие дураки. Им там плохо. Потому что в мире элементарных частиц понятия нашего Времени и Пространства играют в чехарду. Например, сегодня есть основания предполагать, что позитрон это электрон, который двигается против течения Времени. Из настоящего он двигается в прошлое. Во всяком случае, такое предположение отлично годится для математических моделей.
Занятно получилось у физиков с очисткой зерна от долгоносика. Они сделали ускоритель для облучения потока зерна в элеваторе. Зерно прекрасно облучалось, долгоносики дохли без всяких лишних разговоров. Не учли только одной детали. Когда зерно потоком обтекает ускоритель, происходит электризация зерен, и так как зерно всегда находится вместе со своей пылью, то все это дело взрывается.
Если бы физики спросили уборщицу на любом портовом элеваторе, она обстоятельно объяснила бы им технику безопасности при работе с зерном и даже рассказала бы о том, что если янтарь потереть, то он тоже электризуется.
Прямо от ускорителя элементарных частиц я попал в институт цитологии и генетики. Из мира огромных энергий, гудения агрегатов, волчьего света электронов, из мужского мира караульного помещения или боевой рубки крейсера я попал в тихий женский мир.
Последовательность моих перемещений была совершенно случайной, но полной глубочайшего смысла, ибо признаки всех живых организмов, и в частности наше генетическое воспроизводство, зависят прежде всего от процессов атомного масштаба. Пьяницы неизлечимы потому, что алкоголизм есть какое-то неведомое пока изменение на атомном уровне внутри молекул, из которых состоит алкоголик. Душевное страдание, приведшее человека к пьянству, таким образом, накоротко связано с движением позитронов навстречу Времени.
Ведь и вы, и я начались с одной-единственной микроскопической капельки.
В ней был зашифрован весь механизм развития моего организма, вся специфика биологического вида, все механизмы внутренней регуляции, все инстинкты и безусловные рефлексы, мой характер и темперамент. Измерить это богатство в битвах информации трудно, но, вероятно, там содержалось больше сведений, нежели способна вместить вся система моей сегодняшней памяти.
Я теперешний – всего-навсего пятидесятое или шестидесятое поколение той микроскопической частицы живой материи.
Я состою из восьми триллионов клеток. Каждая содержит не только ту генотипическую информацию, которая необходима для выполнения ею функций, но и полную информацию – ту же самую, которой располагала яйцеклетка. Поэтому теоретически возможно развитие клетки, скажем, слизистой оболочки моего языка во взрослый человеческий организм. На практике это пока невозможно только потому, что такие мои клетки не обладают эмбриогенетической потенцией.
