Аркадий Васильев - Понедельник - день тяжелый | Вопросов больше нет (сборник)
Второй любимый вопрос Матвея Николаевича: «Как повышаете свой образовательный уровень?»
Он никогда не спросит попросту: «Где учитесь?», «Как успехи?», а всегда только так: «Как повышаете уровень?» Когда ему отвечают, что не учатся, Матвей Николаевич обязательно произносит: «Как же вы дальше жить думаете? С таким, извиняюсь, запасом знаний коммунизма не построишь». И всем сразу становится скучно, даже как-то не по себе, хотя все как будто правильно.
Старшине Абрамову Матвей Николаевич задал все свои вопросы.
— Когда последний раз были у избирателей?
Старшина слегка замялся, потом, подумав, ответил:
— Давненько… Месяца полтора не был…
Матвей Николаевич посмотрел на меня и, видимо, довольный тем, что может задать еще вопрос, спросил:
— Это почему же? Это, знаете, не похвально.
Старшина чуть заметно улыбнулся и ответил:
— Но я с избирателями виделся… Они ко мне приходили…
— В отделение? — перебил Матвей Николаевич.
— Нет, в больницу… Навещать приходили меня, когда я был ранен.
Но Матвей Николаевич не сдался. Он без тени улыбки заявил:
— Стало быть, у вас хорошие избиратели.
Я не выдержала и шутливо добавила:
— Выходит, товарищ Абрамов хорошо их воспитывает…
Я посмотрела на членов бюро и хотела спросить: «Какие есть предложения?» Но Матвей Николаевич опередил меня:
— Можно еще вопрос к товарищу Абрамову?
Ну что ты с ним поделаешь! Конечно, можно.
Матвей Николаевич задал свой главный вопрос:
— Как повышаете свой образовательный уровень?
Абрамову этот вопрос доставил удовольствие. Он широко улыбнулся и охотно сообщил:
— Учусь в Московском государственном университете. Факультет юридический — заочный. Курс пятый. Троек нет.
От такой радостной точности всем стало весело. Даже Матвей Николаевич не выдержал — засмеялся.
Старшину Абрамова приняли в партию единогласно.
В этот день были приняты подружки с трикотажной фабрики, Вера Семеновна, парни с завода. Таисия Васильевна учла опыт со старшиной Абрамовым и о каждом принимаемом говорила, где и как учится. При этом она все поглядывала на Матвея Николаевича. Но он вопросов больше не задавал — рисовал на листочке зайчика. А учились, оказалось, все. Подружки с трикотажной фабрики заканчивали Политехнический институт, трое парней с завода — в Энергетическом институте, четвертый, тот, что с усиками, оказался коллегой старшины — на третьем курсе юридического факультета.
Когда Таисия Васильевна, докладывая о Вере Семеновне, упомянула, что она родилась в 1932 году, в пятилетнем возрасте лишилась родителей и поэтому воспитывалась в детском доме, всем сразу стала ясна ее биография. Их много прошло перед нами — детей, осиротевших в 1937 году, выросших в детских домах и теперь вступающих в партию, которой честно и беззаветно служили их безвременно погибшие отцы и матери.
Сколько раз мне приходилось спрашивать Таисию Васильевну:
— Все? Никого не пропустили?
После этого я встаю. Поднимаются и все принятые в партию. Сколько раз! И все же я каждый раз волнуюсь, произнося свою короткую речь:
— Дорогие товарищи! Поздравляю вас с принятием в члены Коммунистической партии Советского Союза…
Я смотрю на серьезные лица молодых коммунистов и чувствую, как к горлу подступает комок. Чтобы скрыта волнение, я стараюсь говорить как можно короче и заканчиваю «деловой» фразой:
— Еще раз поздравляю… А теперь пройдите, пожалуйста, наверх для оформления партийных документов…
В ответ слышится разноголосое: «Спасибо!» Я стою до тех пор, пока все вновь принятые не покинут кабинет. Когда я наконец сажусь, то стараюсь не смотреть на профессора, чтобы не смущать его, — у Владимира Сергеевича влажные глаза, и он торопливо вооружается очками.
После приема в члены партии и кандидаты у меня на столе осталось нерассмотренное личное дело Николая Сергеевича Грохотова. Я вопросительно посмотрела на Таисию Васильевну. Она напомнила:
— Я вам говорила… Индивидуально…
Случается, нам приходится рассматривать некоторые дела индивидуально. Это, как правило, «неблагополучные» дела, и комиссия по приему не считает возможным выносить их на обсуждение вместе со всеми.
