В. Артемов - Остроумие мир. Энциклопедия
* * *
Однажды Наполеон, еще будучи простым генералом, был в гостях у г-жи де Сталь. Талантливая и умная хозяйка, одна из образованных женщин того времени, очень горячо и блестяще говорила о быстрой тогдашней смене во Франции политических партий, заправлявших делами государства, о роли и значении каждой из них. Многочисленные гости принимали живое участие в разговоре и вполне разделяли мысли хозяйки. Один генерал Бонапарт сидел все время молча и был сумрачен.
— А вы, генерал, — обратилась к нему г-жа де Сталь, — вы со мной не согласны?
— Сударыня, — отрезал Наполеон, — я не слушал, я вообще не люблю, чтобы женщины вмешивались в политику.
— Вы правы, генерал, вообще говоря. Но все же согласитесь, что в такой стране, где женщинам рубят головы, у них, естественно, является желание знать, за что с ними так поступают.
* * *
Однажды генерал Бонапарт совершенно неожиданно явился в гости к Дюроку, с которым жил в одном доме. У Дюрока были гости, все сидели и весело обедали, и приход генерала, которого все уже крепко побаивались, очень смутил всю компанию; все встали из-за стола и как-то растерялись, не знали, что делать. Да и сам Наполеон был смущен. Очевидно, затрудняясь, о чем заговорить, он спросил:
— Вы что это, артишоки кушали?
— Да, генерал.
— Вы, Раап, едите их, кажется, с прованским маслом?
— Да, генерал.
— А вы, Савари, с соусом? Я их ем с солью.
— Ах, генерал, — подхватил Савари, — вы поистине великий человек, потому что даже в манере кушать артишоки неподражаемы.
* * *
В то время, когда Наполеон был комендантом Парижа, в городе свирепствовал голод, и черта, которой не хватало хлеба, устраивала нередко очень бурные сцены на улицах. Ради соблюдения внешнего порядка по городу ходили и ездили патрули, и сам Наполеон со своим штабом иногда проезжал по главным улицам. В один из таких объездов он наткнулся как раз на бурную сцену. Перед булочной стояла толпа простонародья, страшно озлобленная, голодная, осыпавшая бранью проходящих мимо буржуа. В этой толпе особенно выделялась своими криками, жестами и всяческими неистовствами одна чрезвычайно толстая женщина. Увидав Наполеона с толпой блестящих офицеров, она во все горло закричала:
— Вся эта куча офицерья со своими эполетами насмехается над нами; им бы только самим есть да пить, да жиреть, а что народ с голоду мрет, им горя мало!
А Наполеон в то время был чрезвычайно тощ, женщина же, как выше сказано, была чудовищно толста. Выслушав ее брань, Наполеон громко крикнул ей:
— Милая моя, взгляни на меня и скажи сама, кто из нас жирнее! Хохот, встретивший эту выходку, обезоружил раздраженную толпу.
* * *
Наполеон часто бывал страшно груб и невежлив с дамами. Так, однажды, увидав жену дивизионного генерала Лоржа, родом немку, он сказал ей:
— О сударыня, что это за ужас такой вы на себя напялили, что это за платье! Это, должно быть, в немецком вкусе.
Один из присутствовавших при этой сцене потихоньку сказал своим соседям:
— Платье-то, я не знаю, может быть, и немецкое, но комплимент-то уж во всяком случае не французский!
* * *
Вообще все современники Наполеона, оставившие записки, единогласно свидетельствует о его грубости с дамами. Редко он говорил какой-нибудь из них что-либо лестное, а чаще у него вырывались замечания либо прямо невежливые, либо странные.
«Какие у вас красные руки!», «Что эта за нелепая прическа!», «Кто это вам так перепутал волосы?», «Вы, сударыня, всю жизнь намерены носить это платье?» и т. д. в подобном роде.
* * *
Однажды, когда он был уже императором, он, увидев на придворном балу изящную красавицу, герцогиню Шеврез, сказал ей с грубым хохотом:
— Какая вы рыжая, я таких и не видывал!
— Очень может быть, государь, — ответила герцогиня, — но только я первый раз в жизни слышу об этом из уст мужчины!
И она говорила правду, потому что была вовсе не рыжая, а светлая блондинка, с ярким золотистым отблеском.
* * *
Однажды Наполеон долго беседовал с одной актрисой. Польщенная вниманием, она попросила пожаловать ей его портрет. Но эта была милость особая и исключительная, и, чтобы показать ей, что ее просьба была чересчур смела и неуместна, он вынул из кармана наполеондор со своим отчеканенным профилем и, подавая ей его, сказал:
— Извольте, вот вам мой портрет.
* * *
Парижский архиепископ Беллэ дожил до 96 лет. Однажды Наполеон, вспомнив его годы, пошутил, что он проживет ровно целый век.
