Михаил Жванецкий - Я вчера видел раков
А этого не бывает.
Наш человек в постели
Так. Хорошо… Теперь повернись…
Не так… Чуть левей…
Вот так… Нормально…
Нет… Нет, нет. Чуть-чуть правей…
Еще, еще правей. Еще…
Вот. Не, не, не.
Левей, левей, левей. Ага… Ага. Ага…
Назад, назад, назад. Ага. Ага…
Стой. Стой. Остановись. Остановись. Сдай назад. Чуть-чуть, чуть-чуть. Назад.
Нормально…
Ага… Неа…
Неа… He-а… Ага… Ага…
Повернись… От меня…
Ко мне… От меня…
Во, правей… Еще… Еще… Еще правей…
Правей!
Во, во… о… о… о, во, во…
Не, не, не…
Стой! Стой! Сто… сто… стой…
Повернись… Еще, еще. Вниз…
Ниже… Ниже… Нет…
Это убери, вот это дай. Да… Постой. Да…
Ко мне… От меня…
Ко мне… Левей, левей…
Во, во, во… о… о… о, во. Не, не, не…
Не разгоняйся! Не ра… Во, во… о… о… о, во…
Смотри в окно, в окно. Во… о… а… А. Во, во, во…
Вот это возьми, а вот это отпусти. Во… о… О… О… А!.. А!.. А!.. Во. Хорошо, хор… Во, во…
Ни… ни… ниже. Ни… О… О… О. Ой… й. Ой, ой… Стоп!.. Стой. Не разгоняйся! Вот так. Вот. Ой. Ой… О… О.
Хр-ррр…
Все. Завтра купим! Спи!
С вами этого не бывает?
С вами этого не бывает?.. Во-первых, колокольный звон в самых неожиданных моментах. Например, на занятиях. Вдруг: бам-бам, бам-бам, тили-тили… Иду по коридору – сзади гудок паровоза. Вздрагиваю, падаю, поднимаю голову – никого.
В-третьих, сплю на рельсах. Причем на узкоколейке и поперек. То есть шейка на одном рельсе, ножки на другом. Опять гудок. Вскакиваю – снова на занятиях.
Вам не кажется?.. Мне стало казаться, что во всех очередях я всегда крайний… У вас не было такого ощущения?.. Никто сзади не занимает, и спина на ветру все время. Но этого мало, в душе все время смутное беспокойство и растущая уверенность, что перед твоим носом выбросят «переучет», или «обед», или какой-то другой плакат. С вами этого не бывает?..
А вы не слышали себя со стороны?.. Я слышу себя со стороны. Причем тот, кто слышит, умнее того, кто говорит… искреннее как-то тот, кто слышит… прямее что ли того, кто говорит… называет вещи своими именами, так, что ли?.. как-то он, тот, кто слышит, принципиальней того, кто говорит… С вами такого не бывало?
В-пятых, вдруг стало казаться, что я нравлюсь женщинам. Меня уже три раза выгоняли. Я стучался, будил весь квартал… В-седьмых, вдруг пришло в голову, что я могу прожить на два рубля в день… На те два рубля, которые у моей соседки. Представляете ужас.
Что со мной? Это радиация или лучи?.. У вас нет этого?.. И гудок не гудел?.. А скажите… а вам не казалось, что у вас есть деньги на книжке?.. Мне это стало казаться. И так ясно. Вот вижу, и все. Перед глазами стоят. И номер кассы. Все…
Ну до того было очевидно – пошел снимать. Меня посадили на диван – успокоили… Это очень неприятно… Какое-то ощущение, что живешь в одном месте, а находишься в другом… У вас такого не бывало?.. Не хотелось никогда круто обернуться и отскочить? А вы показывались врачу? Я пошел показаться. Ну, в общем, он мне помог избавиться от ощущений… Даже не от ощущений, а от необходимости реагировать.
Ну, звон, звон… Есть деньги на книжке – прекрасно, а снимать не буду. Что бы ни слышал сзади, не оборачивайся!..
Скажите?!! Вам не приходила в голову такая мысль: «Почему те, кто варят обеды, толстые, а те, кто их едят, худые!»
Происшествие
За грубость осуждены: администратор, дворник, шофер, замдиректора по снабжению, сменные механики, писатель, прораб, бригадир, отделочники, сантехники, мать и отец Сергея Дзюбы (Дзюба определен в колонию), воспитательница детсада, члены комитета народного контроля, его председатель, водитель автомашины «ГАЗ-51», номерной знак 13–54 АЖ, принадлежащий Пулковской обсерватории, два грузчика с этой машины, ученый секретарь – хозяин мебели, его сестра, встречавшая машину, сын ученого секретаря, ждавший машину внизу, соседи по пути следования грузчиков с мебелью, механик треста «Лифтремонт», жильцы соседнего дома № 21 по улице Жуковского.
Калягина Евгения 1902 года рождения и Куштырева Маргарита 1906 года рождения, наблюдавшие за разгрузкой, госпитализированы. Осуждены товарищеским судом жители дома № 27 по улице Победы, в трех тысячах метрах от выгрузки.
