Леонид Барац - Мексиканские негодяи
- 15 минут назад, когда сказал, что выбросил мусор.
- Ну, хорошо, но ведь до того не обманывал.
- Как же, а за пять минут до этого, когда ты сказал, что мой любимый сериал кончился, а сам смотрел футбол?
- Мария, ты не понимаешь. Из трансляции футбола я как раз узнал о своем назначении.
- Как это?
- А помнишь, комментатор сказал «Уго Санчес удаляется с поля за вторую желтую карточку»? Это означало «Антонио, приступай к выполнению задания». Помнишь, я еще сказал: «Что ж ты творишь, скотина со свистком»? Это я сказал: «Служу Мексике!».
- Антонио, но какие могут быть стратегические интересы у нашей родины в квартире Люсии?
- Мария, я не могу тебе этого сказать, я давал подписку. Но поверь мне, что интересы очень серьезные.
- А-а-а-а!!!
- Ну, хорошо, Мария, но учти, что это страшная тайна – там нашли нефть. Но на нее посягают арабские террористы, русские олигархи и… там еще один смазливый негодяй из квартиры напротив. Моя задача – сделать все, чтобы нефть Люсии осталась у нас.
- Боже мой, Антонио! Но мы хотя бы будем видеться?
- Да. Я буду иногда приходить ужинать, потому что Люсия отвратительно готовит… э-э… в смысле, она может меня отравить. Все, Мария, я пошел. Никому не открывай дверь, кроме меня.
- А как я узнаю, что это ты?
- По паролю. Пароль – «Мария, открывай, это я», отзыв – «Заходи, Антонио». Прощай, Мария!
182.
- Мария!
- Да, Антонио.
- Что это у тебя за блокнот, я его раньше не видел?
- Антонио, это секрет.
- Ну-ка, немедленно покажи мне его!
- Антонио, ну, у меня же могут быть от тебя секреты…
- Ты что, изменяешь мне? Так я и думал! И, главное, была бы ты красивой, или на худой конец умной женщиной, так нет же, маленькая толстая дура с усами, и мама у тебя – дура, и дети твои идиоты, и муж у тебя – дебил и алкоголик, и… гм… гм… ну, это, чего-то меня…
- Антонио, что ты так разошелся? Хорошо, я скажу – я решила записывать свои мысли. Когда их наберется много, издам отдельной книгой. Будет называться «Книга мудрых мыслей Марии Халапеньос».
- Да? Ну, извини, это все ревность. Беру свои слова назад, хотя все это – правда… кроме того, что я говорил о муже. Ну, прочти мне что-нибудь.
- Ну, вот, слушай. «Кактусы растут только вверх. Вот так и человек».
- Гм… ну-у… что ж… неплохо для начала… да и для конца тоже. А еще?
- «Птицы летают по воздуху, хотя они тяжелее воздуха. А если бы воздух был тяжелее, он бы летал по ним?».
- Ага. Ну, что ж, Мария, возьми, пожалуйста, ручку и запиши еще одну мысль.
- Пишу, Антонио.
- Пиши. «Толстая некрасивая сорокадвухлетняя женщина по имени Мария – дура».
- «…дура». А кто это – Мария?
- Вот, видишь. Эта мысль, может быть, не такая мудрая, зато неоспоримая.
183.
- Мария!
- Да, Антонио.
- Давно хотел тебя спросить – где ты пропадаешь каждую среду вечером?
- Ой, Антонио, я хотела тебе сказать, но не решалась… но, раз ты сам спросил, то скажу – я окончила курсы классического балета. Я ходила на них каждую среду в течении трех месяцев, чтобы сделать тебе сюрприз.
- И сколько стоило твое обучение?
- Сто песо за занятие.
- Тысяча двести песо? Н-да, сюрприз… Ну, и чему тебя там научили?
- Стоять на пуантах, крутить фуэте, делать батманы.
- Да, это интересно, батманы ты мне никогда не делала. Это вкуснее, чем кактусовые лепешки?
- Антонио, ну, что ты говоришь? Это такое танцевальное движение.
- А зачем его делать, если его нельзя съесть?
- Антонио, подожди. Я научилась танцевать «Умирающего лебедя» Сен-Санса.
- У Сен-Санса умер лебедь? А почему? Он его плохо кормил?
- Да нет, Сен-Санс написал музыку.
- Вот негодяй! У него лебедь умирает, а он музыку пишет! Какой цинизм!
- Ну, подожди, Антонио! Я же хотела сегодня вечером станцевать тебе «Умирающего лебедя». В романтической обстановке, при свечах…
- Вот еще! Я за свои же тысячу двести песо буду смотреть, как ты танцуешь чужого лебедя. А он еще и умирающий. А если он сдохнет прямо здесь? Представляешь, как у нас будет вонять?
- Да ты ничего не понял!
- Все я понял! Иди на кухню, и пожарь мне этого лебедя, пока он не сдох!
184.
- Мария! Мария! Мария!!!!
- (Из-за двери). Что, Антонио?
- Сколько можно петь в туалете? Выходи, мне нужно…
- (Выходит). Антонио, специально для тебя я разучила народную мексиканскую песню. Только что я ее повторила, и сейчас спою тебе.
