Валерий Хайт - Большая книга одесского юмора (сборник)
Дама открывает указанную ей дверь. Оттуда вырывается пение цыганского хора, хлопанье пробок шампанского, женский визг. Дама заходит в комнату, все смолкает.
Писатель Ильф:
– М-да… Настоящая жизнь, блестя лаковыми крыльями, опять пролетела мимо.
Писатель Петров:
– Ты эту фразу запиши на всякий случай. На репризу, конечно, не тянет, но все-таки будем считать, что рабочий день не прошел даром.
Писатель Олеша:
– Да что этот Пушкин всем этим дамам – медом, что ли, намазанный? Ну не обидно, господа? Вкалываешь тут с утра до вечера!..
Паустовский:
– Ни дня без строчки.
Олеша:
– Отличное название для книги!
Багрицкий (о Пушкине):
– …А он! Пьет, гуляет. А к нему каждые пятнадцать минут – первые красавицы Одессы: Каролина Сабанская, Амалия Ризнич, а вчера – вообще страшно сказать – жена генерал-губернатора Воронцова завеялась.
Паустовский:
– Перестаньте, господа, честное слово! Человек в нашем городе в ссылке. В оковах, можно сказать, в веригах, в каком-то смысле… Должны же быть у него хоть какие-нибудь удовольствия.
Писатель Куприн, глубокомысленно:
– От ссылки получить удовольствие невозможно.
Профессор Менделеев:
– Не скажите, – мечтательно. – Вот сослали бы, скажем, куда-нибудь профессора Столярского со всеми его учениками – я бы точно получил удовольствие. А то у меня от этих гамм уже голова раскалывается. Один Ойстрах чего стоит. Пилит 24 часа в сутки. Естественно, что когда он хоть на минуту прерывается, – ему весь двор аплодирует.
Олеша:
– И все-таки я не могу понять. Что эти дамы находят в Пушкине? Росточку маленького, из себя, мягко говоря, невзрачный.
Академик Филатов:
– Но он великий поэт!.. А я, как специалист по глазам, всегда говорил: женщины видят ушами.
Писатель Бабель:
– Это вы перепутали, академик. Женщины любят ушами.
Филатов:
– Да? Что вы говорите? Так они ушами еще и любят? Ну тогда я вообще не понимаю, зачем им все остальные органы.
Олеша:
– Во всяком случае, с этой женой губернатора у нас могут быть серьезные неприятности. Поживет у нас поэт в ссылке в свое удовольствие, уедет, а губернатор нас потом спросит про свою жену: «А вы-то куда смотрели, господа хорошие?» И что мы тогда будем ему отвечать? Тут нужно подумать!..
Багрицкий:
– Поздно, господа! Его сиятельство уже здесь!
Появляется генерал-губернатор.
Воронцов (подозрительно, оглядываясь по сторонам):
– А ну, докладывайте мне, только правду, сюда случайно не заходила Каролина Сабанская?
Все:
– Нет.
Воронцов:
– А Амалия Ризнич?
Все:
– Тоже нет.
Воронцов:
– Ну а благоверная моя, Елизавета Ксаверьевна?
Все:
– Ну что вы, ваше сиятельство? Как можно?
Воронцов:
– Ничего. Эта точно заявится к своему Пушкину. Так вот, когда заявится и будет о чем-нибудь спрашивать, запомните: я сюда тоже не заходил и никакими посторонними дамами не интересовался.
Уходит.
Филатов:
– Вот попадутся когда-нибудь ему все эти дамы!
Бабель:
– Ой, перестаньте сказать! Интеллигентные одесские дамы во все времена всегда заранее знали за облаву.
Филатов:
– Во всяком случае на этот раз, слава тебе господи, пронесло…
Поэтесса Вера Инбер (появляясь из своей комнаты в крайнем возбуждении):
– И ничего не «слава тебе господи». Это возмутительно, в конце концов. Солидный культурный дом превратили неизвестно во что. Какие-то бабы шляются… Посторонние… И это солнце русской поэзии! Он что, не понимает, что на его биографии будут воспитываться дети?!
Двухлетний бутуз с соской, появляясь на галерее:
– Подумаешь, бабы! Нашла чем детей испугать, бабами… А то, что к писателю Катаеву день и ночь Петя с Гавриком шастают? Это что, по-вашему, лучше?
Ильф и Петров, снисходительно:
– Это другое дело, малыш. Он о них роман пишет. «Белеет парус одинокий» называется.
Бутуз:
– Ну, название симпатичное. Если бы все остальное ему тоже Лермонтов написал… Великое произведение бы получилось.
В проеме ворот появляется молодая девушка совсем уже ангельской, неземной красоты.
Багрицкий:
– О, еще одна муза. И опять, наверное, к Александру Сергеевичу.
Девушка, возмущенно:
– То есть как это «еще одна муза?» Я, собственно, только одна и есть. Настоящая.
