Михаил Жванецкий - Собрание произведений. Шестидесятые. Том 1

Михаил Жванецкий — Собрание произведений. Шестидесятые

Собрание произведений

в четырех томах

МОСКВА

2005

ББК 84.7

Ж41

Рисунки

Резо Габриадзе

Литературный редактор

Валентина Серикова

Макет и оформление

Валерий Калныньш

Я благодарен Олегу Сташкевичу из Москвы,

Сергею Шойгу из Москвы, Александру Сысоеву

из Нижнего Тагила, Валентине Сериковой из Киева -

моим друзьям, собирателям и вдохновителям

этого издания.

М. Жванецкий

© М. М. Жванецкий, 2002

© Р. Габриадзе, рисунки, 2002

© Издательский Дом «Время»,

2002

ISBN 5-94117-105-6 (Т. 1)

ISBN 5-94117-109-9

От автора

          Я не собирался быть писателем и, видимо, им не стал.

Правда, в молодости была какая-то веселость, привычка

к смеху вокруг себя.

          Мы смеемся вместе. Вы смешите меня, потом этим же

я смешу вас. Приятно, что мои рассказы стали привлекать

публику, для чего большое значение имеет интонация. Мы так

и жили все эти годы: говорили одно, думали другое, пели тре-

тье. Опровергали слова жестом, придавали другой смысл ин-

тонацией, и самому хотелось уцелеть и сохранить сказанное.

          Три-четыре раза что-то печатали, но после публикации

компания как-то рассыпалась.

          А еще, говорят, это нельзя читать глазами. А чем? Мне

нетрудно было читать вслух, и я ушел на сцену. Нашел свой

школьный легкий портфель, набил руку, появилось актерское

мастерство. Начал подмигивать и ругаться, если кто-то

что-то не понимал: ну и публика сегодня. По рукам пошли за-

писи. «Эх, — вздыхало начальство, — вы способный человек, но

эти пленки…» А что мне с пленками — издавайте.

          Я пытался расставить написанное последовательно или

по темам. Чем можно связать разрозненное — своей жизнью.

Концовку додумаете сами.

          А я, разбив написанное на несколько глав, приглашаю вас

к чтению. Если будет трудно читать, мой голос поможет

вам, как вы помогали мне все мои трудные годы…

Действительно

          Действительно. Данные потрясают своей безжало-

стностью. Тридцать пять рокiв творческой, тридцать

пять рокiв производственной деятельности и где-то

шестьдесят общей жизни с ее цветными и бесцветными

страницами. Как же прошли эти двадцать пять, если

считать с 88-го, и тридцать пять, если с 54-го года.

          Позвольте перейти к общим рассуждениям. Хочется

сказать: в наших биографиях отразилась биография всей

страны, годы застоя были для нас годами расцвета, то есть

годы нашего расцвета пришлись как раз на годы застоя.

          В голове фраза: «Раньше подполье было в застолье,

потом застолье в подполье».

          Я сам, будучи большим противником дат, юбилеев,

годовщин, паспортов, удостоверений и фотографий,

никак не желаю подводить итоги, ибо после этого как-

то неудобно жить дальше.

          Познакомились мы з Ильченко где-то в 54-м году.

Я их всех постарше буду. У нас, значит, так: Роман по-

ярче на сцене, Виктор — в жизни, я весь в мечтаниях,

поэтому меня надувает каждый, на что я непрерывно

жалуюсь через монологи и миниатюры.

          То, что творится на сцене, вам видно самим, поэто-

му про Ильченко. То есть человек, перегруженный мас-

сой разнообразных знаний. Там есть и как зажарить,

и как проехать, и как сесть в тумане, и куски из немец-

кой литературы, какие-то обрывки римского права.

Плохо, что эти знания никому не нужны и даже жен-

щины любят нас за другое, а напрасно. Мне нравятся

в Ильченко большая решительность, безапелляцион-

ность, жажда действовать, что безумно завораживает

тех, кто его не знает.

          Приехал он в Одессу чуть ли не из Борисоглебска,

аристократически прельщенный шумом и запахом мор-

ской волны. Я сидел в Одессе, тоже прельщенный этим,

и мы сошлись. Извините, у меня все время в голове

фраза: «Партия вам не проходной двор…» Секундочку…

          Так вот, с детства мы трое мечтали связать свою

жизнь с морем и связывались с ним неоднократно, но

мечту осуществим, видимо, сразу после жизни.

