Владимир Поляков - Моя сто девяностая школа (рассказы)
А торжественно застывшие униформисты в черных костюмах с золотыми галунами на брюках и сияющими эполетами?! А красавцы кони с серебряными султанами на головах?!
А похожие на только что вымытые галоши морские львы?!
А глаза зрителей?! Они светятся в цирке ярче, чем все прожекторы и лампы под желтыми абажурами!
Боже мой! До чего же я люблю цирк!!!
Представление началось с того, что девушка в розовом трико с мерцающими блестками ездила по кругу на сером коне. Она делала "ножницы", оборачиваясь лицом то к хвосту коня, то к его шее, вставала коню на спину и прыгала сквозь затянутый папиросной бумагой обруч, а потом скакала сквозь пылающее огнем кольцо.
Жонглер во фраке с большой сигарой во рту балансировал огромным тяжелым шкафом, который он держал на лбу, а потом поставил себе на нос длинный шест, на котором был установлен поднос с кипящим самоваром. Жонглер чуть наклонил голову и налил из самовара чай в чашечку, которую он взял в руку.
Выступал укротитель хищников Тогарэ. Красивый, молодой, с бронзовым от загара телом, он входил в клетку с тиграми, как учитель в класс. Таскал полосатых усатых тигров за хвосты, вкладывал свою голову им в пасть, тигры хватали у него кусок мяса изо рта, он ложился на ковер из лежащих тигров и ездил на них верхом.
Наши девчонки вскрикивали от ужаса и восторга, а Любовь Аркадьевна закрывала глаза и говорила:
- Я не могу на это смотреть. Это же ужас...
Летали по воздуху бесстрашные акробаты Океанос, музыкальные клоуны братья Костанди играли на бутылках и на пиле, дрессированные болонки танцевали "Барыню", а человек-аквариум Али бен Саиб глотал живых лягушек и выплевывал их обратно. А под конец своего выступления выпил керосин, поднес ко рту зажженную спичку, и у него изо рта вырвался фонтан пламени.
Этот номер произвел самое большое впечатление на Павлушу Старицкого.
С криками, выстрелами и бьющим в нос запахом серы закончили свой сумасшедший номер наездникиджигиты, оркестр заиграл марш "Оревуар", что означало по-французски, как перевела нам Любовь Аркадьевна, "до свиданья", и мы вместе со всеми зрителями покинули цирк.
Мы шли по улице и вспоминали смешных до слез коверных клоунов Франца и Фрица, красавца дрессировщика лошадей Вильямса Труцци, римских гладиаторов и лилипутов. А Павлуша Старицкий говорил только о человеке-аквариуме Али бен Саибе.
Утром на уроке естественной истории, который проводила Александра Васильевна Сабунаева в кабинете естествознания, Старицкий подошел к стеклянному аква-террариуму и сказал:
- Александра Васильевна, я прошу меня извинить, но я хочу провести один опыт.
И он достал из аква-террариума небольшую лягушку.
- Сейчас я ее проглочу, - сказал он, - а потом верну ее на прежнее место.
- Прекрати! - закричала Таня Чиркина. - Меня сейчас вытошнит.
- Тогда не смотри, - сказал Старицкий. - Если меня не вытошнит, то тебя и подавно...
- Александра Васильевна! Отнимите у него лягушку! - закричала Муся Гольцман.
- Старицкий, положите земноводное на место, - сказала Александра Васильевна.
- Пусть он ее проглотит! - закричали мальчики. - Это же цирковой трюк.
- Я воспитываю в себе силу воли, - сказал Старицкий, - и я ее проглочу. Смотрите.
И он взял двумя пальцами лягуху и сунул ее себе в рот.
Мы все замерли. А Леля Ершова крикнула:
- Мама!
Лягушка была среднего размера, но проглотить ее было нелегко. Улыбка исчезла с Павлушиного лица, он явно мучился, но, будучи волевым человеком, он не мог отказаться от своего намерения. И он проглотил ее.
Правда, он подавился лягушкой, закашлялся, но к нему подскочил Юган и ударил его по спине. Лягушка явно прошла.
- Товарищи! Она там скачет! - с ужасом произнес Павел. - Она там прыгает!..
- Запей хоть водой, - сказала Александра Васильевна и поднесла ему стакан с водой.
Он запил, и улыбка вновь появилась на его лице.
Мы все зааплодировали.
- А теперь давай ее обратно! - закричал Селиванов.
Павел открыл рот, но хитрая лягушка так и не появилась.
- Ну, что ты сделал? - спросила Александра Васильевна. - Ты лишил наш кабинет отличного экземпляра.
- Я думал, она пойдет обратно, - сказал Павел. - Не волнуйтесь, я вам поймаю новую, еще лучше.
Этот Павлушин опыт занял почти весь урок, и Александра Васильевна так и не смогла нам рассказать о живородящих папоротниках.
