Александр Струев - Сказание о Луноходе
– Может, и болен, – отставляя пустую чашечку, ответил Доктор. – С людьми болезни в самое неподходящее время случаются.
– Наставник Москвы, помнишь, какой здоровяк был, а не уберег Бог, окачурился! – вспомнил Редактор.
– Не уберег! – согласился Доктор и закурил.
Они с минуту молчали, глядя друг на друга.
– Слышал, что сынишка за хазовской балериной увивается? Проходу ей не дает?! – спросил Фадеев.
– Знаю! – кивнул Доктор и стряхнул в инкрустированную пепельницу пепел.
– С каждым разом все больше ей знаков внимания оказывает, – продолжал Фадеев. – Хаз пока не врубается, что происходит, музам шмотки раздаривает, радуется, мудозвон, а Нинка с наследником в лодке по озеру путешествует.
– Хаз от нее ни за что не откажется, – заметил Доктор. – Ни за какие коврижки! Двух головорезов к ней приставил, чтобы стерегли.
– Головорезов! – хмыкнул Фадеев. – Камеру надо было к жопе пристегнуть, а потом просмотреть. А он за деревьями леса не видит, этот Хазмаз!
– Мы Дорогого Сына никому обижать не позволим, – очень серьезно проговорил Доктор. – Никому!
46
Вожатый вызвал Пасохина. Время на часах было девять, ужин давно убрали, а архитектор все не шел.
– Где Пасохин?! – раздраженно спросил Вожатый в телефонную трубку. – Нашли? Ну?!
В трубку что-то обстоятельно отвечали.
– Понятно, понятно! – получив разъяснение, удовлетворился Вожатый.
За столом сиротливо стояла нетронутая тарелка архитектора.
– Вы его не беспокойте, пусть в себя приходит! Пускай отлежится как следует, если необходимо, пригласите врачей, – закончил Он и положил трубку.
– Что с ним, заболел? – участливо спросила Наталья Сергеевна, которая тоже с нетерпением ждала Пасохина.
– Напился в стельку, лыка не вяжет! У гениев такие срывы периодически случаются. Как гений, жди от него чудачеств – то напьется до невменяемости, то в окно от чужой жены выпрыгнет, ноги переломает, а то в дамской одежде на каблуках вышагивает: «Здравствуйте, я ваша тетя!» – и такие находятся! – со вздохом разъяснил Вожатый. – Пасохин тоже слабак оказался, мозговой нагрузки не выдерживает, в конце концов его на стакане клинит. Если начнет пить-гулять, за уши от бутылки не оттянешь. Потом неделю болеть будет, это известно! Ну да ладно, потерпим, правда, Наташенька? Пасохин-то у нас один, – миролюбиво закончил Вожатый.
– Он хороший! – ласково отозвалась Наталья Сергеевна. – Пирожные можно убирать, а фрукты пока оставьте! – подсказала она нерасторопному официанту.
Новая прислуга никак не могла освоиться в доме.
– Мне очень Пасохинские сады понравились, прямо изумили, – продолжала Наташа, – только он мог такое чудо выдумать!
Автобусы, тяжелые грузовики, трактора, бронемашины так засрали выбросами отработанных газов атмосферу, что в безветренные дни в Москве становилось трудно дышать. С каждым днем транспорта в городе делалось больше и больше. Вожатый велел на окнах городских домов вывешивать ящики с цветами: растения, хоть и маленькие, а кислород регулярно вырабатывали, но это не спасало, цветы вяли, рассада на клумбах чернела, слишком большое содержание СО и тяжелых металлов присутствовало в воздухе. Чтобы лучше организовать сообщение, интенсивно строились широченные транспортные артерии и грандиозные многоярусные развязки. Вырубая под корень лирические московские бульвары, уничтожая многовековые скверы и тенистые парки, неумолимо шагала всеразрушающая строительная техника: экскаваторы, грейдеры, катки, асфальтоукладчики. Собственно Пасохин и запроектировал основные столичные развязки и скоростные магистрали, обетонил и заасфальтировал тысячи тысяч квадратных километров, а сколько еще местных проездов понаделали? Когда архитектор впервые услышал, что он самый отчаянный вредитель и что это он всю живую природу в Москве погубил, искренне рассмеялся:
– Так сажайте больше деревьев, вот проблему нашли!
– Куда же мы их садить будем, когда везде асфальт и эстакады бетонные? На голову себе?!
