Дмитрий Минаев - Поэты «Искры». Том 2

Шарль Бодлер

334. КАИН И АВЕЛЬ

Племя Авеля, будь сыто и одето,Феи добрые покой твой охранят;

Племя Каина, без пищи и без светаУмирай, как пресмыкающийся гад.

Племя Авеля, твоим счастливым внукамНебеса цветами усыпают путь;

Племя Каина, твоим жестоким мукамВ мире будет ли конец когда-нибудь?

Племя Авеля, довольство — манной с небаНа твое потомство будет нисходить;

Племя Каина, бездомное, без хлеба,Ты голодною собакой станешь выть.

Племя Авеля, сиди и грейся дома,Где очаг семейный ярко запылал;

Племя Каина, постель твоя — солома,В стужу зимнюю дрожишь ты, как шакал.

Племя Авеля, плодишься ты по свету,Песню счастия поют тебе с пелен;

Племя Каина лишь знает песню эту:Вопль детей своих и стоны чахлых жен.

Племя Авеля! Светло твое былое,Но грядущего загадка нам темна…

Племя Каина! Терпи, и иго злоеГрозно сбросишь ты в иные времена.

Племя Авеля! Слабея от разврата,Измельчает род твой, старчески больной…

Племя Каина! Ты встанешь — и тогда-тоПод твоим напором дрогнет шар земной.

Виктор Гюго

335. ВО МРАКЕ

Волна, остановись, отпрянь назад. Довольно!Прилив твой никогда так дерзко-произвольно             Вверх не взлетал… И отчего, волна,             Ты так сурова, мрачно-холодна?Зачем весь этот рев, и ливень беспрерывный,И ветра дикий вой в час полночи отзывной?Как чудо грозное, твой вал вперед бежит…Так стой же, говорю. Здесь твой предел лежит.             Не сокрушай в своих набегах ярыхЗаконов старины и предрассудков старых,Безумья нищеты и тяжкого ярма,Ничтожества давно уснувшего ума,Где стихли навсегда желанья с их тревогой;Цепей, наложенных на женщину, не трогай,Оставь великий пир, где нищим места нет,И пусть предания боготворит весь свет.Не трогай их и стой: они для нас святыни.             Те сильные, громадные твердыниВкруг человечества я строил и воздвиг…Но ты вперед бежишь, всё выше каждый миг,             Всё унося в неистовом напоре:Вот старый манускрипт, вот древний кодекс в море             Ты унесла, и в массе буйных водУмчался далеко кровавый эшафот.Вот королевский трон. Оставь его… О боже,             Низвергнут он. Низвергнуты с ним тоже             Последних месс последние жрецы.             Вот судьи, — стой! Стой — это чернецы…             Довольно — стой! Не поднимайся выше,Соленая вода, покойней будь и тише…             Но до колен моих ты поднялась,             Меня залить ты хочешь… ворвалась             В приют мой, вечно тихий и обширный.

Ты думал, я — прилив, а я — потоп всемирный.

ВАСИЛИЙ БОГДАНОВ

Биографическая статья

Василий Иванович Богданов родился 12 января 1837 г. в городе Лихвине Калужской губернии, в семье священника.

По окончании калужской гимназии он поступил на медицинский факультет Московского университета. Будучи студентом, Богданов некоторое время давал уроки в семействе Берсов (провел у них в Покровском-Стрешневе, под Москвой, лето 1860 г.). В воспоминаниях жены Л. Н. Толстого, урожденной Берс, сохранилась колоритная страница, рисующая его облик в студенческие годы. «Это был живой, способный малый, интересовавшийся всем на свете, — пишет С. А. Толстая, — прекрасный студент, умелый учитель и ловкий стихотворец. Он первый, как говорится, развивал нас трех сестер. Он так умел интересно преподавать, что пристрастил прямо меня, ленивую девочку, например, к алгебре и русской литературе, особенно к писанию сочинений. Эта форма самостоятельного изложения впечатлений, фактов, мыслей до того мне нравилась, что я писала длиннейшие сочинения с страшным увлечением. Раз он задал мне тему чрезвычайно трудную: „Влияние местности на развитие человека“». Позже, по свидетельству Толстой, Богданов приносил ей «философские книги материалистов: Бюхнера, Фейербаха и других»; вместо урока «он горячо толковал мне, что бога нет, что весь мир состоит из атомов и тому подобное»[66].