          Роман знает значительно меньше, но все применяет,

я знаю мало, но применяю больше. А Ильченко свои

знания никогда применить не может, поэтому тащит их

за собой и пугает ими одиноких женщин. Тем не менее

сколько написано по его идеям и хорошего и плохого,

сколько неудачных миниатюр создано по его замыс-

лам. Нельзя также не отметить облагораживающую

роль его фамилии в нашей тройке. Представляете: Кац,

Жванецкий и Ильченко! Расцветает снизу вверх. Из-

вините, эта фраза: «Партия вам не проходной двор, то-

варищи! Закройте дверь, мы закончили разговор!.. Что

у вас там?..»

          Мы с Ильченко познакомилсь где-то в 54-м году

в Одессе, а с Карцевым сошлись где-то в 1960 году.

И конечно, конечно, наша жизнь всю жизнь была свя-

зана с Ленинградом. Без лести скажу, здесь как нигде

публика чувствует талант и так же безошибочно его чу-

яло начальство.

          Как появились мы в 58-м году на этой сцене, так

перманентно и продолжаем и до сих пор. Как тяжело

даются слова: тридцать лет тому назад. И хотя эту мо-

лодость не назовешь счастливой, но что нам был дождь,

что снег, что проспект Металлистов, когда у нас впере-

ди была репетиция с Райкиным.

          В 60-м Райкин приехал в Одессу, мы ему опять по-

казали себя, и я видел, как на сцене тронулся Кац, как

он сошел с ума, что-то с ним стряслось, остановивший-

ся взгляд, самасшедший вид.

—  Что с тобой? — спросил я заботливо-завистливо

как всегда.

—  Астахов передал, что Райкин передал: завтра

прийти в санаторий Чкалова в одиннадцать утра.

          Для человека, с трех раз не попавшего в низшее

цирковое, для человека, шесть раз посылавшего свои

фото в обнаженном виде в разные цирки страны с оп-

лаченным отказом, это перенести было невозможно.

И он сошел с ума.

          Райкин добил его, дав ему арбуз и отпечатанное

в типографии заявление: «Прошу принять меня на ра-

боту…» Осталась только подпись, которую не было сил

поставить.

          На первом этаже дома по улице Ласточкина был дан

ужин в честь великого и народного артиста РСФСР

Райкина. Наша самодеятельность приникла к окнам,

Ромын батька, футболист и партизан Аншель Кац, раз-

носил рыбу и разливал коньяк. Мать двоих детей Каца

сыпала в бульон мондалах, сосед по коммуне, район-

ный прокурор Козуб, в коридор от ненависти не выхо-

дил, ибо опять они здесь что-то затевают.

          Райкин был нечеловечески красив — это он умел.

Песочные брюки, кофейный пиджак, платочек и сороч-

ка — тонкий довоенный шелк, и это при таком успехе,

и это при такой славе, и это у Каца дома, и это вынести

было невозможно, и мы молча пошли на бульвар

и молча пошли на работу. Особенно я. Я тогда работал

сменным механиком по портовым кранам и уже полу-

чал сто пять рублей.

          В голове вертится фраза:

— Почем клубника?

— Уже шесть.

— Простите, вчера была пять.

— Я же говорю, уже шесть.

          Первым сошел с ума Кац, вторым я. Я стал получать

его письма в стиле апреля 1960 года и с тем же право-

писанием. «И тогда сказал Аркадий Исаакович: "Сей-

час мы едем прописываться", — и мы сели в большую

черную машину, не знаю, как она называется, и поеха-

ли в управление, и он сказал: "посиди", и он зашел к ге-

нералу, а я совсем немного посидел, и он вышел и ска-

зал: "Все в порядке", — и мы поехали обратно, и нас все

узнавали, и мы ехали такие щастливые».

          Как мне было хорошо читать эти письма, сидя на

куче угля, прячась от начальства, и только один раз

пришло письмо вдвое толще, в том же библейском

стиле.

          «И тогда он сказал мне: "Завтра у нас шефский кон-