Аркадий Васильев - Понедельник - день тяжелый | Вопросов больше нет (сборник)
— Никому не надо, — сурово отрезала моя собеседница. — Ошибка… Медицинская ошибка.
— Что вы, — попробовала я вступиться за врачей, но Мария Захаровна даже обиделась.
— Не верите? Не дай бог вам самой попасть к нашим невеждам. Сейчас многие от переутомления, от разных неприятностей впадают в летаргический сон, а наши врачи не могут, а скорее всего, не хотят разобраться…
К счастью, в столовую вошли Иван Петрович с Алешей и высокий, плечистый парень, очень похожий на Ивана Петровича, с такими же сросшимися бровями. Он с любопытством глянул на меня, а на мать даже не посмотрел, словно ее тут не было. А она вскочила, жалко заулыбалась:
— Садись, Костенька, голодный, наверное…
Иван Петрович с горячностью сказал:
— Ну вот и потомство мое явилось. Познакомься, Костя, это твои дядя Алеша и тетя Лида…
Тогда я, конечно, не могла предполагать, что с моим племянником по мужу Константином Шебалиным мне придется встречаться в обстановке отнюдь не семейной и вопросы решать далеко не родственные…
Когда меня избрали секретарем райкома партии, Иван Петрович резко изменил свое отношение ко мне. Я всем своим существом почувствовала, что он меня не просто не любит — ненавидит. Внешне он стал любезнее, внимательнее. Однажды — раньше с ним такого никогда не случалось — пришел к нам с букетом цветов. Он старался показаться веселым, добрым, а глаза у него были злые. Он подал мне букет и сказал:
— Нашему вождю и учителю в районном масштабе.
Мне очень хотелось ответить ему дерзостью — на языке так и вертелось: «От бывшего областного…» или еще что-нибудь в этом роде, но я поборола себя и вежливо поблагодарила:
— Спасибо!..
И сама похвалила себя за выдержку. «Молодец, Лидка, — сказала я себе. — Молодец!»
Именно в этот приход Иван Петрович назвал меня жизнеутверждающей личностью, жизнелюбом. Мишка услышал и потом поплатился за это тройкой по сочинению.
Секретарем райкома я работаю около года. Два месяца была вторым, а после того, как нашего Виктора Павловича взяли на работу в Центральный Комитет, я стала первым секретарем.
Помню, как перед нашей районной конференцией меня пригласили в городской комитет. Об этом приглашении мне сообщил секретарь парткома нашего министерства Александр Ермолаевич. После заседания парткома он задержал меня и сказал:
— Тебя завтра просят зайти в горком. Ровно в десять. Не опаздывай.
В парткоме я занималась пропагандой и агитацией. Я часто бывала в нашем райкоме, мне случалось бывать на разных заседаниях и в горкоме, но с секретарем горкома мне разговаривать не приходилось.
Откровенно сказать, я немножечко, чуть-чуть испугалась этого приглашения, и у меня невольно вырвалось:
— Зачем это я понадобилась?
Александр Ермолаевич улыбнулся и коротко ответил!
— Не знаю… Скажут, не волнуйся.
По его лицу я поняла, что он отлично знает, зачем меня вызывают к секретарю, но не может мне об этом сказать. Тогда для того чтобы хоть немного успокоить себя, я спросила:
— За хорошим вызывают или нагоняй?
Александр Ермолаевич засмеялся весело и искренне, и я немного успокоилась.
Дома Алеша предположил:
— Наверное, снова в какую-нибудь делегацию за рубеж…
Разговор с секретарем горкома я запомнила очень хорошо. Сначала я отказывалась, говорила, что не справлюсь. Помню, я сказала примерно так: «Это не женское дело». Секретарь улыбнулся и шутливо ответил, что если исходить из правил грамматики, то партийная работа женского рода. Я возразила, что любая работа — женского рода…
Он снова пошутил: «Это, наверное, идет из древности, когда мужчины считали всякую работу, кроме охоты, уделом женщин».
Потом я сказала, что я никогда не была секретарем райкома. Секретарь шепотом спросил меня, умею ли я хранить секреты. Я подумала и ответила, что, наверное, умею. Тогда секретарь так же тихо сказал:
— Между нами, я секретарь горкома тоже в первый раз, — весело, чуть с хитринкой улыбнулся и добавил: — Я то же самое говорил — как же так, в первый раз. А мне ответили — что-то мы не видели, чтобы люди сразу рождались секретарями…
Потом мы долго беседовали о моей будущей работе, о нашем районе и вообще о партийной работе. Секретарь посмотрел на свои часы и сказал:
— Когда часы на руке, их не замечаешь, хотя смотришь на них по многу раз в день. А когда их нет — сразу чего-то не хватает — очень важного, нужного. Вот так и партийная работа: когда она есть — ее иногда не замечают, так, дескать, и положено. А если ее нет — сразу замечают: как же так? Почему нет?