В 1861 г. Богданов окончил университет, а в 1862 г. переехал в Петербург. Сначала он служил в больнице для чернорабочих и в родильне воспитательного дома, а затем перешел в морские ведомства и в течение двадцати лет служил врачом в Балтийском флоте: в Кронштадте и Петербурге, в морском госпитале, флотских экипажах и пр[67]. В 1865–1867 гг. Богданов совершил кругосветное плавание на клипере «Изумруд». Литературным результатом этого путешествия явилась статья «Корабельный медицинский журнал винтового клипера „Изумруд“» («Медицинские прибавления к „Морскому сборнику“», вып. 10, Спб., 1870) и путевые очерки (не все они напечатаны), в которых отразились его впечатления от разных стран, его демократические симпатии и ненависть ко всякому гнету, в частности враждебное отношение к порядкам, господствовавшим в английских и голландских колониях.

После переезда в Петербург Богданов, по-видимому, довольно скоро сблизился с искровцами. Во всяком случае, уже 22 марта 1863 г. в III Отделение поступил донос бывшего студента Технологического института Волгина, исключенного во время студенческих беспорядков 1861 г., в котором он упоминает и о Богданове. «После падения Шахматного клуба, — писал Волгин, в доносах которого, правда, много вздора, — образовался клуб поморных в редакции журнала „Искра“. Инициатива этого клуба принадлежит г-ну Василию Степановичу Курочкину. В его клубе собирались и собираются постоянно большею частью члены крайней партии и иногда и члены бывшего Шахматного клуба, в ожидании открытия нового публичного клуба. Состав его уже известен: Курочкин, Преображенский[68], Минаев, Храповицкий, Зиновьев, Лев Камбек, Николай Наумов, Стопановский и многие другие. В последнее время в этот клуб поступили два новые лица: Александр Венецкий и доктор Василий Богданов; обе эти личности из Московского университета, из кружка деркачевского[69]. В настоящее время в этом клубе поморных идет решение вопроса о том: 1) каким образом открыть новый публичный клуб (вроде Шахматного) и 2) каким образом открыть подписку денег на расходы, которые окажутся необходимыми при первой удобной минуте к революции»[70].

Богданов был тесно связан с «Искрой» вплоть до ее прекращения в 1873 г. и был одним из тех сотрудников журнала, которые определяли его идейную физиономию.

Главным героем первых стихотворений Власа Точечкина (основной псевдоним Богданова в эти годы) является трудовой люд большого города, преимущественно бедняк-разночинец, задавленный нищетой и бесправием: лекарь, который думал — «жить буду честным человеком», но опустился и стал взяточником («Лекарь»)[71]; провинциальный семинарист, пешком добравшийся до Петербурга, поступивший в университет, но не имевший возможности учиться, спившийся и умирающий с голоду («Наш пролетарий»); выгнанный со службы мелкий чиновник, заливающий свою несчастную долю водкой («Песня дяде Хмелю»)[72], и т. д. Высмеивая оторванную от реальной жизни, игнорирующую ее темные стороны «чистую поэзию», Богданов в программном стихотворении «Беседа с музою» демонстративно подчеркивает, что его героями являются бедняки, труженики, работающие до изнурения и живущие в ужасных условиях.

Многие стихотворения этого и более позднего времени являются своеобразными стихотворными очерками, зарисовками, сценками, портретами. Богданов, как и другие искровцы, обращается к куплету с рефреном. При этом он, по удачному выражению одного критика, старался приспособить рефрен «не только на русский, но и на мужицкий лад»[73]. Явственно чувствуется в стихотворениях Богданова с первых лет его литературной деятельности идейно-художественное воздействие Некрасова, его образов, поэтических интонаций.

В середине 1860-х годов в творчестве Богданова намечается известный перелом. Вехой этого перелома является его «Дубинушка» («Много песен слыхал я в родной стороне…»), которая, в позднейшей переделке А. А. Ольхина, стала одной из самых популярных революционных песен. Естественно, что замечательная революционная песня заслонила собою первоначальный, легальный текст «Дубинушки», который был совершенно забыт и до 1933 г. ни разу не перепечатывался, а между тем не только в творчестве Богданова, но и в истории русской революционной песни его «Дубинушка» представляет собою заметное явление.