Тут-то и придумал Пасохин подвесные сады над Москвой. Теперь над каждой дорогой деревья зеленели! На каждом уличном фонаре по штамбовому деревцу расцветало, над всяким дорожным знаком куст многолетний топорщился, над сложнейшими перекрестками и невероятными кольцеподобными площадями в шахматном порядке, чтобы солнце вглубь проникало, целые перелески на металлических конструкциях зашелестели. По удобным лесенкам поднимались туда горожане, прогуливались с детьми и сослуживцами, целовали ненаглядных возлюбленных. Среди деревьев отлично уместились детские площадки, крутились беззаботные качели с каруселями, рядом сколотили деревянные песочницы – куличи дошкольникам лепить, и живому уголку с пушистыми зверями, деткам на радость, место нашлось. Повсюду скамеечки для отдыха заботливо расставили – красота! А кислорода в городе столько стало – хоть обдышись! Особенно хорошо было весной, когда цвела сирень. Тимирязевцы ко Дню Великой Победы вывели особый вид плакучей сирени. Белые, сиреневые, фиолетовые и красные соцветия на одном растении завивали гирляндами края подвесных садов, кудрявились над Москвой и по-настоящему восхищали. А запах?! Нет ничего лучше запаха благоухающей в средней полосе России сирени. В кои-то веки на рассвете зазвенел в гуще подвесных садов-парков соловей, залился переливами! Появление в городе птиц не прошло незамеченным. По распоряжению Вожатого школьники смастерили и расставляли на подвесных скверах миллионы скворечников и дуплянок. Чуть солнце, со всех сторон наваливались птичьи распевки, щебетание, попискивание, тютюканье, трели задорные, мамочка дорогая, как хорошо!
– Молодец Пасохин! – похвалил Вожатый. – Такую радость людям устроил! – и представил архитектора к награде.
Помимо правительственной награды Пасохину подарили особняк за городом в Серебряном Бору и автомашину «Победа» персональной сборки, директор Горьковского завода лично «Победу» в Москву пригнал. Тогда же Пасохинских детей зачислили в привилегированный детсад, а его самого пожизненно прикрепили к Столовой лечебного питания. Пусть гений организм укрепляет, здоровьем запасается.
Дети у него, погодки, росли одаренные, мальчик и девочка. С малолетства отцу помогали, сначала просто раскрашивали, когда еще в детский сад ходили, а потом, по окончании начальной школы, и проектировать самостоятельно научились.
– А говорят, что на детях Бог отдыхает, что только внукам от нас мозги передаются, – высказался Доктор.
– Опять все наврали! – вспылил Вожатый.
– Это как воспитывать, – заметил академик Цендер. – Дети в нашем государстве все талантливые, надо только помочь талантам раскрыться.
47
Фадеев расставил на доске шахматные фигуры и жестом показал, что все готово к игре.
– Ну, ходи! – махнул Вожатый.
Редактор пошел. Первые десять ходов заученно следовали один за другим. Фадеев, нахмурившись, задумался.
– Смотри-ка, мыслит!
– Когда ни вас, ни нас не будет, думаете, удержится в государстве порядок, не переколотят ваши скульптурные монументы? – заложив ногу на ногу, спросил Доктор.
– Кроме смутных воспоминаний и вздора мало что от нас останется, – с сожалением ответил Вожатый. – Мы только в своей жизни сильны, и то за нее до одури бороться приходится. А завтра сдохнем, и управлять страной станут другие. Малышня подрастает, скоро они миром командовать начнут, по-своему. Как мы с тобой ни стараемся, ничего им не пригодится. Закон!
Игроки сделали еще несколько ходов. Фадеев сосредоточенно изучал позицию. Вожатый встал и начал разгуливать по комнате. Доктор, зажмурившись, пригрелся на солнышке и, казалось, заснул. Огромные двери на террасу были распахнуты, и теплый ветерок, бережно касаясь штор, скользил по коврам, пеленал украшенные благородным хрусталем люстры, пронизывал беззаботной свежестью людей.
– Вам шаг! – объявил Фадеев.
Его противник находился в противоположном конце комнаты у огромного аквариума, разглядывая пузатых золотистых рыб, иногда он слегка постукивал по стеклу, пытаясь испугать самых ближних.
– Король Е-6, – не отрываясь от аквариума, произнес Вожатый.
Фадеев смотрел на доску и понимал, что отчаянные попытки атаковать ни к чему не приводят, а еще больше ослабляют его и без того невыгодную позицию.
– Лучше сдавайся! – не отрываясь от удивительных рыбок, посоветовал Вожатый. – Через три хода тебе пиздец!
На мгновение воцарилась тишина.
– Сдаюсь! – со злостью опрокидывая фигуры, выкрикнул Фадеев и, подскочив, выбежал на улицу.
За долгие годы ему удалось выиграть всего четыре партии.
– Почему вы запретили шахматы? – успокоившись и вернувшись в дом, спросил он.
– Чтобы мозги побольше отдыхали, поменьше по мелочам напрягались. Нам голова не для шахмат, для дела необходима.