К концу беседы в кабинет вошел первый секретарь нашего райкома Виктор Павлович. Он вопросительно посмотрел на секретаря горкома, тот улыбнулся ему:
— Сосватали!
Виктор Павлович подал мне руку и очень серьезно сказал:
— Прекрасно… Вот если выберут нас, будем работать вместе.
Рука у него большая, крепкая и теплая. И я совсем успокоилась.
А через два месяца Виктор Павлович уже работал в Центральном Комитете, а я стала первым секретарем нашего райкома.
Район у нас интересный. Вслух я об этом не говорю, неловко как-то, но иногда я думаю, что наш район в Москве самый интересный — у нас есть все, что хотите: промышленные предприятия, научно-исследовательские институты, министерства, комитеты, театры, высшие и средние учебные заведения, много школ, магазинов, столовых — всего не перечесть. Наш район носит имя старого коммуниста, великолепного, благородного человека, ученика Ленина, мужественного борца за дело рабочего класса. Кто-то из моих предшественников повесил в кабинете его портрет. Первое, что я вижу, когда вхожу утром, — обаятельную улыбку этого изумительного человека, и он словно говорит: «Доброе утро, товарищ секретарь!»
И я начинаю свой рабочий день в хорошем настроении.
Потом случается, и не редко, оно у меня портится — мне его портят другие люди, я порчу кому-то, но утро у меня всегда озарено светом лучистых, умных, добрых глаз.
Наш район! Когда-то я ходила по его улицам, пересекала его площадь и даже не думала, какой это район: Советский, Краснопресненский или Куйбышевский. Все это была для меня Москва. Просто Москва. А теперь я хожу по улицам нашего района с особым, новым для меня чувством и новыми мыслями. Бывало, я совершенно не замечала, когда из другого района попадала в наш, — Москва и все тут. А сейчас я точно знаю — вот эта улица уже наш район. И не просто улица, и не просто дома. Вот в этом сером, довольно-таки некрасивом доме, построенном в тридцатых годах, — научно-исследовательский институт, там секретарем партбюро Георгий Николаевич. У них недавно было очень важное собрание — коммунисты института решили поинтересоваться, как сотрудники, и в первую очередь члены партии, воспитывают своих детей. Ну и досталось же одному папаше — он не знал, что его сын уже второй месяц все школьные часы проводит то в кино, то в зоопарке. И неплохой паренек — всерьез увлекается зоологией…
А в этом доме трест общественного питания. Будем слушать отчет партбюро треста у нас на бюро райкома в следующем месяце… Плохо у них с работниками, большая текучесть.
Здесь министерство… Тут разговор особый, я бы сказала, щепетильный. Министерство серьезное (как будто бывают несерьезные), союзное. Министр — кандидат в члены Центрального Комитета, депутат Верховного Совета СССР. Он-то все понимает — понимает, что райком не претендует на руководство министерством, а вот партийная работа в министерстве — это наше дело. Он понимает, а некоторые его работники не понимают. Ничего, найдем общий язык… Нелегко будет, но все же найдем…
Кажется, я заболела местничеством? Правая сторона улицы входит в другой район, и я посматриваю на «чужие» дома равнодушно… А вот на моей (осторожно, Лидия Михайловна, не на моей, а на нашей), на нашей стороне я вижу небольшую вывеску, и настроение у меня падает. Если бы существовал какой-нибудь прибор, градусник для измерения человеческих чувств, то он бы, наверное, показал, что ртутный столбик на шкале «душевного спокойствия» только от одного взгляда на эту вывеску резко изменил положение. Это бюро учета и распределения жилой площади.
Я хорошо знаю, сколько жилья строит Москва, знаю, сколько тысяч очередников нашего района за прошлый год переселились в новые квартиры, знаю, сколько семей справят новоселье в этом году, и все же мне вспоминаются люди, которым нужно бы помочь немедленно, сию минуту…
Недавно у меня были две сестры — Елена Павловна Дегтярева и Зоя Павловна Токарева. Им вместе больше ста двадцати лет. Обе коренные москвички.
В 1941 году их мужья ушли на фронт и не вернулись. В дом, где жили сестры, попала бомба. Сестер временно переселили в полуподвал. С тех пор они живут там. Переменилось почти все население их старого дома, большинство получили новые квартиры, а о сестрах забыли.