Таисия Васильевна вышла в приемную и громко сказала:
— Товарищ Грохотов, пожалуйста.
В открытую дверь я увидела, как с дивана быстро поднялись молодой человек и девушка — высокая блондинка с большими голубыми глазами. Я обратила на нее внимание еще перед началом заседания, когда проходила через приемную.
Девушка что-то шепнула парию и, я это ясно видела, украдкой, быстро поцеловала его в щеку.
В дверях появился секретарь парткома текстильного комбината Телятников, и за его плотной фигурой я больше ничего увидеть не смогла.
Через несколько секунд на «сковородке» сидел Николай Грохотов.
О «сковородке» надо рассказать подробнее, иначе не понять, откуда произошло это название. Так мы в шутку называем стул, который стоит на другом конце длинного стола напротив меня. На этот стул садятся «персональщики», либо снимающие взыскания, либо, что всегда неприятнее, получающие их.
Как-то мы снимали выговор с очень хорошего человека, согрешившего по части зеленого змия. Этот, в общем-то всегда трезвый отец семейства попал в развеселую компанию, основательно хватил и закончил вечер в вытрезвителе. Он очень переживал свой вполне заслуженный выговор. На заседании бюро он пылко произнес:
— Я даже штопор выкинул… Не хочу, чтобы что-нибудь напоминало о выпивке…
Матвей Николаевич философски заметил:
— Можно при случае ладонью вышибить или карандашиком проткнуть…
— Нет уж, хватит! Посидишь на этой горячей сковородке — больше не захочешь…
С тех пор у нас и пошло — «сковородка».
Индивидуальные дела мы слушаем еще более внимательно — на то они и индивидуальные.
А на этот раз все было необычно.
Год назад Николай Грохотов вернулся из армии, куда он ушел с отделочной фабрики. В армии он служил хорошо, был отличником боевой подготовки, много занимался спортом. Только три дня демобилизованный солдат наслаждался заслуженным отдыхом, а на четвертый день уже стоял у ситцепечатной машины. Солдат Грохотов опять стал раклистом. Работал он великолепно, без брака.
Таисия Васильевна рассказывала о Грохотове подробно, и я по лицам членов бюро читала, что они никак не могут понять: почему мы рассматриваем вопрос о Грохотове отдельно? Профессор посмотрел на меня и недоуменно пожал плечами. А Таисия Васильевна продолжала рассказ:
— Работал отлично. Поступил на заочное отделение химического института. Недавно сдал все экзамены за первый курс. Сдал хорошо, без троек. Был активным дружинником. Партийная организация отделочной фабрики, партком комбината и бюро райкома приняли Грохотова в кандидаты в члены партии. Везде голосовали единогласно… Первую половину кандидатского стажа Грохотов вел себя достойно. Но затем его поведение резко изменилось: он хуже работает, допускает брак, пренебрегает обязанностями дружинника, дважды опоздал на фабрику.
Я видела Грохотова впервые. Внешне все как будто в полном порядке: крепкий, ладный парень, хорошее, доброе лицо, глаза настороженные (это вполне объяснимо), умные. Может быть, пьет? Пожалуй, нет, не заметно, нет этого бегающего, виноватого взгляда, который часто бывает у пьющих людей. Может быть, надо было с ним поговорить, вызвать на откровенность.
Таисия Васильевна докладывала:
— Партийное собрание отделочной фабрики приняло Грохотова в партию с большим трудом — против голосовало двадцать семь, воздержалось тридцать два.
Грохотов опустил голову, убрал со стола руки, — видно, ему было очень стыдно слушать все это.
А я все думала: «Что с ним произошло? Может быть, отложить этот вопрос? Поговорить? Подожду, что он сам скажет».
Таисия Васильевна как-то глухо сказала:
— Партком комбината большинством в один голос отказал Грохотову в приеме и принял решение считать его выбывшим из кандидатов, считая, что он не выдержал испытательного срока…
Все мы ждали, какими словами Таисия Васильевна закончит свое сообщение. Обычно она в конце говорила: «Комиссия поддерживает решение партийной организации». А сейчас она замолчала, и у меня невольно вырвалось:
— Дальше!
Таисия Васильевна ответила:
— Всё.
— А ваше мнение? — спросила я.
— У нас нет единого решения. Голоса разошлась.
Я посмотрела на членов бюро, стараясь понять их отношение к происходящему. Все они молчали. Тогда я спросила Грохотова:
— Все правильно доложено, товарищ Грохотов?
Он, не поднявшись со с гула, непонимающе посмотрел на меня.
