Наследие Евы (СИ) - Рицнер Алекс "Ritsner"
— Ой, вот только не надо…
Да какого…
Тим касается руки. Стах сдавливает его пальцы. Когда осознает — цокает. В последний раз встречает взгляд, но все еще не разбирает и треть немых сообщений. Все, надоело.
Стах уходит, чтобы не продолжать.
IV
Маришкин голос слышно еще на лестнице. Стах встает на ступенях. Запрокидывает голову. Закатывает глаза. Поднимается в два раза медленнее и громче: тяжелым шагом.
Он застывает напротив. Ждет, когда тарахтение стихнет — и на него обратят внимание. Хочет узнать у третьей лишней:
— Что ты здесь делаешь?
— Уже ухожу.
Маришка спешно собирается, целует Тима в щеку. Вспорхнув с места, пружинит к Стаху и его тоже целует, заодно. Тот отворачивает голову. Она просит:
— Не обижай котика.
Стах не реагирует. Ждет, когда она уже свалит, вытирается тыльной стороной ладони. Бросает рюкзак. Опускается на пол.
Стук каблуков стихает.
Он сидит. В Тимовой тишине. Не знает, чем ее заполнять, как чинить поломку между ними.
Начинает с претензии:
— И вы теперь типа… «дружите»?
Тим опускает взгляд и качает головой отрицательно.
— Она неплохая, кажется… — произносит он тихо. Стах усмехается, а Тим добавляет: — И не смотрит на меня, как на чумного…
Камень летит — и прямиком в огород Стаха.
— Я не смотрю.
Тим не соглашается.
Стах переводит тему:
— Не расскажешь, что случилось?
— А ты?
Стах цокает. Нечего тут рассказывать. Маришка уже все рассказала.
— Я просто… — Тим пытается. — Арис, я тогда подумал… что ей будет проще. Если дело не в ней.
Очень хочется посоветовать ему поменьше думать и поменьше верить в людей. Чтобы потом не получалось, что он кому-то открылся, а его секреты выставили на всеобщее обозрение.
— Нашел, кому… Архипова — главная сплетница класса. Надо было ей сказать: «Ты не в моем вкусе». Что-то не по душе — ну и нахер пусть идет. Лучше быть мудаком, чем… — Стах не заканчивает.
— Чем кем?..
— Сам знаешь…
Тим знает. И замолкает. Стах тоже не торопится с ним говорить. Тим ковыряет лямку на рюкзаке.
— Ты поэтому? Из-за того, что все узнали?..
— Не все. Пока. И нет. И да. Блин, ты… — Стах осекается. — Знаешь, что со мной дома сделают? Просто если мать каким-нибудь чудом краем уха услышит, что я дружу с… таким, как ты.
У Тима нет слов. Зато красноречивое выражение лица примерно такого содержания: «Мне больно, а ты дурак». Да Стаху тоже как-то не очень…
И вообще.
— Блин, Тиша, ну с чего ты взял?
— Что?.. — не понимает Тим.
— С чего ты взял, что тебе не нравятся девушки? Ты с ними встречался?
— Арис… — просит Тим голосом. Стах ждет, ждет, когда он объяснит, и Тим сдается: — Я не хочу с ними встречаться. Не хочу их целовать, не хочу с ними спать…
«Спать». Здорово. Зашибись.
Лучше бы Стах забил и не спрашивал.
— А с мужиками — хочешь?
— При чем здесь?.. — Тим смотрит на Стаха, как на отсталого. — Арис…
— Ну и с чего ты взял, что ты?..
Тим терпеливо слушает. Терпеливо помогает дать определение:
— Ну. Гей.
Стах цокает и отворачивается. С досадой произносит:
— Кранты.
— И что?.. Кроме того, что «это против церкви» и против взглядов твоих родителей, что еще?
Стаха бесит Тим. И бесит, что он все подрывает. Вера здесь ни при чем… Но будет при чем, если мать вздумает его лечить. А если не вздумает, отец все равно сойдет за экзорциста — только без библии и молитв.
Тим грустит. Стах — не лучше.
Он не хочет с Тимом спать. Он вообще ни с кем не хочет. С парнями — тем более. Ну в самом деле. Что за постановка вопроса?..
Потом Стах вспоминает свои стыдные сны. Вовремя — кранты. Когда между ним и Тимом нет даже метра. Так, ладно… Стах бы не стал. С Тимом. Ему непонятно, позорно и боязно. Тима так трогать и чтобы Тим его — тоже.
