Борис Мирский - Сатирическая история от Рюрика до Революции
Без суда и расследования хватали кого попало, тащили к расстрелу, на виселицу, а то просто убивали на станциях и разъездах, часто своих же верноподданных.
Тяжелое, лихое время было для Сибири. И перенесла она, как и вся Россия, этот кошмарный ужас, притаилась, с надеждой ожидая грядущей расплаты.
Население Сибири формировалось исторически под влиянием колонизации и принудительной ссылки. И сюда попадали люди смелые, сильные, решительные. Политические ссыльные много содействовали культурному развитию Сибири, а уголовные – кто переходил к обычному труду, кто возвращался на прежний путь преступлений.
Указанные выше условия, с одной стороны, с другой – суровый климат, упорная борьба с природой создали сибиряка сильным, настойчивым, терпеливым, но осторожным, хитрым, человеком «себе на уме»: он зря не рискнет, хотя и не боится опасности. Поэтому и со своими преступниками крестьянство прекрасно уживалось. Еще недавно в деревнях существовал обычай «дежурной избы». Обычай заключался в том, что крестьяне по очереди топили баню, выставляли в окне горящую свечу, и бродяги ночью шли на «огонек», мылись, находили приготовленный ужин, а наутро уходили дальше, по своим делам. И крестьяне были спокойны за свое имущество: бродяга свято соблюдал исстари установившиеся традиции взаимного договора.
На пути в Савотеево
– Однако, Григорь, отдохнули малость, надобно 6ы закусить. А там в путь-дорогу, ночью для нашего брата езда спокойнее. Закуска, положим, неважная: хлеб да омуль.
– Ничего, миляга, с водкой и подошву слопашь. Ну, расстилай скатерть самобранную, ставь кубашку с живой водой, оную же и монаси приемлют, и начнем пировать апосля трудов праведных, ха-ха-ха, – раскатисто засмеялся Григорий.
За закуской и выпивкой приятели оживились. И Кешка, давно собиравшийся поговорить с Григорием по душам, решил его спросить:
– Скажи, Григорь, никак я в толк не возьму. Вот ты все с попами да монахами знакомство водишь, писание читаешь, с сехтой путашься, а между прочим, воровать со мной ходишь, с бабами таскаешься, пьянствуешь!.. Как понимать тебя, што за человек ты? Веришь ли ты в Бога али нет?
– Вот куда ты гнешь. Это, миляга, не по воровской части. С пимами в душу мою залезть желаешь. Однако могу кое-што тебе и ответить. Стих такой на меня нашел. Ты знашь, миляга, есть емназия, есть ниверстет, а в ем хвакултеты – докторские, по исторической и учительской части, по матьматике и другим разным наукам. Так вот есть такой, што и емназии пройтить не может, а другой и емназию, и ниверстет со всеми хвакултетами пройдет, а там. смотри и в кадемию вступит, да ишшо на фортепьянах играет.
Так и я, все хвакултеты вмещаю – и поповские, и монашеские, и по бабьей части, и по воровской. Все хорошо знать, коли котелок варит.
– А нашшот Бога, как ты?
– Бога?.. В Бога, миляга, не только верить надобно, понимать его нужно. Не такой он, как попы про него сказывают и народ им пугают. Какой он есть – ни попы, ни я, никто не знает. А каков он быть должон – рассуждение иметь можно. Вот, примерно, нашшот воровства. Сказано: ништо не совершается без воли Божьей. И ворую я, значит, тоже по Его святой воле. Он, может, наказать хочет того, у кого добра много, и меня посылает волю Его исполнить, через воровство мое наказывает его и меня награждает. Когда же, скажем, я пойду воровать и меня споймают и в каталажку засадят, значит, – Бог меня наказать хотел. Вот и все. А все по Его воле. И никакого ответа перед ним человек иметь не будет: добро и зло люди выдумали, а не Бог. Он человека из глины сделал и знал, што ничего особенного из него не выйдет, потому у человека и вины перед Богом никакой Быть не может…
– Вот какой ты, Григорь… Может, и правда, што ты говоришь. А с хлыстовщиной, што это у тебя за хвакултет?
– Ну, это, паря, дело десятое. Много знать будешь, старым скоро сделаешься. С нею у меня дела особые… Да-а-а… О бабах ты тоже спрашивал. Нет, миляга, вдовольствия лучша, как с бабой путаться. И думаю я так, што загробная жизнь в том будет состоять, што, когда человек туда, в жизнь эту, попадет, он будет себя чувствовать до скончания веков быдто на бабе лежит. И здеся это один момент – и готово, а там все время и конца этому никогда не будет. Для такого дела и умереть можно.
– Ну, это ты, Григорь, того, врешь, быть того не может.
– Не любо – не слушай. Ха-ха-ха. Так я и думаю. Много кой-чего я думаю. Потом видно будет.
