Валентин Катаев - Валентин Петрович Катаев
— Как же так? — хором спросили экскурсанты.
— А так. Единственный в мире случай летаргического сна. Чудо в духе Уэллса. Как впал человек в обморочное состояние двадцать лет тому назад, так до сих пор и не выпал из него.
— Не может этого быть!
— Вот вам и не может! Дело было так. Этого обывателя в тысяча девятьсот пятом году по ошибке задержали вместе с какими-то демонстрантами и отправили в участок. «Ты кто такой есть?» — спросил его дежурный околоточный. «Я-с, ваше благородие, чиновник двенадцатого класса, и ничего такого-с». — «Ой, врешь! А почему у тебя в глазах вроде как бы освободительное движение? Молчать! К какой партии принадлежишь?» Да как стукнет кулаком. Тут обыватель и впал в глубочайший обморок, который впоследствии перешел в летаргический сон. В свое время об этом даже в газетах заграничных писали. Лучшие врачи ничего не могли поделать. А один видный профессор так прямо и заявил: «Теперь субъект выйдет из своего летаргического сна не раньше, чем лет через двадцать». Вот ведь какая штука, дорогие товарищи!
— И что ж он, действительно хорошо сохранился? Ах, кик интересно и поучительно посмотреть!
— А вот вы его сейчас увидите. Такой, понимаете, забавный экземпляр! Слов нет. Зонтик, галоши, серебряные часы — все честь честью. Замечательный образчик обывателя. Пальчики оближете. Прошу убедиться.
С этими словами заведующий открыл шкаф — и вдруг а ужасе отскочил назад.
Шкаф был пуст.
— Исчез! — воскликнул с тоской заведующий.
— Сперли, наверное, — выразили предположение экскурсанты. — Досадный факт.
— Не может быть, чтобы сперли! Кресты с могил действительно прут. Бывает. А до покойничков еще не доходило.
— Но что же? Что? Не ушел же он сам?
— Позвольте, товарищи! Ведь как раз прошло двадцать лет. Может быть, он проснулся и того…
— И очень даже просто.
— В таком случае, — завопил заведующий, — его надо спешно отыскать! А то он еще, чего доброго, под автобус попадет. Я же за него несу ответственность. Как это швейцар недоглядел? Извините, товарищи! Бегу, бегу!
Очнувшись от летаргического сна, обыватель прежде всего потрогал ноги — не пропали ли галоши, затем пощупал зонтик, высморкался, осторожно вышел из шкафа и беспрепятственно очутился на улице.
— Домой! Как можно скорее домой! — пробормотал он. — Боже, что подумает жена! Что скажет столоначальник! Ночевать в участке — какой стыд! Извозчик. Третья Мещанская!
— Два рублика.
— Да ты что, братец, белены объелся! Четвертак!
— Сам белены объелся! Тоже ездок нашелся!
— Скотина! Он еще грубит! А в участок хочешь?
— Ты меня еще городовым постращай!
— Ах ты, к-каналья! Над властями издеваешься? Устои подрываешь? Погоди, голубчик, вот я сейчас запишу твой номер! Го-ро-до-вой!!
— Ишь ты! — с уважением воскликнул извозчик. — И где это только люди насобачились добывать в воскресенье горькую? Ума не приложу! И, между прочим, не менее двух бутылок, ежели на ногах держится, а кричит: «Городовой!»
Обыватель тщательно записал номер дерзкого извозчика и пошел пешком.
— Товарищ, скажите, как тут пройти на Дмитровку? — спросил у обывателя встречный юноша.
— Что-с? — завизжал обыватель. — За кого вы меня принимаете? Вы, кажется, думаете, что я из освободителей? Не товарищ я!
— Ну, гражданин. Извиняюсь!
— Не гражданин я.
— А кто же вы такой?
— Я — чиновник двенадцатого класса и кавалер ордена святыя Анны третьей степени. А ежели меня по ошибке задержали вместе с революционерами, то это, молодой человек, еще ничего не доказывает…
Юноша пристально всмотрелся в глаза обывателя и опасливо отошел в сторону.
— Вот ведь какая неприятность! — пробормотал обыватель. — Уже на улицах стали называть товарищем! Дойдет еще до столоначальника, чего доброго. Как пить дать выгонят со службы! Надо что-нибудь предпринять такое…
Обыватель поглубже засунул руки в карманы и запел «Боже, царя храни».
— Эй, газетчик! Дай-ка мне, милый, два номерочка «Русского знамени».
— Чего-с?
— «Знамени», говорю, «Русского» дай мне два номерочка. Или даже лучше — три.
— Нету такой газеты.
— Нету? Ну, дай «Новое время».
— Нету такой газеты.
— А что же есть?
— «Рабочая газета», «Правда», «Красная звезда».
— Ах ты, нахальный мальчишка! Устои подрываешь? Нелегальщиной торгуешь? А вот я тебя, негодяя, в участок сведу!
— Не имеете права! Я налог плачу.
— Ла-а-адно! Я тебе покажу налог!
Обыватель тщательно записал приметы и номер крамольного газетчика и, нудно скрипя галошами, пошел дальше.
Над фасадом большого дома обыватель прочел надпись: «Московский Комитет Всесоюзной Коммунистической партии».
— Тэк-с! Приятно. На глазах у всех, так сказать, подрывают устои. Так и запишем. И улочку запишем. И номерок запишем. Все запишем.
Обыватель внес необходимую запись в памятную книжку и пошел дальше.
— Товарищ, разрешите прикурить? — остановил обывателя толстый гражданин в бобровой шубе.
У обывателя екнуло сердце и подкосились ноги.
— Хи-хи… Не извольте сомневаться. Никак нет. Никакого причастия к нелегальным подпольным организациям, революционным кружкам и политическим группировкам не имею-с и не являюсь, так сказать, «товарищем», а ежели ночевал в участке, то, поверьте, ваш… превосхо…дительство… роковое недоразумение… несчастное стечение обстоятельств… Ва…ва…ва…
Гражданин в шубе в ужасе шарахнулся в сторону.
Исколесив всю Москву и уже окончательно отчаявшись в успехе поисков, заведующий музеем поздно вечером наконец, к великой своей радости, нашел исчезнувший экземпляр обывателя.
Экземпляр стоял посередине Театральной площади на коленях и, рыдая, говорил:
— Как честный человек… Роковое недоразумение… Чиновник двенадцатого класса и никакого причастия не имею… А ежели ночевал в участке, то, видит бог, по ошибке… Боже, царя храни!.. А что касается извозчика номер сорок девять тысяч двадцать один и газетчика номер двенадцать (блондин, четырнадцать лет, глаза голубые, особых примет не имеется), то могу подтвердить, что они есть замешанные в движении, особенно газетчик, который продает подпольную нелегальщину… Опять же могу указать адрес Московского Комитета Коммунистической партии… А ежели ночевал в участке, то…
Многие прохожие останавливались и давали ему копейку.
Две недели бился заведующий музеем, растолковывая обывателю сущность событий и перемен, случившихся за последние двадцать лет.
В начале третьей недели обыватель уразумел.
В конце третьей недели обыватель поступил в трест.
А в начале четвертой как-то вскользь, во время обеденного перерыва, сказал сослуживцам:
— Тысяча девятьсот пятый год? Как же, как же! Помню. Даже, можно сказать, лично участвовал в борьбе с самодержавием. Сидел, знаете, даже. За участие в демонстрации… Были дела! Ну да о чем толковать! Мы старые общественники-революционеры. И вообще, вихри враждебные веют над нами…
Говорят, что один раз он не без успеха выступал даже на вечере