Просто иногда кажется… что они слишком сблизились, что всегда тянуло, а теперь… ну, может, «гормоны», может, просто Тим такой один. В смысле — настолько близкий. Стах не знает. Но точно с ним не собирается спать.
И его давно волнует. Как Тим ориентируется. Потому что Стах ни черта не ориентируется. Заблудился.
— У тебя есть друзья, кроме меня?..
Тим зависает, а потом качает головой отрицательно.
— А были?
— Может… — Тим задумывается. — Нет… Ну, чтобы действительно «друзья»… На самом деле — нет.
— Тогда откуда ты знаешь, что ты чувствуешь?
Тим смотрит на Стаха, словно ищет в нем ответ. Потом отводит взгляд и помогает:
— Потому что мне страшно. Даже не столько… ну, психологически. Хотя психологически — тоже… Просто… такое чувство… ну вот, представь, как если бы ты очень боялся высоты — и все время ходил по краю, а ветер сбивал тебя с ног…
Ветер сбивает Стаха с ног. Прямо сейчас. Когда голос Тима режет тишину и вспарывает нутро.
— Наверное, если дружба, — продолжает Тим, — просто хорошо… и спокойно. А у меня это ощущение… иногда на фразу, иногда на взгляд, иногда на касание, что я вот-вот сорвусь вниз.
Иногда на монолог. На монолог, который рассказывает о тебе — про другого. Стах готов поклясться на крови.
— Это не дружба, Арис… у меня к тебе. Я… не хотел. И даже думал, что… Но чем больше мы общались, тем сильнее ты меня пугал…
Тим прячет взгляд, не проверяет, как реагирует Стах. Но тот смотрит, не отрываясь. Потому что…
— Так лучше…
— Что?..
Лучше, чем «ты мне нравишься». Честнее.
Стах усмехается. С досадой. С Тимом бывает хорошо и спокойно. Редко, но метко. А еще всегда, с первой встречи… сходит с ума пульс. Стах дурак. И лжец. И он влип. И он не знает, как отвертеться. Он спросил — ему ответили.
Он хочет устроить истерику. Некрасивую. С воплями, с топотом, с битьем посуды. Он хочет схватить Тима, трясти его за плечи и спрашивать, почему не предупредил, что так будет. Стах винит себя, что прицепился тогда, что врал себе что угодно, лишь бы избежать неудобных выводов. Потом он пытается обвинить кого-то еще, но «кто-то еще» верещит на манер матери и осуждает его.
Стах отдает себе отчет, что делает. Он подписывает себе приговор:
— Да. Ты чертовски меня пугаешь. Просто до паники…
Тим улыбается, закрывается рукой. Прыскает. Шепчет:
— О боже… — ему неловко. — Я свалился…
— Не ушибся?
Тим смеется. Может, от паники больше, чем от того, что смешно. Стах улыбается в ответ натужно. Тим поднимает блестящие обсидиановые глаза.
Он счастлив?
Хорошо.
Стах может вскрыться. Покончить с собой раньше, чем покончат с ним. Проверить на практике, а что, если выпить всю банку снотворного. На ночь. Он утром проснется? Вот бы посмотреть на лицо матери, если нет…
Звонок. Жизнь стучится. Говорит: «Я продолжаюсь». Несмотря ни на что.
Стах поднимается с места, подхватывает рюкзак. Вспоминает, что Тим ничего не поел, что он вернется в пустую квартиру, где никто не проследит за ним. И вспоминает, что шел за другим разговором.
— С меня обед.
— Сегодня?..
— Нет, сегодня ужин, — отвечает уже в пути.
Стах спускается.
Тим срывается за ним. Чуть не перегибается через перила.
— Ты вечером придешь? Или мне терпеть твою маму?..
Стах задирает голову. Останавливается.
— Приду.
Тим складывает руки на перилах и прячет лицо. Выглядывает из-под запястья.
— До вечера?
Стах отзывается эхом. Тупит еще секунду — и только затем отмирает.
Он осознает. Что Тиму признался. Что Тим — парень. Он в курсе. Да. Херня в том, что ему впервые за все эти месяцы… нет, не спокойно, нет, не плевать. Просто все встало на свои места. Он сорвался. Упал. Может, ударился башкой — не важно.
Ощущение, что вязнет в неизвестности, мечется, — оно отпустило. Как если бы он путался в паутине — и тут ее разрезали. Да, полетел. Да, кранты. Зато больше не паутина. Зато Стах не трясется в конвульсиях, ожидая расправы. Все кончено. Он сознался не Тиму. Он сознался себе.