— Ваше величество, — отвечал веселый старец, — неужели вы мне даете всего четыре года жизни?
* * *
Некто Панье, отец очень известного во времена империи художника, был простым почтальоном. Однажды, в то время как он сопровождал почту, на него напали и почту разграбили какие-то разбойники. Панье судили и лишили места. Многие, ближе ознакомившиеся с делом, знали, что он не был виноват и пострадал напрасно, жалели его и искали случая как-нибудь устроить ему встречу с Наполеоном. Но если Панье-сын был хорошим живописцем, то Панье-отец уж вовсе не был хорошим оратором. Его друзья и близкие знали, что, представ перед Наполеоном, он не сумеет и рта раскрыть и из этой аудиенции ровно ничего не выйдет. Надо было сочинить ему речь и заставить выучить ее наизусть. Речь ему сочинила жена, и сочинила хорошо— кратко, ясно, вразумительно и красноречиво. Представ перед Наполеоном, Панье начал свою речь:
— Государь, я злополучный почтальон, которого предательски ограбили на Лионской дороге в ночь на 15-е число прошлого месяца…
Говорил он эту речь, как ученик на экзамене, и это бросилось в глаза Наполеону.
— Кто это тебя выучил так говорить? — спросил он Панье, по своему обыкновению отрывисто и сурово.
— Моя жена, государь, — пробормотал Панье, сразу утративший равновесие. Наполеон улыбнулся и отвернулся. На этот раз так ничего и не вышло. Но скоро нашли новый случай; отставной почтальон снова очутился лицом к лицу с владыкой Франции.
— Кто это такой? — спросил Наполеон, уже позабывший Панье.
— Государь, — начал вновь Панье вызубренную речь, — я злополучный почтальон, которого… и т. д.
— Ах да, помню! — проговорил Наполеон. — Хорошо, я распоряжусь.
И в самом деле, Панье был снова принят на службу. Но теперь настала другая беда; надо было снова предстать перед Наполеоном и благодарить его. Значит, надо было жене сочинить, а ему вызубрить новый текст. Сочинили и вызубрили. Когда же пришел момент говорить эту речь пред Наполеоном, она целиком выпала у Панье из памяти и он машинально начал декламировать прежнее:
— Государь, я злополучный почтальон, которого предательски ограбили…
— На Лионской дороге в ночь на 15-е число прошлого месяца! — подхватил Наполеон. — Знаю, выучил наизусть, ну тебя!
* * *
В 1814 году, во время горячего боя, генерал Себастиани прислал к Наполеону своего адъютанта за инструкцией. Наполеон стоял, глубоко задумавшись, и не слышал или сделал вид, что не слышит, что говорит посланный. Тот настойчиво повторил свои слова.
— Убирайтесь вы к… — вскричал Наполеон, который в горячие минуты не был особенно разборчив в выражениях.
Адъютант оказался не из робких. Он обратился к начальнику штаба Бертье, стоявшему рядом, и громко спросил его:
— Ваше превосходительство, как мне понять приказание, отданное его величеством?
Тут только Наполеон одумался, выслушал адъютанта и передал ему свой приказ.
* * *
Для того чтобы отвлечь внимание образованного круга общества от своих тягостных и разорительных войн, Наполеон придумал особые премии, которые выдавались каждые десять лет ученым, художникам, литераторам. Разумеется, в литературе из-за этих премий поднималась ужасная кутерьма, образовывались враждующие партии, которые затевали друга против друга травлю, очень забавлявшую публику и действительно отвлекавшую внимание общества от самого Наполеона и его планов. Уловка отлично удалась. Однажды Наполеон спросил Бугенвиля, что он думает об этих изобретенных им состязаниях.
— Государь, — отвечал тот, — в древности заставляли зверей (но-французски «зверь» и «дурак» звучат одинаково) драться для забавы умных людей, а теперь побуждают умных людей к потасовке, чтобы позабавить дураков.
* * *
Наполеон, подобно Суворову, имел привычку задавать внезапные вопросы и очень не любил, чтобы вопрошаемый заминался. Военные это, конечно, знали.
— Сколько людей у вас в полку? — спрашивает он у командира.
— 1225, ваше величество! — отчеканивает полковник.
— А сколько в лазарете?
— 1310!
— Хорошо! — говорит Наполеон и отходит.
Быстрота и точность ответов так его успокоили, что ему и в голову не пришло сопоставить числа.
* * *
Как известно, 18 фруктидора V года (1 сентября 1797 г.) часть директоров во главе с Барра устроила переворот, отняв власть у других членов директории. В деле принимал участие, хотя и негласное, Наполеон. Впоследствии он спросил у Карно (одного из поверженных членов директории), как это он тогда стерпел обиду и простил вероломному Барра.
