Владимир Поляков - Моя сто девяностая школа (рассказы)
- Точно, - сказал Костя. - Но появилась Мария, и все кончилось, и ему уже даже не о чем с ней говорить.
Значит, любовь приносила Зареме одно страданье.
Вспомни, как страдает Зарема в исполнении Татьяны Вечесловой в Кировском театре...
- Какой же вывод? - спросил я.
- Мне кажется, - сказал Костя, - что любовь - это очень серьезное дело, и тут нужно двадцать раз проверить свое чувство, убедиться в нем, и если уж решил связать с кем-то свою жизнь, то сделать это раз и навсегда, не причинять ей горя, не изменять, не обманывать и обязательно рожать детей, потому что дети укрепляют семью. Если бы у Заремы и Гирея были бы дети, никогда бы не случилось этого безобразия. Надеюсь, то, что я тебе сказал, останется между нами?
- Я буду молчать, как Аю-даг, - торжественно заключил я.
К нам подошла Любовь Аркадьевна.
- Что вы от всех отстали? Мы идем на кладбище ханов и султанов.
- Что вы здесь забыли? - иронически спросил Грозмани.
- Мы ничего не забывали. Мы вспомнили Пушкина, - сказал я.
Прошло много лет. Нет уже Кости Кунина. Нет его жены Уси Руткиной. Нет и Любови Аркадьевны.
А эпиграфом к "Бахчисарайскому фонтану" стоят строки Саади:
"Многие, так же, как и я, посещали сей фонтан; но иных уже нет, другие странствуют далече".
СТАНОВЛЕНИЕ РЫЦАРЯ
Слева от улицы Красных Зорь, за железным заборчиком, расположилась довольно обширная территория так называемой дачи Сюзор. Когда-то (кстати сказать, не столь уж давно) она принадлежала графу Сюзору, а сейчас на ней располагается биологическая станция, и в парк Сюзор приходят многочисленные экскурсии.
Здесь большие пруды с шумными лягушками и непоседами жуками-плавунцами. Много улиток - прудовиков и катушек, водятся тритоны, и по глади подернутого ряской пруда скользят ловкие водяные паучки.
В густых кронах деревьев заливаются птицы. Леня Юган насчитал уже девятнадцать пород. А собирателям гербариев здесь просто раздолье. А самое главное - в парке тихо, экскурсии в глубь парка не ходят, и мы здесь предоставлены самим себе.
Мы - это я и мой друг Миша Гохштейн. У нас специальные водяные сачки, глубокие, широкие, с длинными крепкими рукоятками, и большие банки для улова.
Мы построили в полуподвальной кладовочке школы аква-террариум из кирпича и бетона, площадью в 6 квадратных метров и глубиной в один метр. В середине его маленький бассейн, обсаженный низенькими кустами и папоротником. Свежий мох. А в бассейне - водоросли и ряска.
Теперь нужно заселить аква-террариум жильцами.
По нашему плану мы должны поместить в нем десятка два лягушек, десяток тритонов, двух ужей, штук восемь улиток и, если удастся достать, пару приличных ящериц. Сегодня у нас по программе ловля лягушек и всего, что попадется. С нами Аля Купфер. Она очень просилась пойти с нами.
- Я спокойно отношусь к естествознанию, но я обожаю осенний лес, очень люблю желтые кленовые листья и с удовольствием с вами погуляю. А главное вы с сачками и склянками, и поэтому никто ничего плохого не подумает: мы пришли исключительно с научной целью.
Миша был против.
- Аля нас будет отвлекать, и мы никого не поймаем. И потом, я вообще не люблю ходить с женщинами.
Они только путаются в ногах. Я даже видел, как Муся Быстрякова в прошлую субботу наступила на жужелицу. Мне эта затея не нравится...
А я был за. Аля была очень милая девочка, она хорошо улыбалась, мало разговаривала, а когда разговаривала, делала это легко и весело. Я был убежден, что она нам не помешает. А если кто и скажет, что мы ходили с ней, так ну и пусть. Мы же ходим, а не вы. Какое, вам дело?
Мы встретились с Алей у Карповокого моста и пошли на Сюзор.
Если я не ошибаюсь, это был октябрь месяц. Весь парк был как желтая сказка. На фоне желтых кленовых листьев горели на солнце красные листики ольхи. Стояли как будто оклеенные свежими газетами березки. Почти у верхушки обнаженной сосны постукивал пестрый дятел, и смелые лягушки плюхались с берега в пруд, разгоняя водяных паучков, которые двигались, как в мультфильме. И тишина. Только под ногами шелестели груды опавших листьев.
- Здесь очень поэтично... - заметила Аля.
- Мы сюда пришли не для поэзии, а для ловли лягушек, - сказал Миша и развернул сачок.
- Это не мешает любоваться красотой природы, - возразила Аля. - Разве тебе этот пейзаж не напоминает Клевера?
- Клевер, Шишкин, Куинджи, Айвазовский, - сердито заявил Миша. - У меня папа художник, я все это давно знаю. Пришла с нами и молчи. Лягушки пугаются твоего голоса, и ты только мешаешь.