Состоялось собрание работников столовой, возле которой остановилась автомашина «ГАЗ-51», номер 13–54 АЖ Пулковской обсерватории. На собрании присутствовали руководители треста. Директор столовой, шеф-повар, буфетчица и гардеробщик от работы освобождены. Зав. производством лишен права работать в торговле и еще три года нести материальную ответственность. Зав. пунктом приема белья по пути следования автомашины «ГАЗ-51»,13–54 АЖ, отправлена на судебно-медицинскую экспертизу.
Жизнь в городе постепенно вошла в нормальное русло. 15/Х 80 года был поставлен на место пивной ларек. Застеклены дома по улице Жуковского. Автобус «ПАЗ» 75–89 ЛЕВ детского сада завода «Пульверизатор», настигнутый автомашиной «ГАЗ-51», 13–54 АЖ, заменен прогулочным катером «Альфред Дюрер» – новое название «Октябренок Балтики». Штаб, созданный для ликвидации последствий прохождения по городу указанной автомашины, распущен.
Гипотоник
Ой, что вы знаете. Я не гипертоник, я гипотоник, я могу дать скачок, но много не дам. Я им говорю: когда вы меряли, я дала скачок, но я не гипертоник, не надо меня туда записывать.
Мы делали мне прокол гайморита. Врачиха молоденькая. Я выдала такую сыпь буквально за час. Потом мы делали мне блокаду, но я дала тошноту, потом дала обморок. Меня лечить можно, но очень умело. Я даю лечить, пожалуйста, но выдаю такие загадки: то сыпь, то обморок, то несварение. А недавно он пишет «ангина», ну я ему и выдала на антибиотик – аллергию, потерю сознания и желтуху. Он, бедолага, проклинал свою профессию, еле вытащили. «Скорая» тоже как даст укол димедрола – я им судороги и синеву. Ха-ха. Не все так просто.
Конечно, мне нелегко, но пусть разбирается. Я открою рот – на! – разбирайся! Молодежь не разбирается, а берется, а пожилые часто невнимательны. А мне терять нечего. Я же не притворяюсь. Он выписывает – я пью все, как он выписал. Ну и выдаю ему и столбняк, и синюшность, и спазмы. А пусть внимательней будет. Я ему говорю: «Мне кажется, вы легкие не выслушали. Я не гипертоник, я гипотоник. Я могу дать скачок. Видимо, я случайно дала скачок, вы слушайте легкие». Он: «Что мне слушать? Я вижу. У меня приборы. Вот я выписываю». Он выписывает, я глотаю и тут же выдаю. Он имеет весь набор: аллергию, токсикацию и абдуценс. Я же не прикидываюсь. Он же действительно такое выписал. Пусть получает. Где же он научится? А мне чего, детей у меня нет.
Когда-нибудь они меня, конечно, угробят, но хоть чему-то научатся. Я одинокий скромный борец, я маленький институт повышения квалификации врачей. Выписал не то, вкатил не то. Смотри. Другим легче будет. У него уже в глазах сомнение. А сомнение перед решением – святая вещь.
Письмо отцу
И вот мне пятьдесят четыре. Ты от нас ушел в шестьдесят семь. К тому, что я писал в своем сорок первом, прибавились очки. Я в очках. Домашняя аптечка разрослась до районной, там уже есть все для сна и против сна, для желудка и против желудка, возбуждающее и успокаивающее, все, что заменяет организм в девяностые годы XX века. По-прежнему я один. Количество детей говорит о чем угодно, только не обо мне. Они растут, разнесенные ветром, и вряд ли вспоминают.
Ты умер у меня на глазах. Я на чужих ногах бежал к телефону, и секретарь райкома на Белинского дал позвонить. Только это ничего не дало. Ей-богу, смерть в этой жизни не самое печальное. Для самого героя – это выход, окружающих жалко, но они-то как раз успокоятся. Просто уходишь из грязи в грязь.
Там семейные склепы, можно проследить генеалогию. Здесь из-за всех революций и потрясений не знаешь имени дедушки, нет могилы бабушки, до них – вообще никого… Член коллектива. Член коллектива Седьмой горбольницы, член коллектива сверлильного завода. Работник порта. Никого, отец. И тебя нет, чтоб спросить, откуда мы. А здесь все трясут, устраивают перекличку, чья это родина, моя, а не твоя. Я – патриот, ты – не патриот…
Из всей жизни мы усвоили только название, держимся за него, как клещ за лошадь, как безграмотный больной за плохой диагноз. А тот доктор сказал: «Ревматоидный артрит» – и смотрит с недоверием. «Мы же социализм построили» – и смотрит подозрительно.
А не все ли равно, что ты построил. Придумай сам название. Ни пожрать, ни поср… ни одеться, ни раздеться, ни вздохнуть, ни охнуть, ни жить, ни умереть – может, это называется социализм. А может, у этой полужизни и названия нет. В революцию своих побили, в коллективизацию своих побили, перед войной своих побили, в войну побили, после войны побили – и все миллионы, миллионы, а живым говорим: недобитые вы! Посмотри, как безошибочно любая революция к голоду приводит, и не переспрашивай – покажи на карте. Где карточки на хлеб и сахар, там и революция была. Как же нам повезло такой безошибочный путь выбрать! Умные люди вели. Говорили: «Бедные должны править. Бедняки определяют лицо государства. Отними у него дом, подели добро, отними хлеб, раздай – у всех будет. Отними – у него много, раздай – у всех будет». Отчего не отнять. Воровали – боялись, а тут законно – не грабь, а бери. Он пошел и взял.