– Пустое ты мелешь. Не те времена. Я вот задумал воровство бросить. Не потому, што грех это или што. А более важные дела открываются. Народ супротив царя идет, и я так понимаю, што это правильно. За страх надоело ему служить, а за совесть никакого желания нету. Хоть бы вот сейчас война с японцом была…
– Ишь куда тебя прет. Ну, миляга, царь – это тебе кость не по зубам. Крепок он ишшо в народе, царь-то, да и России без царя никак невозможно. Меня больше царица антиресует, вот што… Н-да-а-а… Тоже баба, да какая? Должно, как и все… Эк я разболтался. Не пора ли в путь собираться. Што-то похоже, быдто погода к дождю.
– И то правда, до Тюмени ишшо далеча. Давай седлать да в дорогу. Хорошо бы в Савотеево заехать да в дежурной избе помыться.
Пробираясь тайгой, зорко глядя по сторонам, чутко прислушиваясь к тревожной тишине, приятели направлялись в Савотеево. Григорий, видимо, был в хорошем настроении и продолжал прерванный разговор с Кешкой.
– Нашшот царя ты неправильно думашь. Царь должон быть. Народ царя любит. Не любит холопов его – это верно. Бывал я, милой, в разных местах святых, на Афон-горе, в монастыре Макарьевском, по российским монастырям шлялся, вериги носил, в Питербурхе граде был… Многое видел, много думал и думаю. Мало, миляга, правды на свете, мало людей правильной жизни. А если кто и живет правильно, по-Божьему, так это старцы, юродивые – Божьи люди, некоторые из монахов. Да и то, если правду сказать, елды все они дураки круглые и никому от их святой жизни никакой пользы нету. H-да-а-а… Которые поумнее, в столицу идут и дела разные свои обделывают. Теперь там. на старцов этих большая мода пошла. Особливо вельможные барыни к ним. ластятся – и польза от этого бывает, и вдовольствия много. Я тоже кое с кем. познакомился… И такое рассуждение имею, что шибко вверх подымусь. Чаво зевать. На наш век питерских дураков и дур хватит…
«Радение»
До Савотеева пришлось ехать два дня. Приехали вечером, зашли в баню, помылись, а затем Григорий предложил Кеше сходить на «радение».
– Сегодня как раз такой день. Пойдем, я тебя выдам за своего, за «хлыста». Анфиса Филимоновна тут, пророчица-богородица, расчудесная баба, да и девки будут. Понравится, вступай в сехту.
– Ну, што ж, все равно делать нечего, пойдем.
Изба Анфисы Филимоновны была большая, чистая: В комнате, где собрались хлысты, стены были украшены разными картинами, имеющими символическое значение: распятие плоти в виде распятого монаха, изображение Иисуса Христа в виде доброго пастыря, несущего овцу. «Радение» еще не началось. В комнате было человек около двадцати, больше девушек и женщин. И мужчины и женщины чинно сидели вдоль стен и слушали «Духовный алфавит». Читала Анфиса. Григорий почти со всеми был знаком, а Кешу представил Анфисе, тоже как хлыста. Все присутствующие были в белых длинных рубахах, надетых на голое тело.
Анфиса предложила и прибывшим раздеться и одеть белые рубахи, которые она принесла из соседней комнаты, затем продолжала чтение.
– Егда б Адам не прельщен был, чрез диавола, от Евы и не вкусил 6ы яблока, то б и без совокупления род человеческий мог произойти и умножаться рождением от земли, яко и Адам. объявился. Господь Бог, по неизреченной милости своей, снисходит к слабостям бренного человека. Да и то не есть блуд, когда брат со сестрой по взаимной склонности имеют плотскую любовь, а блуд и скверна есть брак законный, яко противный Господу. Все мы живем в плотской любви, с согласницами нашими; это не грех, потому что любовь наша основана на взаимной склонности, и Дух Святой, водящий путями нашими, снисходит к этому…
Читала Анфиса нараспев, монотонным голосом, и, когда чтение кончила, все стали на колени и пели:
Дай нам, Господи,K нам Иисуса Христа.Дай нам сына твоего.Господи, помилуй нас, грешных.Из твоея полнотыДай Создатель теплоты;Наряди из нас пророка,Чтобы силы подкрепить;Засуди судом небесным.И не дай врагу мешать;Ниспосли живое словоЗдесь просящим всем сердцам.Ты Христос, ты наш Спаситель;Иного Бога нет у нас.Твоей силой укрепимся,За тобой во след идем;Прими слезы твоей твариИ поставь всех на пути…
Окончив пение, все встали, поклонились друг другу и пропели церковный стих из канона Пасхи:
Богоотец убо Давид,пред сенным ковчегом,скакаше играя,людие же божий святииобразом сбытые зряще,веселимся божественно,яко воскресе Христос,яко всесилен.
Затем Анфиса торжественным голосом произнесла:
