Коростышевская Татьяна - Мать четырех ветров
— Почему ты не послушалась меня? — сокрушалась медичка. — Все можно было гораздо проще сделать.
— Мы, Ягги, простых путей не ищем.
— Заговорила наконец, — обрадовалась сестра. — Я уж думала, обет молчания приняла.
Я бы пожала плечами, да веревки не пускали.
— Вы же меня успокоительными зельями все это время пичкали.
— А как без этого? Ты и так весь порт порушила. Волна до неба поднялась…
Я сглотнула.
— Кто-нибудь погиб?
Выцветшие глаза медички потеплели.
— Нет, обошлось. Не в первый раз, знаешь ли, Квадрилиуму стихии усмирять пришлось.
У меня немного отлегло от сердца. Сестра Матильда была из местных, причем происхождения самого простого. Я даже представить себе не могла, как обычная девчонка, дочь деревенского рыбака, достигла таких высот. Старшая медичка — это вам не ежик чихнул, должность завидная.
— Твоя магия еще не самая разрушительная. Вот помню, с десяток лет назад пожар был, от юной огневицы… Два квартала как языком слизало. Или вот провал, который сразу за северными вратами. Видала?
Я кивнула. Провал этот был местной достопримечательностью и, по слухам, проваливался так глубоко, что при определенном освещении можно было рассмотреть панцирь огромной черепахи, несущей земную твердь.
— Так что не реви, — продолжала успокаивать медичка. — Наука тебе будет, что старших слушаться надо.
— Мне эта наука уже не пригодится, — все-таки всхлипнула я.
— Так детям своим передашь.
Детям? Мне поплохело еще больше. А если?.. А я тут снадобья хлебала чуть не мисками…
Сестра Матильда поняла причину моих терзаний с полувзгляда.
— Я тебя осмотрела. Можешь успокоиться, не в тягости ты. Но когда вся эта катавасия закончится, приходи — научу тебя, что делать, чтоб случайно не понести.
— Я и так знаю.
— Чего ты там знаешь, девчонка?
— Просто не нужно этого делать. Ну, этого самого…
Я отчаянно покраснела.
— Ты что ж, решила, что больше ни с кем и никогда? Или любовь у тебя приключилась? Ну, так это пройдет.
— У меня не пройдет, — твердо возразила я. — Мы, Ягги, однолюбы.
Медичка ощупала мой лоб, ее руки пахли вкусным травяным дымом.
— Знаю, знаю. Мать твоя такая же была…
— Вы ее помните?
— Как же забудешь? Такие тут баталии за юную ветреницу были — только успевай разбитые сердца склеивать. Беленькая была, ладная. Наши чернушки только что не лопались от зависти, когда она юного Алехандро заарканила.
Сестра Матильда чуть ослабила веревки и помогла мне сесть на кровати. Из складок просторной робы был извлечен черепаховый гребень. Я с удовольствием ощутила, как расплетается моя неряшливая коса. А медичка продолжала рассказ:
— Дед твой против был, конечно. Гранды очень не любят свою аристократическую кровь разбавлять. Поэтому у них и дети такие получаются — ни то ни се, ни рыба ни мясо…
По волосам моим проскакивали искорки, их потрескивание вплеталось в просторечный говорок сестры Матильды. Я догадывалась, что волосы она мне вовсе не для красоты расчесывает, а выбирает мою силу, ту самую, которую я так неосторожно призвала к себе. А вот интересно — я же, наверное, до самого донышка Источник вычерпала? А еще интересно, ушел ли Влад? Почему Зигфрид не явился меня навестить? Я бы у него разузнала, открыл он для князя портал или не открыл.
— Да только молодые все тайно обустроили и родителя перед свершившимся фактом поставили. А уж когда наше величество брак одобрил, скандал решили замять. Красивая они пара были, родители твои.
Я улыбнулась, припомнив портрет, который показывал мне маркиз. Анна и Алехандро. Они были счастливы вместе, пусть недолго, а только до того момента, как моровое поветрие пришло на остров. Оно забрало их жизни, но не разлучило. Наверное, любовь и должна быть такой — одной-единственной и до самой смерти.
Сестра Матильда отбросила в сторону горящий гребень и, не мешкая, достала следующий. Скосив глаза, я смотрела, как плавится черепаховая пластина, пока на полу не осталась только кучка серого пепла.
— Завтра тебя выпустят, — сообщила медичка, закончив действо и туго натягивая веревки. — До вечера отдыхай, ректор распорядился в пояс тебя обрядить. А это дело не быстрое. На закате приду, запечатывать твою силу будем.
— Что за пояс? — равнодушно спросила я. Нежданно навалившаяся усталость держала меня в кровати крепче веревок. — Мы, кажется, такого не учили.