- Очень хорошо… только дай, я сначала зайду…
- Что ты говоришь? Я же так готовилась!
- Ну, хорошо, давай, пой, только быстро.
- Как, быстро? Эту песню нельзя петь быстро, она такая протяжная, лирическая…
- Хорошо, пой как хочешь, только пой. Начинай.
- Вот так сразу? Ой, Антонио, не знаю, я так стесняюсь…
- Тогда не пой.
- Но я же так хочу тебе спеть!
- Тогда пой, Мария.
- Но я же волнуюсь…Ты правда хочешь, чтобы я спела?
- Хочу, Мария, очень хочу, начинай!
- Нет, ну, все-таки я стесняюсь. Антонио, что же делать?
- Кажется, я придумал, Мария. Встань вот сюда … нет-нет, поближе к косяку. Закрой глаза… (Удар). Хорошо, что у нас тяжелая дверь. Полежи здесь, Мария, теперь тебе не нужно мучиться выбором, а мне не нужно мучиться… н-да… Ох, вот это песня…
185.
- Мария!
- Да, Антонио.
- Мария, я хочу сообщить тебе ужасную новость.
- Какую? Что ты бросил в аквариум морскую свинку, она сожрала всех рыбок, подавилась и умерла? Это безобразие я уже видела.
- Нет, Мария… хотя это было очень смешно, но дело не в этом.
- Ты, как всегда, засосал в пылесос попугайчика?
- А согласись, было весело, когда я возвращал пылесос нашей соседке негодяйке Ундине, и попугай внутри пылесоса вдруг заговорил.
- Да, смешно – она упала в обморок, уронила пылесос себе на ногу, сломала лодыжку и потом целый месяц ходила в гипсе.
- Вот. И что же здесь ужасного? Нет, Мария, весь ужас в другом. Я умираю.
- Как умираешь? Зачем?
- А зачем умерли Гете и Моцарт? Чаплин и Робертино Лоретти?
- Подожди, а разве Робертино Лоретти умер?
- А разве нет? Ну, все равно, он же когда-нибудь умрет, так какая разница? Я ответил на твой вопрос?
- Ну… да… А что же делать?
- Выполнять мои последние желания.
- Ой, да, конечно! Господи, какой ужас!
- У меня к тебе несколько последних воль. Во-первых, завесь зеркала, потом останови часы, принеси текилы и будем меня оплакивать…
- Антонио, но ведь ты вчера клялся, что месяц не будешь пить текилу!
- Конечно, Мария, и я ни в коем случае не нарушил бы эту клятву, но по такому поводу…
- Да, ты прав.
- Ну, пусть земля будет мне пухом… (Пьют). Что ж, прощай, Мария!
- Как, уже?
- Да. Мне пора.
- Бедный, бедный Антонио!
- Пора зайти в бар и помянуть меня с Хуаном и Родриго.
- Ты что, будешь умирать не дома?
- Почему? К утру я вернусь.
- А когда же ты умрешь?
- Ну, я думаю, лет через двадцать-тридцать, не раньше. Но я уже начал.
- Сволочь, ты все наврал!
- Тшш, Мария, о покойниках, пусть даже и будущих, либо хорошо, либо ничего.
186.
- Антонио! Антонио!
- Что ты кричишь, Мария? Зачем ты отрываешь меня от мыслей о вечном?
- В подъезде перегорела лампа, и я ничего не вижу. Посвети мне, пожалуйста, фонариком.
- Фонариком! Эх, Мария, Мария! Я мог бы посвятить тебе поэму, сонату, может быть даже хореографическую композицию… а ты говоришь «фонариком».
- Но здесь очень темно, я могу упасть.
- Упасть! А знаешь ли ты, что такое – упасть? Пасть духом, отчаяться, разувериться во всем – это самое страшное, что может случиться с человеком. Так пали духом Байрон и Дэвид Бекхем, когда он не забил французам пенальти, так пал духом…
- Ай, Антонио, ну вот, я упала! И, кажется, что-то себе сломала.
- Лежи и не двигайся, Мария! Я сейчас.
- Ты пошел вызывать скорую?
- Нет. Я хочу запечатлеть тебя на холсте – лежащую, беспомощную, сломавшую себе что-то. Кстати, где у нас фонарик, мне надо посветить им, а то я тебя совсем не вижу.
187.
- Антонио!
- Да, Мария.
- Скажи, а почему на каштанах, когда они цветут, появляются маленькие круглые кактусы?
- Прекрасный вопрос, Мария! А ты как думаешь?
- Я думаю, из уважения к нашему национальному мексиканскому растению – кактусу.
- Ну, во-первых, конечно да. А во-вторых, слушай ответ на твой вопрос. Это ошибка пчел.
- Что?
- Пчелы, когда опыляют кактусы, садятся на него, чтобы собрать пыльцу, но при этом сильно колются об его иголки, и второй раз на кактус уже не садятся, предпочитая что-нибудь мягкое, например, каштан.
- А как же тогда размножаются кактусы?
- Кротами?
