Николай Баженов - Пустынник Агафон
— А что, неправда? — торжествующе закричал он в трубку. — Именно Иисус отдал такое идиотское приказание. Сам читал!
— Плохо читали! Да, такое распоряжение давалось. И действительно Иисусом. Но только не Христом, а Навином, еврейским военачальником. Хе-хе! По-мирски говоря, Федот, да не тот. А в конце, у меня где-то записано, вы даже спутали деву Марию с Марией Магдалиной.
У Налимова перехватило дыхание. Не хватало слов. Он только яростно поводил глазами. Этот поп прижал его буквально к стене. Хотелось сказать ему что-нибудь едкое, уничтожающее, чтобы разом оставить за собой поле битвы. Но, как назло, ничего путного в голову не приходило. И он, известнейший всему району лектор, как школьник, пойманный у чужой сахарницы, выкручивается теперь и лепечет какой-то вздор в свое оправдание.
— Ну хватит! — резко оборвал он. — Провокационная сущность ваших замечаний, гражданин, мне совершенно ясна. И я прекращаю этот нелепый разговор.
— Согласен, — ответствовал оппонент, — только запишите где-нибудь на будущее в своей записной книжке, что «Исайя ликуй!» поют не на крестинах, а на свадь...
Павел Иванович с треском бросил трубку на рычаг. Едва успел он это сделать, как в комнату ворвались два хохочущих человека, его коллеги.
— Я занят, — буркнул он недовольно.
Однако вошедшие бесцеремонно уселись на его стол и, болтая ногами, насмешливо спросили:
— Как поживает отец Серафим?
Розовая краска залила лицо Налимова.
— Какой отец Серафим? — переспросил он, похолодев.
— Который из Знаменской церкви и звонил тебе сейчас.
— Никто не звонил, — сконфуженно ответил Павел Иванович. — Все ваши идиотские выдумки.
— Нет, брат Налимов, не выдумки. Ха-ха-ха. Это же мы тебе звонили.
Пораженный Налимов выпучил глаза. Так это был всего-навсего розыгрыш!..
— Вы... вы... в рабочее время осмелились!.. — задыхаясь от обиды, выкрикнул он. — Да я вас к ответственности привлеку!
Коллеги мгновенно прекратили смех.
— Эх, Павел! — сказал один из них. — Да как ты не сообразил, что настоящий поп никогда не упрекнет лектора за неточности и ошибки. Ему же выгодно, когда тот ошибается. А ты — нас к ответственности! Спасибо должен сказать.
Не отвечая. Налимов помчался на второй этаж, где помещался кабинет председателя исполкома.
И вот результат: на обоих коллег были наложены взыскания. Но с этого самого дня райисполком отказался от услуг внештатного лектора Налимова.
Тихий ангел
После ужина и вечернего чая приехавшая к нам из деревни погостить бабушка долго гладила меня по голове перед сном, крепко поцеловала, а в заключение шепнула:
— Завтра, Костенька, у тебя большой праздник. День ангела!
— А что это такое? — спросил я с любопытством.
— День ангела, имя которого ты носишь, — пояснила бабушка, — завтра все должны тебя поздравлять, делать подарки, а потом за уши тащить.
Последняя перспектива, по правде сказать, в восторг меня не привела. Получать гостинцы — вещь, конечно, приятная. Однако почему она обязательно должна сопровождаться дранием ушей, которые, к слову сказать, у меня и без того большие и красные? И каков из себя этот самый «мой ангел»? Я не раз слышал, как взрослые шутили при внезапно наступившей паузе — мол, «тихий ангел пролетел». Интересно, а есть ангелы-драчуны?
— Бабушка, мой ангел тоже тихий, — авторитетно сказал я.
— Голубиной кротости, — подтвердила бабушка, — хороший тебе ангел достался.
— А кто он был при жизни?
— Император.
Тут я остро ощутил весь ужас своего положения. Дело в том, что с неделю тому назад нашему пионерскому отряду торжественно присвоили имя «Борцов революции». А я, руководитель звена, начинаю якшаться с императорами, злейшими врагами революции. И я категорически заявил бабушке:
— Я этого контрреволюционера завтра праздновать не буду. Он рабочие демонстрации расстреливал, а я его должен своим тихим ангелом считать? Дудки!
Бабушка всплеснула руками. Седые волосы вылезли у нее из-под платка. Губы задрожали.
— Опомнись! Нельзя такие слова о своем родном ангеле говорить. Про своего небесного покровителя надо говорить с благоговением. Ох, грехи-то какие! Преподобный и кротчайший отче Константине, моли бога о нас!
Краешком глаза я заметил, что папа оторвался от газеты и вслушивается в наш разговор. Потом папа усмехнулся.