— А вам оно и не надо, лишними знаниями голову забивать. Есть такой обряд специальный — на чистом железе проводится. Я против была, но Пеньяте что-то совсем перепугался. Обуздать, говорит, надо, или пусть до старости в заточении сидит.
— А голову мне отсечь ему мысль не приходила? — разозлилась я. — Чтоб уж наверняка? За какие такие прегрешения я должна свободы пожизненно лишиться?
В белесых глазах читалось неподдельное участие.
— Я тебе так скажу, нинья, дурак ректор наш, вечно не с тем воюет, с кем надобно. Потому и власти у него особой нет, от недалекости. Вот этот мальчик швабский, который при нем собачкой бегает, тот далеко пойдет, попомнишь мои слова.
— Зигфрид? — удивленно переспросила я. — Думаете, он ректора подсиживает?
Сестра Матильда не ответила, сжав губы куриной гузкой и от этого сразу напомнив мне бабушку.
— Отдыхай, донья Лутеция. На закате тебе нелегко придется.
И она ушла, оставив меня одну. А я, вместо того чтобы представлять себе барона фон Кляйнерманна за ректорским столом, стала думать о том, почему со мной никто не говорит об Игоре, как будто и не было его никогда.
Как только серебряная ложка с длинной витой ручкой окунулась в густой ахо-бланко, для которого миндаль доставляли с западного побережья, в дверь пансиона госпожи Пинто постучали. Точеные ноздри господина Ягга дрогнули, он поднес ложку ко рту и продолжил трапезу. Хозяйка суетливо вскочила и, извинившись перед гостем, отправилась к источнику шума. В дверь уже колотили с такой силой, что она грозила слететь с петель.
— В чем дело? — строго вопросила хозяйка, с высоты крыльца взирая на четверку стражников. — Я пожалуюсь на бесчинства дону Скарцезо!
Вышеозначенный дон являлся одним из четырех кордобских альгвасилов и состоял с хозяйкой пансиона в самых дружеских отношениях. Но на сей раз, к удивлению госпожи Пинто, волшебное имя не сработало.
— У вас инкогнито проживает романский дворянин. Нам приказано сопроводить его в резиденцию алькальда для дознания.
О назначении алькальда донья Пинто была наслышана, как и о том, что новая резиденция обустроилась неподалеку от городской тюрьмы.
Пока женщина собиралась с мыслями, стражники оттеснили ее от двери, чтобы, топая и бряцая оружием, ввалиться в дом. Из столовой раздался шум, там разговаривали на повышенных тонах. Хозяйка некоторое время не решалась войти следом, переминаясь на пороге, но когда ее ушей достиг жалобный треньк разбитой тарелки, дама не выдержала. Подобно демону мщения ворвалась она в столовую, ибо если и была в жизни пухленькой госпожи Пинто страсть к красивым мужчинам, то она меркла по сравнению с любовью к дорогому хинскому фарфору.
— Вы как всегда вовремя, моя прелесть, — сообщил синеглазый постоялец. — Будьте любезны распорядиться, чтобы принесли еще приборы — господа остаются на обед. И велите подать «Красного элорийского». На улице сегодня жарко, а господам стражникам пришлось идти целых два квартала. Наверняка их мучает жажда.
Бравая четверка с несколько пришибленным видом восседала за столом. Примерно с таким же видом хозяйка заведения отправилась исполнять желания постояльца.
— Заклятия недвижимости всегда удавались мне прекрасно, — сообщил романин в пространство, с изяществом придвигая к себе тарелку. — А теперь, господа, посидите тихонько и позвольте мне насладиться едой.
— Как долго? — пискнул один из стражников, кашлянув. — Алькальд ждет вас…
— А мы подождем его, — последовал ласковый ответ. — Я, знаете ли, не юная донья, чтоб бежать на свидание по первому зову. А вот, кстати, и наша любезнейшая хозяйка. Угощайтесь, господа, повар сегодня превзошел самого себя.
Закатное солнце золотило покосившиеся шпили кордобских башен, когда взбешенный дон Альфонсо Фонсега Диас Кентана ди Сааведра, топорща усы и поминутно поправляя парадную перевязь, появился в пансионе. В столовой царила самая непринужденная атмосфера. Раскрасневшаяся от бокальчика вина госпожа Пинто наигрывала на мандолине, ее постоялец, расположившись за прибранным столом, рассеянно просматривал какие-то бумаги, а четверо — нет, уже шестнадцать городских стражников чинно сидели в удобных креслах, на стульях и даже на простецких тесаных табуретах, по случаю многолюдья доставленных из кухни.
Алькальд замер, окидывая диспозицию внимательным взглядом.