- Хорошо, не буду. Буду тише воды ниже травы.
- Очень хорошо, - сказал Миша.
- Аи! - вскрикнула Аля. Она ступила ногой на лежавшую у пруда толстую корявую ветку, ветка обломилась, Аля попала ногой в пруд и упала, замочив себе половину пальто.
Конечно, я бросился ей помочь, подал ей руку и вытащил ее на берег.
Аля с благодарностью посмотрела на меня своими голубыми глазами, и мне почему-то сделалось очень приятно.
- Ты бы любой девушке помог? - спросила она тихо.
- Конечно, любой, - ответил я, а потом почему-то спохватился и сказал: - Не знаю насчет любой. Но тебе помог с удовольствием.
И тут же подумал: если еще пойду на Сюзор или, скажем, на Каменный остров, опять возьму ее с собой.
Можно даже без Миши...
Мы подошли к обещающей заводи и погрузили в нее сачки. Улов был отличный: у Миши три больших энергичных лягушки, у меня одна большая и одна маленькая и две улитки.
- Фу, какая мерзость эти лягухи! - брезгливо сказала Аля. - Я бы, кажется, умерла, если бы такая на меня прыгнула...
- Если хочешь остаться жить, никогда больше с нами не ходи, - сказал Миша.
- Нет, конечно, в лягушке тоже есть своя красота, - сказала Аля, - но к ней, очевидно, надо привыкнуть. Я постараюсь это сделать.
Аля вселила в меня надежду.
Миша поймал еще личинку стрекозы, двух пятнистых, как леопарды, тритонов и замечательного паучка, забыл его имя, который строит домик из воздуха, светящийся и переливающийся на солнце.
В это время к нам подбежал какой-то шкет в огромной дурацкой кепке, крикнул: "Девчонка-рыболов!" - бросил в пруд булыжник и обдал водой испугавшуюся Алю.
- Ты что, обалдел? - закричал я. - Кто тебя звал?
А ну иди отсюда, пока не получил по шапке!
- Это я получу по шапке? Это ты, что ли, мне дашь? Да я от тебя мокрого пятна не оставлю, интеллигент! - накинулся на меня парень.
- Уходи! - сказал ему Миша. - Нечего здесь хулиганить.
- А по физиономии не хочешь? - спросил парень, выпячивая грудь и надвигаясь на Мишу.
И вдруг Миша с искаженным лицом, - казалось, что сейчас выскочат все его веснушки, которыми было оно усеяно, - юбросил с головы парня кепку и надел мокрый, грязный сачок ему на голову.
Аля звонко захохотала. По лицу парня текла вода, тянулись какие-то водоросли и выскочил лихой жучок.
Парень исчез в кустах.
- Ты, Миша, рыцарь! - восторженно сказала Аля. - Я от тебя этого не ждала.
- От меня и не того можно ждать, - сказал Миша.
А я подумал, что, может быть, следующий раз, когда Миша пойдет на Сюзор или на Каменный остров, он, может быть, не позовет меня, а договорится с Алей Купфер. От него можно и не того ждать.
ПОСЛЕДНИЙ ВЕЧЕР
На сцене за длинным столом, покрытым зеленой скатертью и уставленным цветами, сидели все педагоги.
Внизу, у сцены, разместился наш духовой оркестр.
Люстры актового зала сверкали во всю мощь. А в зале сидели мы, - как это ни странно, - уже взрослые люди, имевшие за плечами по шестнадцати и семнадцати лет.
Некоторые из нас уже даже брились, хотя, по совести говоря, брить еще было нечего.
За нами в зале сидели наши родители.
Это был выпускной вечер. Нам выдавали аттестаты об окончании школы. Мы поднимались на сцену, и Любовь Аркадьевна вручала их нам, и духовой оркестр каждому из нас играл туш, и тревожно бил большой турецкий барабан, и гремели сияющие в свете люстр тарелки. И нам казалось, что нас приветствуют и благословляют на дальнейшую жизнь Пушкин и Гоголь, Тургенев и Толстой, Блок и Есенин, Архимед и Галилей, Ньютон, Бойль и Мариотт, Дарвин и Пржевальский, Пифагор и Лобачевский, Ушинокий и Виппер - все те, кто помогал нам в ученье.
И маленькая Мария Германовна с чуть поседевшими волосами что-то говорила о нашем будущем и для чегото сказала:
- Не забывайте свою школу.
Разве можно ее забыть? Разве не стали родными ее стены, коридоры, латунные перила, знаменитые часы и электрический звонок на лестничной площадке, ступеньки ее лестниц, маленькая учительская, исхоженный нами паркет полов?!
Разве не стали для нас незабываемо родными лица наших учителей, которые мы видим сейчас, как в тумане, сквозь набежавшие слезы?!
Сколько было всего здесь! И серьезного, и горького, и радостного, и смешного.
Разве забудем мы нянечку Лизавету, которая хранила в гардеробе трогательные мешочки с нашими галошами и возвращала нам забытые шапки? А Прометея - нашего ворчливого Павла Кирилловича, с его кошкой, вооруженного неизменной щеткой и ругающего нас на чем свет стоит!