Весь день Старицкий себя неважно чувствовал, часто икал и жаловался на странное ощущение в желудке. Но он был героем дня, и с тех пор за ним укоренилось звание "пожиратель лягушек" или "человек-аквариум".
Пить керосин он уже не пытался.
ХИМИЯ
Николай Александрович Гельд преподавал у нас химию. Я и сейчас вижу его, высокого, стройного блондина, окруженного пробирками, ретортами и тонкими стеклянными трубками. Он смотрит на нас веселыми глазами, а рядом что-то шипит, взрывается, происходят таинственные реакции, что-то дымится и ужасно пахнет.
Муся Гольцман большими глазами смотрит на Гельда и, не глядя в тетрадку, записывает диктуемые им формулы.
Гольцман у нас первая ученица. Она все знает на "отлично", никогда не разговаривает на уроках, всегда поднимает руку и первой решает все задачи. Ей, наверно, позавидовали бы и Менделеев, и Ньютон, и сам Пифагор.
Она не выносит запаха сероводорода и боится азота.
Но она любит Гельда. Она пожирает его своими большими изумленными глазами, следит за каждым его движением и, кажется, готова проглотить мелок, которым он записывает на доске формулы. Она в восторге от его строгого черного пиджака, от выглядывающих из рукавов ослепительно белых манжет с серебряными запонками в виде молоточков, от его выутюженного кремового воротничка и тонко повязанного синего галстука. Она всегда волнуется, когда он вдруг по болезни пропускает урок. Худеет, бледнеет и ходит как потерянная по коридору и заметно розовеет, когда он появляется на пороге химического кабинета.
- Какой твой самый нелюбимый предмет? - спросил у нее как-то я.
- Химия! - решительно ответила Муся.
- Почему же ты так хорошо ее знаешь?
Муся всегда отвечала мгновенно на любой вопрос, но на этот она почему-то не смогла ответить.
- А как ты относишься к Николаю Александровичу?
- К кому? - спросила она и начала почему-то заикаться и, пробормотав "мне нужно бежать", бросилась в химический кабинет, где она устанавливала штативы с пробирками и разжигала спиртовку для опыта с ненавистной ей соляной кислотой, которой не раз прожигала новое платье. А на занятия по химии она всегда являлась в новом платье. Она рыдала, зубря элементы Менделеева и моя химическую посуду.
- До чего же я ненавижу эту химию! - жаловалась она подругам на перемене и смотря на дверь учительской - не выходит ли из нее Николай Александрович.
Она дрожала, когда он проглядывал список учеников, и, если он вызывал не ее, у нее в глазах показывались слезы. Ее всегдашней мечтой было скорее окончить школу, чтобы навсегда забыть эту проклятую химию.
Как-то мы стояли с ней у школьной столовой в ожидании горячего завтрака, и ее нечаянно толкнул пробегавший мальчик из 2-го "А" класса. Она чуть было не упала и выронила учебник. Из него выпала какая-то маленькая фотокарточка.
- Что за фото? - спросил я.
- Это папа моей двоюродной сестры, - ответила Муся, схватила карточку и съела ее.
- Что же ты его кушаешь?
Муся страшно покраснела и выбежала из столовой.
Тогда я не знал, что это была фотография Николая Александровича Гельда. Об этом я узнал через пятьдесят лет, когда Муся стала известным ленинградским химиком.
ВИЛЬЯМ ХАРТ И ТАНЯ ЧИРКИНА
У папы было хорошее настроение. Он достал виолончель и сыграл "Элегию" Массне. А затем вошел в мою комнату и сказал:
- Пойдем в кино. В "Ниагаре" сегодня идет какойто ковбойский фильм с участием Вильяма Карта.
Быстро полетели все учебники и тетради. Я схватил пальто, и через минуту мы были на улице. Купили билеты и вошли в зал кинотеатра.
Фильм произвел на меня впечатление. Летели кони, раздавались бессчетные выстрелы, кто-то умирал, катясь под откос, над кем-то проносился гудящий поезд. Но самое главное было не это: через три ряда от себя я увидел Сашу Чернова с какой-то совершенно новой, абсолютно неизвестной мне девочкой. Она была в серой шубке, и на голове у нее была меховая шапочка. Когда она ее сняла, из-под нее выскочила маленькая темная косичка с зеленым бантиком. Девочка показалась мне красивой.
"Все! - подумал я. - Завтра же сообщу всем эту новость. Воображаю, как будет переживать Таня Чиркина. Так ей и надо, между прочим. Как будто на Сашке сошелся весь свет. Как будто нет мальчиков, кроме Сашки..."
И я уже почти не смотрел картину. Я думал о том оживлении, которое внесу в класс, о том, с какими подробностями я буду рассказывать об этом событии.
Представляю себе, как будет расстроена Танька. Она же считает, что она единственная в мире красавица.