Все обитатели двора наперебой:
– Тогда меня лучше посетите!
– Меня!..
– Нет, меня, пожалуйста!..
Олеша:
– Какие же вы все-таки писатели эгоисты. Только о себе и думаете. А я говорю: вначале пусть посетит поэта Багрицкого. Мы с ним в одной комнате проживаем. Так вот, пускай она к нему идет и всю эту ночь проведет в его поэтических объятиях. А я буду лежать рядом на соседней койке, и меня это будет сильно вдохновлять в моем творчестве.
Все:
– Каким образом?
Олеша:
– А таким, что я сейчас роман пишу. Называется «Зависть».
Муза:
– Нет, я лучше все-таки к Александру Сергеевичу.
Открывается дверь в уже знакомую нам комнату. Там веселье в самом разгаре. Шампанское льется рекой, цыгане, женщины. Какой-то танцующий медведь. Доносятся отрывки стихов: «Наполним бокалы, содвинем их разом». Дверь захлопывается.
Олеша:
– Ну это уже вообще возмутительно. Слыхали? «Наполним бокалы, наполним бокалы»… А у нас здесь ни у кого еще и маковой росинки с утра во рту не было.
Паустовский:
– Тут, кажется, у Котовского что-то оставалось, после вчерашнего пролетарского налета на буржуазию. Григорий Иванович, не поделитесь?
Котовский:
– Пожалуйста, Константин Георгиевич! – достает бутыль с остатками самогона, разливает в стаканы.
Бутуз с соской:
– Дяденьки, а дяденьки! Дайте попробовать.
Ему наливают, он выпивает.
Паустовский и Котовский спрашивают у малыша:
– Ну что, понравилось?
Карапуз, облизываясь:
– Нормально, Григорий! Отлично, Константин!
Инбер (кричит кому-то в глубину двора):
– Мадам Жванецкая! Заберите ребенка, а то его здесь научат черт-те чему!
Между тем наступает ночь. Обитатели галереи знаменитостей расходятся по своим комнатам. Гости Александра Сергеевича веселой гурьбой покидают его жилище. После чего поэт выходит на балкон уже с другой стороны дома. На перилах балкона, строго поглядывая на поэта, сидит его Муза.
– Да-да… – виновато говорит Пушкин. – Ты права… конечно… опять загулял. Но ничего… сейчас я попробую, сейчас… – и, втягивая африканскими ноздрями доносящийся со стороны моря аромат этого невероятного города, начинает нашептывать: – Уж полночь… Тихо спит Одесса. И бездыханна и тепла немая ночь. Луна взошла, прозрачно-легкая завеса объемлет небо. Все молчит; лишь море Черное шумит… Итак, я жил тогда в Одессе.
Золотое дитя
Быль
Однажды на площади возле морвокзала я стал свидетелем такого разговора. Пожилой одессит показывал молодым ребятам, парню и девушке, одесские достопримечательности.
– А это – наша новая гордость, – произнес одессит. – Скульптура называется «Золотое дитя». Скульптор Неизвестный.
– Почему? – заинтересовалась девушка.
– В смысле?
– Ну почему он неизвестный? Работа, по-моему, интересная. Мне, например, было бы любопытно узнать фамилию автора. Жаль, что он так и остался неизвестным!..
И они пошли дальше.
«Интересно, что творится у нее в голове? – подумал я. – То есть она представляет себе, что какой-то никому не известный человек пробрался на эту площадь под покровом ночи, имея при себе под плащом несколько тонн бронзы, установил скульптуру и растаял в предрассветном тумане, сохранив полное инкогнито».
Вот у меня бы спросили, как возникла эта скульптура. Я бы мог кое-что поведать, так как, можно сказать, стоял у истоков…
А было так. Весенним днем какого-то девяносто затертого года прошлого века мы втроем, то есть великий скульптор Эрнст Неизвестный, а также мой приятель, бывший одессит, большой поклонник прекрасного и не меньший авантюрист Игорь Метелицын и я сидели в нью-йоркской мастерской великого мастера и все втроем остро нуждались в деньгах. Правда, в разных. Мне, приехавшему в Нью-Йорк недели на две, вполне хватило бы нескольких сотен долларов. Игорю, переехавшему сюда на постоянное место жительства, нужны были несколько тысяч, а Эрнсту – минимум полтора миллиона, чтобы осуществить свою мечту и воздвигнуть наконец грандиозную скульптурную композицию «Древо жизни», макет которого украшал сейчас его мастерскую.
– Да бог с ними, с этими миллионами! – взорвался наконец Игорь, кажется, после третьей рюмки. – Давайте хоть что-нибудь заработаем! Вот Гарик приехал из Одессы. У меня там тоже много знакомых. Некоторые сейчас входят во власть. Эрнст, давай поставим в Одессе какую-нибудь из твоих работ!