— Не совсем так, мама, — заметил он. — Император Константин был личностью довольно-таки темной. У родного сына жену отбил, родного, ни в чем не повинного брата велел на кол посадить, где тот и умер в страшных мучениях. Конкуренции боялся.
— И неправда! И неправда! — зачастила бабушка.
— Да уж поверь мне, я сам об этом в своей лекции по антирелигиозным вопросам упоминал.
Моя уважаемая сестричка Ольга выскочила из своей комнатки, где она сиднем сидела, готовясь к вступительным экзаменам в институт, и ринулась на защиту бабушки, которую очень любила.
— Ну и пусть этот лоботряс остается без ангела! — сердито закричала она. — Не волнуйся, бабушка. А ты, — сверкнула она глазами в мою сторону, — не расстраивай старого человека. Сам не веришь, так другим не мешай. Как в Конституции указано.
— А что она мне, пионеру, императора подсовывает, — огрызнулся я, — я же командир звена!
— Подумаешь, начальство! Я уже три года комсомолка, но и то мне в высшей степени все равно, что мой личный ангел была в Древней Руси княгиней. Ведь пролетариата в те времена у нас не было.
Почувствовав поддержку, сникшая было бабушка воспрянула духом.
— Верно, Оленька! — с жаром воскликнула она. — Ежели Костику, как пионеру, открыто почитать святого неловко, пускай поступает как хочет. А вот тебе, внученька, стыдиться своего ангела не приходится. Святой, непорочной жизни была княгиня Ольга, первая христианка на Руси.
Папа снова оторвался от газеты. На этот раз он не улыбался, наоборот, брови его были сердито нахмурены.
— Извини, мама, но я снова вынужден напомнить тебе мою просьбу, — жестко сказал он, — оставь свое ангеловедение при себе и не морочь детям головы, да еще за три дня до экзаменов. К тому же ты оперируешь фактами, в которых мало компетентна. Опять ты попала впросак со своей княгиней Ольгой, которая, как и ее коллега император Константин, тоже была довольно антиморальной особой. Слухи о «святости» ее жизни сильно преувеличены, более того, выдуманы. Знаешь, как она, княгиня твоя, поступила с жителями славянского города Коростеня? Осадила город, потребовала с каждого двора по паре голубей, привязала к хвостам птиц соломы, подожгла и выпустила. Город Коростень сгорел дотла! Со всеми жителями, включая маленьких детей. А ты эту напалмовую даму за образец кротости и ангельского смирения выдаешь. Ольга! А ну марш в свою комнату заниматься. Да и тебе, Константин, пора мыть ноги да в постель. Спокойной ночи!
Увы и ах! Ночь моя была очень неспокойная. Я все ворочался во сне, сбивая рогаткой горящих голубей, вьющихся над крышами Коростеня, как американские вертолеты над крышами Вьетнама, прятался от разыскивающих меня ищеек императора Константина.
Вот почему я с того вечера очень недоверчиво отношусь к «святости» не только моего, но и вообще всех ангелов на свете.
Знаю я, какие они «тихие»!
Утоли моя печали
Утро начиналось как обычно: папа и мама, обжигаясь, торопливо глотали чай, бабушка намазывала им бутерброды, а я сидела на своем стульчике и пила горячее молоко, которое, по мнению нашего знакомого врача Семена Исаича, гораздо полезнее для моего неокрепшего организма, чем чай или кофе. Папа, пользуясь тем, что бабушка доводится ему матерью, то и дело покрикивал на нее, чтобы она поживей управлялась с бутербродами.
— Мы же с Олей, — кивок в сторону мамы, — опаздываем на службу! — раздраженно кричал он.
Мне стало очень обидно за бабушку, которая и так старалась изо всех своих стареньких сил. Поэтому, хотя мне строго-настрого было приказано никогда не влезать в разговоры взрослых, я все же не выдержала и влезла.
— Пожалуйста, не кричи на бабушку, — заявила я сердито, — мы с ней тоже спешим на службу.
Мама с папой переглянулись и заулыбались во весь рот.
— Да, да, — подтвердила я, — нынче у Покрова отец Василий служит, и нам непременно надо там быть. Правда, бабушка?
Бабушка смутилась и заерзала на стуле, а папа, широко раскрыв рот, впился в нее взглядом.
— Эт-то что за отец у вас объявился? — грозно спросил он. — Что за фигура?
— Он не фигура, а батюшка из Покровской церкви, — добродушно разъяснила я. — Мы с бабушкой часто к нему ходим. И к иконе «Утоли моя печали». Кра-а-асивая! В золотой ризе...
Но тут раздался истерический вопль моей мамы. Все испугались. Дрожащим пальцем мама с ужасом указывала на пунцовый прыщик, утром вскочивший у меня возле верхней губы. Я, понятное дело, его немножко расковыряла, и он превратился в ранку, правда, очень маленькую. Ничего страшного в ранке не было, я и не такие болячки видывала на своем веку.
